Сны. Корнет

Глава 39

Дамы были несколько смущены. Как водится, Катя — побольше, а Соня — чуть менее. Плещеев сделал вид, что все в порядке и ничего такого не произошло. Ну ведь и правда — захотелось людям в отхожее место, чего тут, дело-то житейское.

«Х-м-м… а вот вопрос по отхожим местам как-то не раскрыт ни в фильмах, ни в книгах. Если только предметно в интернетах не шариться!».

Одним из самых первых дел, которые Плехов проделал, попав в этот сон: удалил на хрен из-под старой, тогдашней еще кровати ночную вазу. Нет, может быть так сейчас и принято у благородных, но… Как-то не по себе — отлил, а паче того — погадил, прикрыл крышкой и поставил назад под кровать? Ага… а само чувство дискомфорта от присутствия в непосредственной близости «этого»? Да и… Ну, воняет же!

Поэтому — на хрен, не переломятся ноги, двадцать-то метров пройти по двору, до сооруженного «скворечника». Внутри будки тоже все сделали по требованию тогда еще корнета: стульчак невысокий, крышкой прикрываемый, сиденье, выполненное из гнутой, толстой лозы, должным образом отшлифованное. Внутри стульчака — кадушка, которую Плещеев велел опоражнивать ежедневно. А еще — обдавать ее после этого горячей водой с хлоркой, благо последняя сейчас уже вполне известна. Что еще? А вытяжное отверстие в задней стенке помещения, под потолком. Вот! Такое вот прогрессорство в отдельно взятом сортирном вопросе.

В банях у того же Оганесяна уже вполне функционируют ватерклозеты, да и в доме графини все по уму сделано. Но это все — далеко не везде, очень далеко. Скорее уж — исключение из правил.

Что еще, чтобы не возвращаться к вопросу? Х-м-м… Отсутствие туалетной бумаги. М-да-с… Имеется такое неудобство. Но будучи человеком не совсем уж бедным, а, более того — культурным в какой-то мере, Плещеев заставил Некраса прикупить полотна простого, нетолстого, да нарезать небольшими кусками. Вот!

А потом… Потом Плещеев открыл для себя мусульманский обычай всего этого дела, даже чуток вник в него. К примеру, в качестве подтирки мусульманину положено использовать либо камень… Ну это уж вообще как-то… Либо — воду, приготовленную к употреблению в небольшом глиняном кувшине с длинным носиком и ручкой, называемом — кумган.

Нет, сам-то Плехов не раз бывал в разных там Турциях-Египтах, а потому новинкой для него это не стало. В тамошних туалетах, наряду с привычной туалетной бумагой повсеместно распространены эти кувшины. И даже нашел для себя это весьма удобным, хотя поначалу было непривычно. Руки только помой после процедуры и все. Но это и так понятно, да?

Так что — гордость, не гордость, но некое удовлетворение от собственного сортира Плещеев чувствовал. Ага…

Пригласил гостий в свой кабинет, дал им время осмотреться, что дамы и проделали с явно видимым любопытством.

— А у вас здесь уютно, Юрий Александрович! — с некоторым удивлением протянула Катюша, — Уютно, продумано, комфортно. И — чисто. Не ожидала!

«Ага. А ты думала тут берлога одиноко холостяка? Да еще и молодого. Типа — бардак, везде пустые бутылки разбросаны, детали дамских туалетов, грязное нижнее белье в ассортименте. Нет уж, я хоть и ленивый человек, но до наведения порядка все же дотошный. Тем более что все это горничная делает. Кстати, ей же, горничной этой, рожать уже вот-вот! Надо кого-то на замену найти!».

Дамы не торопясь разглядывали скромное обиталище подпоручика.

— Позвольте! А кто нарисовал все эти картины? — в очередной раз удивленно переглянулись красавицы.

— Ну уж, скажете тоже — картины! — несколько смущено шаркнул ножкой Юрий, — Так… почеркушки небрежные.

Некрас свой портрет уволок к себе в каморку, а наброски, разной степени завершенности, вставил в заказанные рамки и развесил по стенам, под руководством самого гусара.

«Даже стеклом закрыл, чтобы не пылились! Х-м-м… а стекло сейчас недешево, надо признать! Почему-то, как мне сказали, не катают еще стекло большими листами. И даже не знают, как это делать. Впрочем, я и сам не знаю!».

И в целом в комнате все получилось ничего себе — премиленько! На стене большой ковер с развешенными шашкой «горда» и кинжалом «базалай», пару пистолей трофейных еще из тех, что поантуражнее. Еще один ковер на полу. Картины по стенам…

Прищурившись, наставив на Плещеева пальчик, Екатерина Васильевна, протянула:

— Вот только не говорите нам, что и рисунки сии тоже вы написали! Еще один талант, да?

Юрий пожал плечами:

— Ну отчего же? Я и рисовал. Бывает, знаете ли… Когда задумаешься о чем-либо, или от безделья мучаешься. А рука сама начинает что-то выводить. Но как вы видите, рисунки сии только итальянским карандашом сделаны, с добавками серебряных. То есть, картинами это точно не назвать. Ведь картины же — масло, акварель или еще что. А это — баловство, не более того!

— Но ведь красиво же! — возразила Соня, — Да и пейзажи как узнаваемы, да, Катенька? И вот… Сценки эти — чудо как хороши!

Были среди пейзажей, несколько бытовых сценок: базар с несколькими торговцами и покупателями; артиллеристы на бастионе…

«Чего-то они тогда с орудием возились под руководством Грымова!».

Были еще сценки с горцами, бабы у Подкумка, пестрая отдыхающая публика у источников.

Софья погладила по тисненной лайковой коже, покрывающей мягкий диван — некую смесь из оттоманки и софы, а потом уселась, покачалась немного и откинулась на мягкую же, кожаную спинку:

— А здесь, значит, вы принимаете дам, жаждущих исцеления, не так ли?

«И бровку изогнула, как будто в невинном вопросе. А губки-то дрожат, дрожат в сдерживаемой улыбке!».

— И что… Прямо вот совсем нагими их лечите, или же все-таки возможно оставаться в неглиже? — продолжила допрос «лиса».

— Софья? — возмутилась, чуть покраснев, Катя, — Как ты можешь?

— А что — Софья? Что такого? Интересно же! Может… Может, и я себя не очень хорошо чувствую!

И рассмеялась, зараза такая!

— Софья Павловна! Можете верить, можете — нет, но… Я не люблю обманывать людей, а тем более — женщин. Весь опыт человеческий свидетельствует от том, что нехорошо это и чревато для самого обманщика, прежде всего. Потому я откровенно говорил, что лучше всего лечение происходит, когда мои руки соприкасаются с телом пациента. Не знаю, почему так. Возможно потому, что я, как лекарь еще слаб и неопытен. А может быть, силы мои настолько невелики, бог весть! Так вот… Что есть — то есть. И я не лгал, что сам вид нагого женского тела воздействует на меня определенным образом. Но это же и понятно, да?

Соня улыбнулась, а Катя — фыркнула, якобы возмущенно.

— И уж тем более… Прошу понять меня правильно! И вид женщины, и, более того — взаимодействие моих рук с нагим телом… В общем, не счел себя вправе скрывать, что таковое и для меня является нелегким испытанием. Полагаю, что вы и сами понимаете…

— Ах, давайте оставим эту тему…, - начала Катя, закатив глазки.

— Нет, ну почему же? — не согласилась Софья, — Скажите, Юрий Александрович, а вот… С Агнессой Карловной вы уговорились с лечением?

Плещеев пожал плечами:

— Не находите, что вопрос сей несколько нескромен, Софья Павловна? Но… Скажу так: мы сговорились оставить этот вопрос до моего возвращения из похода.

Катюша, только что возмущавшаяся и «закатывавшая глазки», снова фыркнула:

— Да уж… Наша Агнессочка своего не упустит!

— Катя! — чуть укоризненно уставилась на подругу Соня, — А вот у меня другой вопрос. Может, он покажется вам несколько откровенным… Юрий Александрович! Скажите, а что, вам Агнесса Карловна — понравилась?

Юрий чуть удивленно задумался:

«К чему клонят эти две красотки?».

— Н-у-у-у… Скажем так — вы и Катерина Васильевна несравненно более красивы. Это — без сомнения. А Агнесса… к-х-м-м… Карловна… Ежели она решится на лечение, то… Может она просто более смелая?

— Смелая? Х-м-м… Более откровенна — так будет вернее! — сморщила красивый носик Катя, — Но хватит уж об этом. Хватит! Я вот о чем хочу спросить, Юрий Александрович… Смотрю я — у вас на полке стоит томик Виктора Гюгота. Книга новая, не так давно у нас переведена. У меня она имеется на французском. И как вам показалось сие произведение?

Библиотека подпоручика была «весьма обширна» — аж семь разных книг. А что поделаешь: и выбор в Пятигорске довольно скромен, чаще всего ограничивается дамскими и рыцарскими романами, да и стоимость сейчас книг… М-да-с! До пяти рублей доходит стоимость обычной книги. А уж если с богатыми иллюстрациями и вовсе — даже думать больно!

— Видите ли, Екатерина Васильевна, я хоть и говорю по-французски, но погружен в знание сего языка не до такой степени, чтобы свободно читать книги, на нем написанные. Нет того удовольствия от чтения, часто ловлю себя на мысли, что приходится задумываться о смысле. А посему покупаю книги только на русском. Что касается же этого произведения, то…

Виктора Гюго, а именно: «Собор Парижской богоматери», Плехов читал еще к школе, а потом пришлось перечитать и в более зрелом возрасте, когда вдруг стали модны мюзиклы по некоторым произведениям.

— Оно, без сомнения, относится к романтической литературе, что мне, как мужчине…

Плещеев развел руками.

— Не то, что неинтересно, но… Представляется несколько вычурным, так скажу. Хотя стоит признать, что автору удалось очень красочно подать исторический материал, хоть сюжет книги и полностью выдуман.

— А мне она показалась излишне страшной! — призналась Катя, — Я так плакала в некоторых сценах.

«Ну еще бы! На то и был направлен замысел автора!».

— Откровенно жестоких сцен в романе хватает, соглашусь с вами. Но… В жизни приходится сталкиваться с еще более жестокими картинами. Мне было искренне жаль бедную Эсмеральду. Тем более что она, по сути, была еще ребенком. Да, красивая девушка, но совсем юная и отчего-то совсем-совсем не искушенная в жестокостях жизни. Что, согласитесь, для человека из низов общества — довольно странно. Сочувствие вызывает и несчастный горбун…

Дамы принялись щебетать, обсуждая перипетии романа, а подпоручик с улыбкой слушал их, кивая и поддакивая в нужных местах.

— А знаете, в последнее время набирает интерес и популярность такие жанры театрального искусства, как оперетты или водевили. Вам, Софья Павловна, как представителю этого искусства, должно быть это интересно?

Софья улыбнулась, кивнула головой:

— Да, я, как вы знаете, являюсь владелицей театра в Киеве. Сейчас там всем руководят директор театра и управляющий всем этим сложным и беспокойным хозяйством. Но после Рождества я планирую уехать в Киев. Есть у меня задумка о том, чтобы после закрытия зимнего сезона, собрать всю труппу и приехать сюда, на гастроли. И артисты не будут терять квалификацию, да и подлечиться на водах смогут.

«Ага. А еще — театр не будет терять выручку от «мертвого» летнего сезона! Молодец, не только о салонной жизни думает, но и про финансы не забывает!».

— Х-м-м… А вот… Есть у меня наброски… После прочтения сей книги и навеяло. Не желаете ли послушать?

Плещеев взял гитару:

— Прошу строго не судить! Еще раз — это только наброски. Как вы помните, влюбленных в Эсмеральду было трое. То есть: горбун, священник и юный Феб. Представьте… Некая ария всех троих, признающихся в любви юной танцовщице.

Плехову приходилось не раз слышать этот отрывок из мюзикла — как русский вариант, так и французский. Еще бы! Это звучало из всех утюгов, и не только в России, но и как бы не по всему миру.

«М-да… Нет, так-то я и ранее видел, как действует эта песня на женские умы и души. Но здесь что-то… Катюша даже прослезилась, а Соня… Да уж! Не было бы здесь подруги — прямо сейчас можно было бы… к-х-м-м…».

Восторгов женщин не было предела! Подпоручик даже удостоился поцелуев от обеих дам. Жаль, правда, что только в щечку, но… Приятно, черт возьми! Тем более, получилось даже приобнять красоток. Э-х-х-х…

Весь флер разрушил Некрас, который доложил, что стол в беседке накрыт.

Сам обед был нетороплив и, как говорится, прошел в теплой, дружественной обстановке. Болтали «ниачем», много смеялись — больше женщины. Плещеев сыпал шутками-прибаутками и анекдотами. Правда, приходилось тщательно фильтровать на отсутствие явной скабрезности и соответствие времени. Но успех имел, явно имел!

К его удивлению, дамы вкушали простую, в общем-то, пищу не жеманясь. Только Катя посетовала, что кавказская пища ей нравится, но видится несколько островатой. Запивали все красным сухим вином, которое было весьма недурно.

Потом снова вернулись в кабинет, ибо стол необходимо было убрать и накрыть заново — к чаю. В кабинете, чуть разомлевшие от еды и выпитого, дамы казались милыми и домашними. Соня попросила «приоткрыть тайну» на процесс, как она выразилась, стихотворения. Расслабившийся Плещеев, махнув рукой, подал ей свою большую тетрадь с набросками, «почеркушками» и прочими деталями «творчества».

«Раззява, блин! Совсем памяти не стало!».

На полях страниц были во множестве разбросаны рисунки, подчас несколько гротескные, иногда — определенно шаржевой наклонности, и нередко — с намеками на некоторый эротизм.

Увлекшись беседой с Катей, Юрий и не заметил, как Соня частенько улыбается, иногда приподнимает в удивлении брови, поглядывая то на него, то на подругу.

— Что там, Софья? Почему ты так посматриваешь на нас? — первой заметила неладное Катерина.

Рыжая засмеялась:

— Здесь, милочка, очень интересно! И даже не стихи и эпизоды их написания… Хотя это тоже очень интересно — посмотреть, как из отдельных строк и четверостиший рождается законченное произведение. А вот некоторые заметки, зарисовки… Вот, к примеру, ты, Катенька!

— Где? Ну-ка, дай посмотреть! — подскочила с софы Катя.

«Слава богу, что там ничего предосудительного нет. Просто карандашный набросок портрета!».

— Х-м-м… ну, Юрий Александрович, тут вы мне здорово потрафили! — с удовольствием разглядывала рисунок брюнетка, — Не такая уж я красавица. А вот такого платья, чтобы настолько были открыты плечи, у меня нет. Фантазия, да?

Плещеев пожал плечами, смущенно улыбаясь.

— Могли бы уж и написать портрет полностью. Я бы не отказалась вам попозировать, — посмотрела она на него явно с симпатией.

— Х-м-м…, - их отвлекло очередное восклицание Софьи, — Юрий Александрович! А здесь у вас точно бурно разыгралась фантазия.

Очередной эскиз изображал саму Софью. Был он выполнен немногими, как будто беспорядочными штрихами, но… Женщина была изображена сидящей на кровати со спины вполоборота, но… голой.

— Простите, Софья Павловна… Вы, без сомнения, правы, здесь я дал волю воображению. Извинить меня может только тот факт, что сия папка не предназначалась для просмотра кем бы то ни было.

Катерина засмеялась:

— Но с фигурой, Софи, он не совсем угадал…

Обе женщины внимательно рассмотрели рисунок. Катя почему-то с удовольствием, а Соня — с каким-то ревнивым выражением лица.

— А вот эта папка… Разрешите посмотреть! — углядела Екатерина выглядывающий из выдвижного ящика секретера корешок папки для рисунков.

И не успел Плещеев возразить, как папка была извлечена и женщины, склонившись друг к другу, принялись рассматривать рисунки, наброски, эскизы. А там было на что посмотреть!

«К-х-х-м… Только вот содержание! Ростовцев, да и прочие офицеры осмотрели бы все это с удовольствием. Даже — с бурным обсуждением!».

Содержание папки было, с точки зрения нынешней морали, несколько предосудительным. Это были наброски и первые пробы рисунков всех позировавших Плещееву женщин. И этуалей из бани, и горничной, и самой хозяйки дома.

«Ну не отбирать же у них папку силой!».

Изучение «творчества» гусара заняло у дам изрядное время.

«Аж затихли разглядывая!».

Наконец, оценка «границ падения» гусара была произведена.

— Юрий Александрович! — удивленно посмотрела на него Екатерина, — Вы… эротоман?

Плещеев досадливо задумался, не зная, что ответить, потом вздохнул:

— Не знаю, что вкладываете в содержание этого определения именно вы, Екатерина Васильевна. Что касается меня самого… Так ведь я никогда и не скрывал, насколько я люблю женщин. Ведь вы прекрасная половина человечества. Создатель сделал вас умнее, душевнее, терпимее нас, мужчин. И уж тем более — красивее! Это — безусловно! Так что… Как можно не восхищаться вами, я решительно не понимаю!

— Всеми? — с улыбкой переспросила Соня, — Вам нравятся все без исключения женщины?

«Вот сейчас, будучи в компании мужчин, впору заявить, что нет некрасивых женщин, просто водки бывает мало! Но — не поймут!».

— Нет… К моему сожалению — не все. Возможно, в каждой из женщин есть своя изюминка, но мы, мужчины, как правило, грубы и довольно прямолинейны. От недостатка ума, не иначе… Первое, что мы оцениваем — это внешность женщины, а вот потом — все остальное.

Катенька засмеялась:

— Вы лукавите! Даже сейчас, вознося оду женщинам, вы наверняка думаете в первую очередь именно о греховной стороне общения женщин и мужчин.

— Нет, я не лукавлю, здесь вы неправы! Потому как считаю, что ничего греховного в том нет. Это неотъемлемая сторона этих отношений. Отрицать сие — суть ханжество, но и делать ее, эту сторону, единственной — значит впадать в блуд и ничего более.

— А вы, значит, в блуд не впадаете? — женщины уже откровенно веселились.

— Х-м-м… Возможно, вы правы. Но, по крайней мере, я отношусь хорошо ко всем женщинам, с которыми имел… или имею отношения.

— Даже с этими… горничными из бани? — Софья была удивлена.

Плещеев посмотрел на эскизы. Девки получились у него хорошо. Красивые они, обе. И никакого порока в рисунках не было.

— Да, даже с ними…

— Однако! — дамы были удивлены.

Чай пили уже более сдержано. Разговор не был таким непринужденным, а красавицы казались странно задумчивыми.

Воспоминания плавно перешли в сон, который…

— Ваш-бродь! Пора вставать! — негромко окликнул Юрия Макар.

«Эх-ма… Кажется, и не спал вовсе!».

После моциона Плещеев занялся тем же, чем и все остальные — обхаживанием коней. Поглядывая по сторонам, снова нахмурился:

«Сорок с лишним человек, а лошадей почти вдвое больше. Вьючные же еще почти у каждого! И такая орава… Как нас еще не заметили — бог весть! Или везение неимоверное, или же и впрямь прав проводник: и места здесь глухие, и народ с сопредельной территории подался в разбой на побережье. Но все равно… Вся эта затея придумана крайне неудачно, на живую нить и вообще все держится буквально — «на соплях»!».

Однако занятие по уходу за лошадьми было сродни чистке оружия — вполне себе медитативное, в процессе которого, подпоручик успокоился, положившись на авось. После этого народ разбрелся по интересам, но все же времени зря не терял: кто ремонтировал сбрую, кто точил оружие или же приводил в порядок одежду. Отдых на дневке — он только отдыхом называется: никто не валяется «дудкой кверху», не спит, не шатается праздно по лощине. К тому же, как заметил Плещеев, хорунжий, взяв на себя обязанности по выставлению постов, вполне исправно следил за их сменой, а также несением службы.

— Бо! — позвал Юрий калмыка-ногайца, — Смотри-ка, что покажу!

Решив похвастаться, подпоручик отвязал от низа ранца увесистый тканевый сверток, и извлек механизм, который ему успели сделать на заказ в мастерских. Теперь уже — грымовских.

— Штой-та? — поинтересовался степняк.

Юрий протер металлические плечи, приложил их к деревянному ложу, вставил и туго затянул винт крепления, которым крепилось и стремя, выступающее впереди. Потом кивнул заинтересовавшемуся Ефиму:

— Ну-к… подсоби! Одному неудобно, руки-то всего две!

На пару они выгнули плечи и накинули тетиву арбалета, свернутую из нескольких тонких проволок.

— Ишь ты! Какой ловкий самострел-то! — подошедший Макар, попросил взглядом, покрутил изделие в руках, приложился, — Сильно ли бьет?

— Опробовать успел — на тридцати шагах дюймовую доску прошибает. Правда, болт в ней застревает, дальше не летит! — с некоторой гордостью за свою задумку ответил Плещеев, — Это я задумал — как часовых при необходимости снимать.

Утвердившись в стремени, подпоручик рывком двух рук за тетиву взвел арбалет.

— Ручной, что ли? А не слаб? — засомневался охотник.

— Можно было и помощнее сделать, но тогда нужно было бы со взводом что-то кумекать — козью ногу там, или винтовой механизм придумывать. Это и сложнее, и тащить куда неудобнее — нелегкие они, приспособы эти. Да и быстрее так-то!

Ефим, Макар, а потом и Боягуз опробовали взведение арбалета.

— А силен ты, бачка! — признал степняк, — Как ты взвел, я думал — легко. Ай, нет — тугой совсем.

Из опыта занятий в спортзалах, по выполнении упражнения «становая тяга», Юрий «на глазок» определил силу натяжения арбалета килограммов в восемьдесят или около того. Насколько он знал, примерно столько же должен быть мощью и лук того же Бо.

«Сын степей» почесал затылок и выдал вердикт:

— Лук — лучше!

— Чем же? — несколько обиделся подпоручик.

Бо кивнул:

— Никита! Набей сена в драный мешок, проверим сейчас.

Как было уговорено, мешок повесили в метрах двадцати пяти, расположив его напротив обрывистого склона лощины: чтобы стрелы и болты потом не искать.

— Щелк! — ударила тетива лука по наручу степняка.

— Хлоп-с! — ударил арбалет.

Попали и степняк, и подпоручик.

— Не понял, бачка? — с усмешкой посмотрел на Плещеева охотник.

Юрий чуть подумал, но покачал головой:

— Нет, не понял! А чего — оба же попали! И твоя стрела, и мой болт мешок пробили и дальше полетели. Ты о чем говоришь?

— Еще стреляем! — кивнул ногаец.

Выстрелили еще по паре раз. Плещеев все никак не мог поймать мысль, крутящуюся в голове — что же имел в виду Бо, критикуя его оружие?

— Ай! Хватит, бачка! Громко твой самострел стреляет. Лук — тише! И это еще у меня наруч, а если я наруч тряпкой оберну — так вообще тихо будет. Ты выстрелишь… За полста шагов все услышат!

«Твою же мать! Точно! Похвастался, называется! Самый умный, блин!».

Удар тетивы арбалета был существенно громче щелчка лука кочевника.

К вечеру прибыли родичи проводника. Трое серьезных мужчин лет тридцати, не моложе. Молчаливые, хмурые, в старых чекменях, в ноговицах, видавших виды. Да и папахи изрядно вытерты. Но оружие, даже со стороны было видно — ухоженное. Серьезное такое оружие, рабочее, не парадное. И подпоручик кивнул головой проводнику — согласен, дескать!