Сны. Корнет

Глава 17

Для совместных тренировок, которые впоследствии вознаграждались разучиванием песен, Никитка притащил пару учебных шашек, не точеных и с отсутствующим острием. Казак же и объяснил, что кинжал, подаренный корнету дедом Ефима — не простой кинжал, а знаменитый Базалай, который вышел из-под руки Уллы-Базалая, кумыкского мастера из Тарков.

«А мне-то и невдомек, что подарок-то сей — куда как богат! Надо что-то тоже… придумать с отдарком!».

На вопрос корнета о необходимости кинжала, при наличии шашки, Никита, почесав русоволосый затылок, ответил:

— У нас, Юрий Александрович, обоеруких тоже немного. Такой бой мне известен, но я в нем не мастак! Это вот с Ефимом говорить надо, тот — да, умеет.

Как понял Плехов, в идеале пара шашка-кинжал работает примерно так же, как другая пара — шпага-дага. Но такая связка работает только в поединках, а вот в реальном бою — крайне сомнительно, поэтому — пробовать надо, но так, факультативно.

Проводив Никиту после очередной совместной тренировки, обмывшись теплой водой из рукомойника, сооруженного по указанию Плещеева за беседкой…

«Интересно — подглядывает ли купчиха за мной по-прежнему или нет?» — мелькнула озорная мысль, и корнет, решив, что если да — то и пусть, а ежели нет — то и ладно, разделся полностью и обмылся весь.

«Беседка частично загораживает вид из окна, но… если подсматривает хозяйка — фантазия дорисует пропущенное!».

Денек разыгрался на славу. Градусов восемнадцать-двадцать тепла. И ведь только январь заканчивался! Но здесь, на Кавказе, бывают среди промозглых, серых, а то и с мокрым снегом дней, такие — как будто снова вернулась теплая осень с ее бабьим летом. Или — весна заглянула на денек, раздумывая — не пора ли ей прийти?

— Некрас! Ты мне подай самовар в беседку. Я здесь, на солнышке чайку попью! — переодевшись, скомандовал Юрий денщику.

И уселся, жмурясь на солнышко, покуривая трубку с ароматным турецким тютюном, прихлебывая замечательный чай.

«Вот тоже — пришлось буквально заставлять Некраса заваривать чай так, чтобы и вкус, и аромат, и цвет были в самую-самую точку! А то — ишь ты, экономить он, видите ли, взялся! Дескать, недешев чаек-то!».

За прошедшее время произошло несколько событий. Хотя… и событиями-то это не назвать, так… рутина!

Плещеев поймал себя на мысли, что как-то несколько наплевательски стал относиться к происходящему вокруг него. Нехорошая тенденция, надо менять отношение!

В свет, то есть — в дом графини Воронцовой, пришлось-таки выйти! Как объяснял ему ротмистр Ростовцев, графиня эта была вовсе не из тех Воронцовых, что царедворцы, влиятельные сановники и богатые — на уровне первых фамилий Империи — люди. Боковая ветвь! Но тоже — графья и люди не бедные. И с самой графиней, невысокой, сморщенной от прожитых лет старушкой пришлось познакомиться.

— Давненько в моем доме не было бравых гусар! — сказала старушка, цепко держа руку Плещеева в похожей на птичью лапку, сморщенной кисти, — Эх, хорош парнишка! Мне бы лет сорок скинуть — уж я бы такого молодца мимо не пропустила. Теперь мужьям местных — глаз да глаз нужен за женушками своими. Но ты у меня здесь не шали, договорились?

«Нормальная бабка! И вполне еще в здравом уме, с чувством юмора и вовсе не замшелый консерватор. К забавам молодых, к играм, песням и разговорам прислушивается с интересом. Да и замечания подчас подает — вполне разумные, не лишенные остроумной язвительности!» — как сделал впоследствии оценку Юрий.

Корнет негромко заверил хозяйку дома, что, дескать, и в мыслях не было! Что вызвало хрипловатый смех графини:

— Да-да… сделаю вид, что поверила!

Гусарская парадная форма корнета и впрямь была из ряда вон, по сравнению с привычными и не очень-то казистыми мундирами прочих гостей.

«Хочешь быть красивым — поступай в гусары!».

Племянница графини… Похоже — просто по названию племянница. Скорее всего, неблизкая родственница — ибо по возрасту Евгения Васильевна хозяйке-старухе во внучки годилась, а то и — в правнучки.

«М-да… Евгения Васильевна — дама, конечно, очень интересная! Очень! И понятно, почему на нее Ростовцев «стойку сделал»! Да и не он один! Красавица лет тридцати, может, чуть меньше. Высокая, стройная… Чем-то похожа на Анну Ковальчук из «Тайны следствия». Умна, без сомнения. Но сдержана и несколько отстранена. Сдается мне — Ростовцеву там ни хрена не светит! А кому светит? Мне? Ну уж — нет. Там, если заводиться, то всерьез, а не так… на пару раз потрахаться! Так, я понимаю. Не та дама, чтобы размениваться на мимолетную интрижку. Замужем, она приехала на воды с двумя детьми — девочкой чуть старше, и мальчиком лет пяти. Ведет себя… Нет, так-то не чужда невинному флирту, просто чтобы позабавиться, но… Не, ну ее! Не вижу необходимости.

А вот ее подруга… Или — приятельница, точно не понял, как это сейчас и здесь называется. Компаньонка? Вот та — да! С той бы я… Тоже — очень ничего себе «рыжулька»! Чуть старше выглядит, чем Евгения, и типаж совсем другой…».

Рыжая, как уже было сказано, поплотнее телесно, не такая утонченная, как племянница хозяйки, но… Было в той даме, Софье Павловне, что-то, что заставляло корнета несколько теряться, забывая подчас, что хотел сказать. В первый момент, при знакомстве, Плещеев глянул мельком, улыбнулся, выразил словами какую-то банальность. Но потом посмотрел еще пару раз… Было в Софье что-то, что не сразу-то и выразишь словами. То ли во всей внешности, то ли… Выражение глаз, взгляды, жесты. Улыбчива, приветлива — дежурно! Но в глазах промелькивало что-то эдакое! Вспомнилась Плехову еще одна актриса из реальности, актриса уже пожилая, если не сказать — старая! Но видел ее в одном старом детском фильме Плехов давно, еще будучи подростком, и поразила она тогда пацана какой-то своей… блудливостью, что ли? Тогда-то была эта актриса — очень даже… Да-да… Напомнила Софья сновидцу Елену Санаеву в образе Лисы Алисы.

И все это так подействовало на Юрия Плещеева, что… Поневоле нет-нет, да возвращался взглядом он к рыжей чертовке. Хотя вроде бы и повода не давала, а вот — поди ж ты!

Дом старой графини был одноэтажный, но с мезонином. Добротный такой дом, основательный! Так и мелькали мысли вроде: «Сейчас таких уже не делают!». Под стать дому была и мебель, да и вся обстановка в целом. Комнаты, где проходил званый вечер, были расположены анфиладой. Первая, явно мужская комната, была определена под курительную. Вторая, проходная, под музыкальный салон: с пианино, диванчиками, столиками. В третьей комнате были расположены столы с закусками.

Плехов все никак не мог отделаться от мысли, что находится либо на костюмированном вечере, либо на тематическом мероприятии, организованном в каком-нибудь музее. Оттого поначалу был несколько скован, держал себя весьма сдержанно, даже — холодно. О чем и шепнул ему Ростовцев, проходя мимо с бокалом шампанского в руке. Но потом… то ли вино, выпитое корнетом, сделало свое дело, то ли общество вело себя «не напряжно», но, как будто выдохнув, Плещеев расслабился.

Общество, надо признать, собралось довольно разномастное. Здесь не было первых лиц города и гарнизона, но вот вторые — присутствовали. По крайней мере, с Веселовским корнету пришлось раскланяться. Мужская половина была в основном знакома Плещееву, пусть по большей части и шапочно: офицеры разных частей и штаба. Имелась, правда, незначительная, чиновничья прослойка. Дамы — разные. Совсем уж молодых видно не было, лишь одна невысокая, худенькая девушка, о которой ротмистр сразу предупредил корнета:

— К Лизоньке подкатывать даже не вздумай! Дочь барона и местного предводителя дворянства, но даже не в этом дело! Язва та еще — любит едко высмеивать господ офицеров. Умна, но… желчна не по годам. Поставит в дурацкую позицию, и попробуй потом изменить мнение общественности.

Чуть слышно ротмистр поцокал языком, поведя взглядом за племянницей хозяйки:

— Ах, Евгения Васильевна, Евгения Васильевна! Согласись — ну хороша же, да?

Плещеев, прикрывшись бокалом красного вина, угукнул.

— И ведь авансы вроде бы раздает, а вот — не дается! Не дается, хоть ты тресни! — вздохнул Ростовцев.

— Х-м-м… я даже и пробовать не собираюсь. Мне бы что попроще. А вы, ротмистр, как в том анекдоте: «Разрешите Вам впендюрить!».

Ротмистр поперхнулся, закашлялся:

— Ну, вы, батенька… Я все же сожалею, что в тот раз изрядно опьянел, когда вы эти гусарские анекдоты рассказывали.

В бане Плещеев, уже будучи под хмельком, позволил себе поделиться. Ротмистр ржал как стоялый жеребец, все порывался найти бумагу и записать, но — не записал, о чем сейчас и сожалел.

Ростовцев слегка шлепнул себя пальцами по лбу:

— Господа! — негромко обратился он к офицерам, — Помните, я рассказывал про анекдоты, которыми сыпал корнет в ба… В штабе, конечно же, когда мы собрались компанией после службы? Пойдемте-ка в курительную. Корнет! Попрошу проследовать за нами!

Дверь в курительную комнату прикрыли, вроде как — чтобы дымом не досаждать дамам.

— Ну же, корнет! Эти ваши, гусарские! — поторопил его в предвкушении ротмистр.

Немного растерянно Плещеев оглядел собравшихся здесь офицеров:

«Х-м-м… ротмистр этот! Там-то мы были теплой и тесной компанией, а здесь все же… коллектив количественно больше. И что позволительно в бане… Как бы здесь пошляком не прослыть! Начну с таких — более или менее безобидных!».

— Позвольте, господа, сначала я объяснюсь… Сергей Вадимович, как и в случае с моими песнями, несколько… преувеличивает. Ну да, смешные случаи, истории разные забавные, анекдоты… Но ведь у каждого есть свой собственный ценз позволительного, не так ли?

Малознакомый ему майор с трубкой в одной руке и с бокалом коньяка — в другой, усмехнулся:

— Вы, корнет, не робейте! Здесь юношей, кроме вас, конечно, нет. Потому народ все более тертый, и от крепкого словца в обморок не падает.

— Ну, хорошо, господа! Есть среди гусар, как, впрочем, и в любом другом полку, не так ли? Некий собирательный образ человека простецкого, дружелюбного, озорного, быть может, и крайне, просто — очень! Любящего дам…

Кто-то из офицеров хмыкнул:

— Ну, знаете ли… Здесь практически все под такое определение подпадают.

— Так вот, господа… Назовем его — поручик Ржевский!

— Знавал я поручика Ржевского! — кивнул один капитан, — Только он не в гусарах служил, а в Лейб-гвардии конном полку.

— Господа! Еще раз — образ этот собирательный. Можно назвать его как угодно, но у нас, в Александрийском — повелось так.

Вмешался Ростовцев:

— Господа! Да дайте же корнету хоть что-нибудь рассказать!

— Так вот, господа… Говаривали у нас, что поручик Ржевский женщин недолюбливал. Он просто не успевал!

Сначала на пару мгновений установилось некое молчание, но потом народ зафыркал, захохотал.

— Ночь. Стук в дверь. Испуганно дрожащий женский голос спрашивает: «Кто там?». Из-за двери: «Поручик Ржевский!». Женщина вновь, еще более испуганно: «Поручик Ржевский? О боже! Вы же будете говорить гадости и грязно домогаться?». Из-за двери: «Естественно!». Женщина: «Подождите, поручик. Я ключик найду!».

— Еще, корнет! Еще! — потребовала публика.

— На одном балу поручик Ржевский безобразно напился и начал гнусно приставать к дамам. Причем ни внешность дамы, ни ее возраст, ни пол для него значения не имели!

— После очередной попойки и бурной ночи Ржевский выглянул с сеновала и философски заметил: «Боже! Ну и туман стоит!». С сеновала донесся женский голос: «Поручик! Вы сначала кондом с головы стащите, а уж потом делайте выводы!».

— Поручик Ржевский собирается на бал и в правую штанину чикчир засовывает большую морковь. Денщик спрашивает его: «Зачем, ваш-бродь?». Ржевский хмыкнул: «Представь — танцую я с дамой. И в танце она, как будто случайно, прислоняется бедром к моей правой ноге. Смущается, есте-с-с-сно, и пытается передвинуться к моей левой ноге. И вот посредине, мы-то ее, голубушку, — и встретим!

Неизвестно, сколько бы еще пришлось Плещееву «сыпать искрометным юмором», но двери курительной комнаты приоткрылись, и заглянувший лакей доложил:

— Ваши благородия! Там дамы-с требуют вас вернуться, ибо компании нет!

Посмеиваясь и переглядываясь, офицеры вернулись в музыкальный салон. А здесь так понравившаяся ему «рыжулька» уже пела, аккомпанируя себе на пианино. И голос ее, бархатный, несколько низковатый, был чудо как хорош!

«Поставленный, как мне кажется, голос. Профессиональный!».

Приглянувшаяся корнету дама исполняла как-то незнакомый романс — тягучий, готично-романтический, страдательный. Закончив петь, получив свою долю аплодисментов, Софья Павловна объяснила:

— Все, господа! Извините, но на этом — все. Недомогаю несколько, чувствую — дыхания не хватает.

«М-да… — окинул ее взглядом корнет-мажонок, — И правда — с легкими у нее не все в порядке. И в районе… к-х-м-м… бедер тоже что-то женское. Хворь какая-то!».

— Да вот же, господа! Вот этот юный гусар, которого мы столь долго ждали, о котором уже наслышаны. Ну что же, корнет… Вы нас наконец-то порадуете своими песнями? — перевела «стрелки» … Пардон! Внимание на Плещеева «рыжая».

«Х-м-м… ну-с… для чего меня сюда и звали! Покуражиться, отнекиваться, дескать — не в голосе, или не надо?».

Но посчитал это излишним — внимание и так приковано к гусару, а капризничать офицеру не к лицу!

Плещеев, не чинясь, исполнил пяток «своих» песен. Казачьи решил не петь — не та компания. И марш артиллеристов не исполнял по той же причине.

— Недурной баритон, я бы сказала! — поделилась с подругой-племянницей «рыжая», — Корнет! Эти песни мы уже слышали от других певцов. А нет ли у вас чего-нибудь нового?

Вопрос этот Юрий предвидел, потому вспомнил, записал и разучил еще несколько песен. Промочив горло несколькими глотками «Цимлянского», Плещеев продолжил выступление. Голос его, конечно, не как у Олега Анофриева, но:

Присутствующим явно понравилось, а хозяйка дома, покивав головой, выразила мнение:

— Гусар! Воистину — гусар!

Снова пара глотков вина и…

«Как все-таки действуют такие песни на дам-с… М-да… Вот глядишь на некоторых — взоры затуманены, легкая улыбка на губах, щечки порозовели. Если бы не общество вокруг — еще парочка таких песен, и — все! Бери ее и… Как там у поручика Ржевского? «Рот есть? Значит — берет!».

— Еще, корнет! — даже не попросила, а потребовала племянница хозяйки.

«Ну… еще — значит — еще! Только вот… «Невиноватая я! Он сам пришел!».

— Браво! Браво, корнет! — первой зааплодировала старая графиня.

Народ, что характерно, бурно поддержал хозяйку. Некоторые дамы даже платочки достали — так проняло их «творчество» гусара. А «Рыжая» бурно перешептывалась к «Анной Ковальчук», иногда кидая взгляды на певца. Льстило ли сие Плещееву? Несомненно! И взгляды дам были одной из первых причин!

— Уже эти два романса, корнет, можно расценить как достаточность успеха автора, — покивала графиня, — Но… у вас же еще есть чем поразить наше общество?

Отпив еще пару глотков «Цимлянского» — чтобы горло промочить, а не пьянки ради, Юрий кивнул:

— Еще есть кое-что…

«Пришлось немного переделать. Но — самую малость!».

И опять платочки дам, и опять аплодисменты и бурная реакция слушателей.

— Слава тебе, господи! — перекрестилась хозяйка, — Сподобил, стало быть, дождаться… А то уж думала — не дойдет у меня дожить до появления нового пиита. Как Александр Сергеевич скончался, так думала — все, кончилась в России поэзия. Ан — нет!

— Ну что вы, графиня! — протянул кто-то из гостей, — У нас еще Михаил Юрьевич есть.

— Ах, оставьте! — отмахнулась старуха, — Мишка этот… Вздорный человек! Поэт изрядный, спорить не буду, но ведь дало же Провидение такой талант такому скандалисту! Попомните мои слова — голову он сложит весьма быстро! Не успеет нас порадовать большим талантом. А вы, корнет, не останавливайтесь! Пишите! Пишите много, радуйте нас!

Тут Плещееву стало весьма неудобно и даже — стыдно!

— И не вздумай краснеть, мальчишка! — потребовала старуха, — Ты и сам, видно, не представляешь, насколько хорош! Эх, такой бы камень — да в огранку в умелые руки…

— Извините, графиня, что перебиваю, — попробовал возразить Юрий, — Но наличие таланта к стихосложению — вовсе не означает хорошие душевные качества человека.

— Это ты о том конфузе, что был у вас с приятелями в столице? — уточнила сварливая старуха и отмахнулась, — Оставь! Пустое! Дурь юношеская — она не сегодня родилась. И раз оступившись, человек вовсе не стал исчадьем ада!

— Но вы ведь меня совсем не знаете! — продолжал упорствовать корнет.

— Юноша! — засмеялась старуха, — Мы живем в Пятигорске. А это — большая деревня. И то, что вы чуть не полтора года жили затворником, не говорит о том, что общество ничего о вас не знает. Так что — будьте уверены — все ваши поступки… Хорошие или плохие — сосчитаны, взвешены, оценены.

— Мене, текел, упарсин…, - пробормотал Плещеев.

— Именно, мой юный друг! Именно! — подняла торжествующе скрюченный палец графиня.

— Ну, тогда… Чтобы развеять возможно возникший ненужный флер! — продолжал упорствовать корнет, взяв снова в руки гитару.

А вот эта песня людей несколько шокировала! Прикрыв глаза, слушала старая графиня. Широко открыв, как в испуге, глаза, слушала красавица племянница. «Рыжая» смотрела странно. Прочие… Впрочем, прочие Плещеева в данный момент не интересовали!

«Откажут от дома? Пусть. Я сюда не напрашивался. Никаких планов, как у Ростовцева, по отношению к красотке не имею. Вот с «Рыжей» … С «Рыжей» будет несколько грустно! Чем-то запала мне в душу эта «Алиса»!».

Когда, прозвенев, стихли струны, в комнате повисло задумчивое молчание.

«Ну хоть сразу взашей не гонят! Там я видел бутерброды разные — что-то я проголодался!».

— И что ты этим хотел сказать, мальчишка? — очнулась графиня, ткнула пальцем в его сторону, — Ты только сильнее меня убедил в яркости таланта. А люди все — существа сложные. И таланты — как бы еще не сложнее… Иди-ка, гусар, вон в ту комнату, перекуси, выпей вина. Отдохни!

Пользуясь тем, что присутствующие остались в музыкальной комнате, Плещеев зашел в комнату, где были столы и, косясь на о чем-то воркующую в уголке парочку, принялся уничтожать бутерброды.

— Ну ты, братец, и выступил! — подкрался незаметным Ростовцев, — Зачем же ты последнюю песню исполнил? Решил эпатировать общество? Ну-у-у… в какой-то мере тебе это удалось. М-да… только еще больше взбудоражил интерес к себе. И бабке ты явно понравился! Только вот я предпочитаю нравиться к дамам помладше!

Ротмистр засмеялся, а потом заглянул в бокал корнета:

— А чего это ты пьешь? Вино? Давай-ка мы с тобой, Юрий, выпьем коньячка!

И, не дожидаясь согласия Плещеева, налил изрядные дозы в два бокала.

— Ну… будем здоровы! За присутствующих здесь дам! — выпили, закусили.

— Сергей Вадимович! А я вот интересуюсь… этой рыжей, Софьей. Не поделитесь — что за экземпляр такой?

Ростовцев кивнул, прожевывая бутерброд, негромко заговорил, приблизившись к корнету:

— Приятельница Евгении… Они как бы ни выросли по соседству. И та и другая родом из Киева. Дамочка эта… с историей. Из приличной семьи… Только, по слухам, батюшка ее промотал состояние в карты. Вот она… будучи тогда юной девицей, и уехала в Петербург. А там… опять же — по слухам! Стала содержанкой одного… впрочем — неважно кого! Пока жила в столице, брала уроки вокала и танцев. А дальше… Дальше вернулась в Киев, где и охмурила директора и владельца местного театра. Или они еще в столице познакомились, где она шансонеткой, как сейчас стало модно говорить, работала?

Ротмистр задумался, но потом махнул рукой:

— Не помню точно! В общем, вернувшись в Киев, охмурила Софочка директора театра. А тот — вдовец, вот ведь как удобно получилось! И вдовец, и лет немалых. Когда этот театрал помре… Наша Софья стала владелицей и театра, и дома на Крещатике. В общем, очень неплохо поправила свое положение. Теперь вот… вроде как небедная и приличная вдова вполне уважаемого человека. Но… шлейф-то слухов хоть и развеялся несколько за прошедшие годы, но… Память людская — дело такое!

— А как же… это же… как же она в таком случае — принята в обществе? Это же… дама полусвета какая-то.

— Х-м-м… да она и не принята, в общем-то. Это графиня… дурит старушка, ей на мнение общества уже плевать, она одной ногой в могиле. А Евгения… что же? Я же говорю — приятельствовали они еще в детстве. Формально-то Софья — благопристойная дама. Если прошлого не знать.

— А Евгения, значит, тоже из Киева?

— Ну да… Там муженек ее то ли товарищем городничего, то ли заместителем каким-то в губернском правлении. Кстати — грузин. Фамилия его Давиташвили. Князь, между прочим! Ну, ты сам уже знаешь — у грузин, что ни попка, то — князь!

Плещеев несколько оскорбился:

— Вообще-то, у меня бабка — грузинка. Из рода Абашидзе!

Ростовцев, нимало не смутившись, отмахнулся:

— Да? Ну дед-то — русак, правильно? Да она же, бабка твоя, не княжеского рода?

— Ну да… Тоже — какая-то ветвь.

Ростовцев хлопнул Юрия по плечу:

— Ну все, закусили? Пошли… А то там в фанты играть затеяли. Забавно порой выходит!