Сны. Корнет

Глава 29

«Куда идем мы с Пятачком — большой-большой секрет! И не расскажем мы о нем, о нет, о нет, о нет!».

И снова эти переходы по горам. Не быстрые, ибо идти нужно с оглядкой, но и не медленные, так как пройти предстоит немало.

Осмотр одного из обнаруженных ранее лагерей практически ничего не дал. Лагерь был пуст.

— Следочки свежие есть. Дня три, может быть четыре, был один человек. Прошелся по лагерю, посмотрел, но ничего не делал. Нет ничего похожего на какую-то работу! — докладывал один из следопытов.

Нелюбин прошипел с недовольством:

— Твою-то мать… Придется держать это место на контроле. Хрен их знает — может, разбойнички поленились так рано весной выйти, а может, это место вообще про запас держат.

И снова переход к следующему. А вот здесь, получается, они несколько опоздали — лагерь уже был занят. Выдвинутые поближе охотники доложили:

— Четырнадцать человек. Все какие-то разные. Есть и совсем пацаны-сопляки, а есть уже люди в возрасте.

Унтер почесал затылок:

— А вот это похоже — не дикие! Видно, семейное дело затеяли. Вишь, как у них здесь… Разбой как семейный промысел. Вот потом из таких мальчишек и вырастают сволочи распоследние. Привыкают с младых ногтей людей грабить-убивать, да баб насильничать-истязать. Ну и куда их таких? Только под нож!

Основная группа — все казаки и часть охотников расположилась за соседней горкой, в темном и густом орешнике возле ручья. А несколько наблюдателей Нелюбин расставил вокруг разбойничьего бивака.

— Можно отдохнуть пока. Пойдем поутру. Ефим — посты из своих вокруг выстави…

— Поутру это еще затемно? — переспросил Плещеев.

— Зачем затемно? — удивился унтер, — Затемно — можно и ноги переломать. Был бы я только со своими, то можно было и так. Но… Нет, пойдем, как светать начнет: и видно уже будет мал-мала, да и разбойнички на постах расслабятся — ночь прошла, в лагере уже шебаршиться начинают — кто поссать пойдет с ночи, кто — жрать затеет готовить. Чего боятся-то? Вот они и расслабятся, нюх потеряют, да больше в лагерь смотреть начнут, чем по округе. Так что, ваш-бродь, можно малеха почифанить, да и прилечь отдохнуть!

Но отдыхать у них не вышло! Ближе к вечеру со склона ловко, как на лыжах, скользнул к ним один из наблюдателей:

— Макар! Ваш-бродь! Неладное, однако… Сюда в эту сторону — трое подались. Минут через пять-десять здесь будут. Я-то… напрямки, через горку, а они в обход двинули!

Нелюбин прошипев, выматерился:

— И какого хера им на месте не сидится? Чего их сюда понесло?

— Может, заметили чего? — напрягся подпоручик.

— Да не… тогда бы шум поднялся бы! — покачал головой прибежавший охотник.

— Так… Бо! Вон к тем кустам — быстро! Стрелой сработаешь. Ваш-бродь… Вы как — ножом своим — метнете? Чтобы — без шума?

Юрий кивнул.

— Убраться на поляне уже не успеем. Увидят, как мимо проходить будут. Потому — можно наглухо их… Только чтобы — без шума!

Казачки и охотники разбежались по кустам.

Ногаец, севший с луком в руке недалеко от Плещеева, псыкнув ему губами, привлекая внимание:

— Ты, бачка, первого бей. Я — второго. Третий… как выйдет.

Вышедший на полянку молодой абрек замер, и начал открывать рот…

«И правда — сразу заметили следы стоянки!».

— Фы-р-х! — выскользнул первый нож из руки, с чмяканьем входя в грудь абрека.

— Щелк! — тетива щелкнула как будто прямо над ухом офицера.

Не удержав бросок, Юрий метнул второй нож в стоявшего чуть дальше по тропе третьего разбойника. Можно было и не кидать — стрела ногайца уже ткнулась прямо в ямку на шее бандита, прямо меж расстегнутых краев воротника бешмета.

Из кустов к упавшим бросились тени разведчиков.

— А ловко у вас уже выходит, ваш-бродь! С ногайцем-то нашим… Прям сработались в паре! — хохотнул Нелюбин.

Не ответив, подпоручик прошел к упавшим и, вытащив ножи из тел, принялся тщательно вытирать клинки об одежду убитых.

«А то так и завонять могут! А вот «контроль» так делать, буквально распахивая шею — оно обязательно? Можно же и в сердце просто ткнуть. А то… сильно уж некрасиво выходит. Да и кровищей все залили!».

Но Нелюбин, покачав головой, пояснил:

— Не… Правильно — так. Он может и не убит вовсе, а ранен. Ткнете вы его в сердце, а попадете ли? Сразу-то? А он же и заорать еще может! С распаханной глоткой-то — точно не заорет!

Добавил «приятностей» Плещееву и ногаец, с мерзким звуком выдергивая стрелу из глазницы второго абрека.

— Бачка! Хороший стрела не проста сделать. Зачем бросить хороший стрела?

«Какие все… продуманные, мля… и хозяйственные! А мне, может, неприятно все это смотреть и слышать? Может, натура у меня тонкая, интеллигентная. И я еще не настолько охренел, чтобы воспринимать все это, как норму!».

Но вслух, конечно же, Плещеев ничего не сказал.

— Так, ребятушки! Не рассиживаемся, дело нужно доделывать, раз так некстати его пришлось зачинать. Ефим! — унтер раздавал указания, — Твоих — вон туда трое. К лагерю не суйтесь, там мы сами разберемся. На тропе сидите, чтобы ни одна сука не сбежала! Еще трое… по ручью — под лагерь зайдете. Только на ту сторону не лезьте, в кустах сидите. Вдруг кто с перепугу с обрыва сигать затеет? Вот тогда вы его и… упокоите! Еще пара… со мной пойдут, на подхвате будут. Вы, ваш-бродь, вместе с Бо зайдите от коновязи. Там кустики хорошие. И кто-то может с лошадьми копаться. Вот… Почистите там, значит!

Нелюбин осмотрел стоящих вкруг него, кивнул:

— Ну что, православные… Пойдем, пустим кровушку супостатам!

«Надо мне как-то осваивать метод бесшумной ходьбы! Вон как косоглазый идет — чуть пригнувшись, лук с наложенной стрелой в руках. Кажется, что и вовсе под ноги не смотрит! Ан — нет! Ни сучочек под ногой не треснет, ни листва палая не шелестит. И ветки — как будто обтекает, ни одна не шелохнется!».

Плещеев старался идти за ногайцем след в след, но это почему-то получалось плохо: то ветка мешает, то камни неудобные под ногу самисобой попадают.

— Пс-сык! — издал невнятный звук «сын степей», привлекая внимание, — Тута будь, бачка… Ближе — я сам!

Юрий замер. Уже явно ощущался конский запах, но за ветвями кустов коновязи по-прежнему не было видно. Неожиданно… Подпоручик аж вздрогнул! Совсем рядом захрапел конь…

«Почуял он нас, что ли? Или… видно ему нас?».

Ногаец остановился, присел на колено, и, смешно вытянув губы поплямкал ими. Звучно так! Потом чуть потрясся головой, снова издал губами звук, крайне похожий на конский храп. Потом поцокал языком, тоже — странно.

«Он что — с ними разговаривает?».

Но Бо своего добился — кони, невидимые Плещееву с этого места, успокоились. Ногаец снова поднялся и осторожно, приставными шагами снова двинулся вперед.

И тут… бахнул выстрел где-то неподалеку. Плещеев вздрогнул и присел. А за первым выстрелом целой россыпью покатились перекатом…

— Бах! Бах! Бабах!

И заорали за кустами на разные голоса: и гортанные — непонятное, и наши родное: «Мать-перемать!».

Щелкнула тетива лука, стрела ногайца нырнула куда-то в кусты.

«Блин! Я же не вижу ни хрена!».

И Плещеев перебежал чуть левее, где, как казалось, был прогал в кустах. Только привстал, пытаясь разглядеть хоть что-то в сумраке… Как на него, откуда-то справа… Только и успел махнуть рукой, пуская нож в недальний полет.

«Дурень! Какой нож, когда тут вовсю пальба идет!».

Подпоручик не успел поднять карабин к плечу, как по тропе от лагеря к коновязи, вниз, прямо на него — чего-то орущий и замахнувшийся шашкой… Оглушительно бахнул карабин. Бросив его на ремне, Юрий вытянул из кобуры пистолет. Стон и шорох с той стороны, куда он швырнул нож. Подпоручик присел, пытаясь разобрать…

«Вот ты где, родной! И еще, сука, к ружью тянешься?!».

Бахнул пистолет, и тело в кустах затихло.

«Вот так-то, блядь!».

— Ваш-бродь! Свои! Ефим это, не стреляйте! — из-за коновязи вынырнул Подшивалов.

Слева от тропы вышел, вытирая нож тряпкой, ногаец. Усмехнулся, довольный…

— Повоевали, бля…, - Нелюбин шипел разъяренным котом, — Кто просил лезть ближе, а?

— Дык мы и не лезли! — оправдывался казак, — Сели, как ты сказал… Васька-то и говорит: не видно, грит, ни хрена… Пойду куст обойду, гутарит. Кто ж знал, что этот… копченый за кустом тем срать присел? Ну и пальнул в Васятку с пистоля! А я уж… его.

Помощь Васятке не требовалась.

«М-да… Чуб его белесый в ковыле шумит!».

Убит был один казак. Еще один ранен: не сильно, но — неприятно, в ногу. Были раненые и среди охотников. Одному, в короткой рукопашной схватке в самом лагере, к которому охотники умудрились подобраться чуть ли не вплотную, здорово распластали плечо. А еще одному… Плещеев вглядывался в лежащего перед ним:

«Не могу понять — либо он в рубашке родился, либо я чего-то не вижу! Получить кинжалом в брюхо — и без каких-либо повреждений внутренних органов? Или все же — не вижу?».

Произведя контроль всех горцев, оставив одного раненого — «на разговор», охотники снова рассыпались охранением вокруг лагеря.

— Так… Нелюбин! — командирским голосом позвал унтера Юрий, — Унтер! Обеспечьте, чтобы рядом со мной никого не было! Раненых… вот сюда! Да, кладите прямо на стол. На хер все отсюда я сказал! Ефим, поможешь!

Упрямый десятник остался:

— Я тож помогу…

— Хрен с тобой! Шить умеешь? Вот и шей этому плечо. Только… Ефим! Помнишь, как тогда… Жгутик в дымке вымочишь, да в рану вставь! Потом — шить и бинтовать! Я им позже займусь…

— Ваш-бродь…, - позвал его Ефим, — Вы бы прежде себе плечо посмотрели. Вон же… кровь у вас, и черкеска порезана.

«Вот ни хренаж себе! А я и не почуял. Это что же… тот махальщик шашкой все же зацепил меня?».

Расстегнув черкеску и бешмет, Плещеев обнаружил небольшую и неглубокую колотую рану на левом плече.

«М-д-я-а-а… это, похоже, он острием в меня ткнул. Когда уже падал!».

Кровь была, но — как бы и не особо много. Прикрыв глаза, Плещеев сосредоточился на своей руке, поднесенной к ране.

— Эгей… Вон оно как, оказывается…, - сквозь прикрытые ресницы Плещеев увидел озадаченного Нелюбина, который, глядя на его действия, ожесточенно чесал затылок.

— Увидел? — подпоручик дождался кивка унтера, — Значит — молчи!

Посмотрев на зарубцевавшийся багровый шрам на своем плече, кивнул сам себе с удовлетворением, поправил одежду.

— Ну? Чего там у вас? Зашили плечо? — Юрий вернулся к столу.

— Нет еще! — Макар и Ефим сообща склонились над охотником, который сучил ногами по столу, размазывая по доскам столешницы свежую вязкую глину.

Вытерев окровавленные руки о полу черкески, Плещеев кивнул:

— Вы пока возитесь… я покурить успею! — и полез в карман за трубкой.

— Ваш-бродь… А Степка-то кровью не истечет? — Ефим кивнул на раненого в ногу казака.

— Не… Если бы истекал — то уже бы истек! — подпоручик с неудовольствием покосился в сторону сакли, откуда заорал пытаемый горец.

Раздался звук удара, голоса что-то забубнили.

«М-да… обычная такая… работа! «Привыкли руки к топорам, да только сердце не подвластно докторам!».

Плещееву пришлось трижды обходить поляну, поглаживая деревья. Полностью он не мог сейчас вылечить ни казака, ни охотников. Раненный в живот — того вообще под наблюдением бы подержать. Сомневался Юрий в такой вот удаче охотника! Но видно, есть на свете чудеса…

«А сам ты как здесь? Не чудом ли? А умение это твое, лекарское — не чудо? Какой-то тупой я стал в последнее время, что ли?».

Соорудили пару подвязок для крепления к седлам. Что у охотников, что у казаков это было уже в привычных навыках. Пару человек — того, что с брюхом, и раненого в ногу — на эти подвязки. С порубленным плечом сел верхом. Погибшего — по обыкновению — замотав в бурку, разместили поперек седла.

Позади оставался разоренный разбойничий лагерь с многочисленными кровавыми знаками. Теперь уж роль «художника-оформителя» добровольно взял на себя ногаец Боягуз.

— Да уж… сей поиск у нас вышел неудачным! — проводил взглядом тело погибшего казака, увозимое родными, Нелюбин, — В Кабардинке сегодня будет не до веселья. Но… ничего. Бывало и похуже!

— Он второй сын… был. Семья крепкая, казаки еще есть! — попытался чуть сгладить горечь Ефим, — Ладно… Пойду я. Мне еще перед стариками ответ держать…

«Бани сегодня не выйдет! Поеду-ка я домой. Некрас воды нагреет, да и вымоюсь. Хоть так!».

Но на подъезде к дому, на крыльце лавки Плещеев вновь увидел хозяйку.

— Доброго здоровьечка, Юрий Александрович! Со службы, видимо? Оно и видно… Что ж вы так… Заросли вон, что твой черкес. Побаниться бы вам. А хотите, я Пашке крикну, да она баню протопит? Да и одежду вашу в стирку заберет.

Устало улыбнувшись, Плещеев кивнул:

— Добрый день, Варвара Никитична! Да вот… Со службы. В поездке был. А с баней… было бы хорошо. Я был бы вам очень благодарен!

— Ну вот и договорились! Часа через четыре готова будет. А у меня и варенье есть разное — и кизиловое, и айвовое! Вкусное да ароматное. Не побрезгуете со мной у самовара посидеть, после баньки-то?

— Ну что вы говорите, Варвара Никитична! — пожал плечами подпоручик, — Я к вам всегда — со всем уважением. Буду рад составить вам компанию…

Умывшись, тщательно помыв руки, Юрий завалился поспать. Голова была пустая, и усталость растекалась по всему телу. Он не слышал, как за одеждой приходила горничная, как возился за стенкой денщик. Некрас и растолкал его, когда уже смеркалось:

— Юрий Александрович! Ваш-бродь… Пора уж вставать. Прибегала эта… говорит — баня готова. Айдате, я вас попарю хорошенько. Попарю, и усталость смоется…

«М-да… правду ведь говорят: не спи на заходе солнца — голова болеть будет! Голова не болит, но… чумная какая-то! Пусто в ней и гулко!».

В полутемной бане денщик все же рассмотрел багровый рубец на плече подпоручика:

— Это что же — опять, стал-быть, вас попятнали?! Как же вы, батюшка… Что же вы так-то?

— Некрас… Не мороси! Что ты… как баба, прости за грубое слово. Дело наше такое, сам знаешь.

— Эх! То так, то — так! Но ведь… что ж вы поперед норовите-то, а?

— Да не поперед. Так вышло…

— И что же… многих потеряли?

— Одного. Еще трое — ранено. Но, думаю, жить будут…

— А супостатов сколь было?

— В первом лагере — девять. Во втором, где меня ранило — четырнадцать…

Плещеев отвечал лениво, постанывая и покряхтывая под дубовым веником в руке денщика. Но постепенно усталость отпускала, дурная хмарь в голове прояснивалась. Так что, после второго захода он скомандовал:

— Так… ты — иди домой, однако. А меня тут хозяйка на чай зазвала!

— Ага… Вон оно чё! Эгей… вот же баба, а! Стал быть — поручик съехал, а она — вон чего…

— Кто — съехал?

«Значит, Гордеев все-таки решился свалить из-под теплого крылышка Варвары, свет Никитичны? Ну и… глупо! Да и бог с ним, это — его решение!».

А Некрас уже объяснял Юрию, что, дескать, артиллерист нашел себе «фатеру» посправнее.

«Интересно — на какие шиши?».

— Да! Тут же его благородие, капитан Грымов заглядывал. Наказывал передать, что какой-то заказ, дескать, сделали…

«Ну, может, что и сдвинется в нашем предприятии. Может, оттуда и деньги у Максима?».

Вымытый, побритый и благоухающий «вежеталем», подпоручик предстал перед купчихой. Лоск не наводил, потому был одет довольно разгильдяйски: простая рубаха под приведенным в порядок старым доломаном, старые же, но чистые рейтузы.

— Какой вы, право, авантажный мужчина! — стрельнула глазками хозяйка, — Ну, прошу к столу.

После бани, да после продолжительного скитания по горам, стол купчихи был… слюновыразительным!

— Вам водочки, или, быть может — коньяку? — ухаживала за ним хозяйка.

«Это что же — она меня охмуряет? Как ксендзы — Козлевича? А чего… я и не против! Я не такой притязательный, как Максимушка! Вы меня, Варвара, кормите-поите, и вам воздастся! Но… может, я ошибаюсь, и хозяйка прониклась ко мне как к единственному оставшемуся ответственному квартиросъемщику? Или… подлечиться хочет? Раскрутила, поди, Пашу на все подробности… Х-м-м… а там подробности были — разные!».

— К такой закуске, Варвара Никитична, непременно нужна водочка! — благосклонно кивнул подпоручик, — А вы — что же? Неужто не выпьете со мной?

Купчиха немного пожеманилась, налегая на то, что — «вот мадеры, возможно, выпью!». Но гусар был настойчив, упорен, а потому — залихватски махнула Варвара лафитничек «зелена вина».

Плотно закусив, Плещеев предложил повторить!

— А не махнуть ли нам с вами, прелестная хозяйка, на брудершафт?

Раскрасневшаяся женщина засмущалась:

— Ну что вы, господин гусар! И так уж… в одиночестве я вами, за столом. Уж и это — предосудительно. А вы мне целоваться предлагаете! Да и… молоденький вы вон какой, а я-то… женщина в возрасте.

— Увольте, Варвара Никитична! Ну в каком вы таком возрасте! Вы женщина еще… в самом соку!

И далее — «мур-мур-мур!», да и снова — «мур-мур-мур!», видя, как тает купчиха от комплиментов.

«И ведь не сказать, чтобы эти комплименты — вовсе не заслужены! Баба она, конечно, не утонченная. Не Катенька, естественно. Но — крепенькая такая! Вполне еще смачная!».

Тут Плещеев задумался:

«Этак я еще пару рюмок замахну — она и вообще за красотку зайдет!».

Купчиха не была бы таковой, если бы не попыталась перейти к деловой части переговоров:

— Господин поручик изволили съехать…

— Я вас понял, Варвара… к-х-м-м… Никитична! Может, все-таки — на брудершафт… чтобы перейти на ты?

Преодолев весьма слабое сопротивление женщины, Юрий крепко поцеловал ее.

«Губы, конечно, тонковаты! И опять же — целоваться не умеет!».

Но, делая «вид лихой и придурковатый», как бы в раздумьях, подпоручик на секунду замер, а потом и еще раз впился в женские губы — смачно, продолжительно, залихватски. Не преминув воспользоваться случаем и потискать ее за крепкие ягодицы!

— Ну что же вы… Юрий Александрович! — возмутилась женщина, — Разве так можно?

Он притворно пригорюнился:

— Вам… не понравилось?

Женщина смутилась и поскорее «съехала с темы»:

— Так что же… с комнатой?

— Варвара Никитична! Я готов оплачивать и вторую комнату, то есть — поручика Гордеева. Сделаю из одной… кабинет, а вторая будет спальней!

«Тем более… трофейные же будут!».

Купчиха заметно повеселела:

— Вот и славно! А то, знаете ли, искать новых постояльцев… А ну как не понравится вам? А распри и ругань мне здесь ни к чему!

Настрой гусара оказался несколько сбит, и далее разговор потек все больше о делах житейских. Женщина жаловалась о тяготах ведения хозяйства единолично, о нелегкой доле вдовы, о здоровье, которое уже — не то.

— Юрий Александрович! — потискивая платочек в руке, засмущалась хозяйка, — Мне стало известно, что вы обладаете некоей способностью… лечить.

«Х-м-м… ну — догадаться было несложно!».

— Смотрю я вон… Паша прямо порхать начала после того, как вы ей здоровье поправили! И… стесняюсь спросить… Не могли бы вы…

— Варенька! — Плещеев был настроен благодушно: сыт, чуть пьян, чистый — чего еще?

«А чего еще… Похоже — все к тому и идет!».

— Позвольте мне вас так… после столь жаркого поцелуя! Так вот… Варенька! Я и сам хотел вам предложить, но как-то было неловко. Вы могли бы невесть что подумать!

«Вся такая воздушная! К поцелуям зовущая!». И еще — «Знойная женщина! Мечта поэта!».

Вся зардевшаяся женщина пролепетала:

— Поясница у меня… Бывает — так ноет, так ноет! И буквально — в ноги отдает!

«Драть тебя надо! Как Сидорову козу! А там… с божьей помощью — все само и пройдет!».

— Готов приступить хоть сейчас! — кивнул Плещеев.

— Да? Это так… неожиданно. Я вот столько раз пыталась, пыталась… спросить. Да все как-то… неловко было.

— Варенька! — «а ведь ей нравится такое мое обращение!», — Варенька! Что значит — неловко? Мы же все-таки не чужие люди. Не на площади же, случайно встретившиеся! Так что… смущение это — ложное! Будьте смелее, душа моя!

«Ах, как она… поплыла. Этак я научусь доводить дам до оргазма… дистанционно! Но ведь… Максим же с ней не так давно. В смысле — был. И что же… она как будто годами голодала!».

— Только вот, мон шер… Хочу сразу предупредить, чтобы не было неожиданно. Дело в том, что мой мануальный способ лечения предусматривает необходимость контакта рук с женским телом.

«Блин горелый! Что же она так краснеет-то?».

— Мне… говорила… Паша мне рассказала.

— Ты готова, красавица? — «Мля… Дурацки, наверно, сейчас выгляжу! И бровь сама собой изогнулась двусмысленно!».

— Вы что… Юрий Александрович, и впрямь готовы приступить прямо сейчас? — купчиха была смущена и растеряна.

— Ну а почему — нет? Нам же никто не помешает, не так ли?

— Ну-у-у… в надежде на ваше согласие, я отправила и горничную, и кухарку отдыхать.

— Ну вот и славно! Где мы сможем это сделать? — подпоручик встал, размялся, прохаживаясь вдоль стола.

— Наверное… наверное, будет удобно… В моей спальне?

— Отличный выбор, Варенька! Ну-с… пройдемте, посмотрим, что вас беспокоит!

«М-да… Тесновато! Хотя… мебели здесь — с избытком! И вот эта — широкая, что хорошо, но и высокая — что плохо, кровать! Перина еще. А подушек-то сколько! Писец какой-то! Потолок тоже — низковат!».

Кровать от входа в спальню была отделена ширмой.

— Юрий Александрович! Не могли бы вы… обождать за ширмой! — застеснялась женщина.

— Извините! Само собой, Варенька! Просто — задумался! — Плещеев поклонился и вышел к входу.

«А вообще — оно мне надо? Вроде бы и нет. Но сейчас… Уже, похоже — поздно. Ничего, кроме женской обиды, мой возможный отказ не повлечет!».

Мысли о необходимости или отсутствии таковой… адюльтера с хозяйкой, как мелькнули, так и исчезли. Ну и впрямь — а чего такого-то?

«Вот-вот! С проститутками дружбу водить — выходит, можно, а вот с купчихой — нет. Так, что ли? Глупость какая-то!».

К возне за ширмой он не прислушивался. Но потом Варенька подала голос. И был этот голос донельзя смущенным и несколько… пришибленным:

— Юрий Александрович! Я… готова.