Сны. Корнет

Глава 5

Пришел в себя Плехов…

«Теперь уже — Плещеев! Надолго ли? Да кто же его знает? Но надо накрепко запомнить: корнет Александрийского гусарского полка Плещеев Юрий Александрович, одна тысяча восемьсот двадцать первого года рождения!».

Пришел в себя Плещеев на третий день. Нет, так-то он и ранее в себя приходил, но все как-то урывками, ненадолго. Больше спал, просыпаясь на мгновение, когда неловко наваливался на раненое плечо или во сне поворачивался на резаную щеку.

Смутно помнилось, как его привезли в Пятигорск и разместили в лечебнице для офицеров. Пока ворочали, раздевали, перебинтовывали — орал, шипел, ругался непотребными словами. Но это — уже со слов санитара, пожилого нестроевого Федора.

— Ох и горазды же вы, ваш-бродь, по матушке-то крыть! — усмехался санитар, — Я такое только в отрочестве у нас на Волге от бурлаков да грузчиков слыхал.

— А ты, стал-быть, земляк мой, волжанин? — поинтересовался Плещеев.

— А то! С Нижнего я. Да и вас — знаю. То ись… не вас, ваш-бродь, а вашего батюшку. Не знакомцы, канешна… Но — слышать доводилось. И про деда вашего, стал-быть, наслышаны. Поместье-то ваше от Балахны недалече, а что там от Балахны до Нижнего? Рукой подать…

Плещеева известили, что пока он был в беспамятстве, наезжали и отцы-командиры. Но многого не добились, корнет все больше спал, а когда просыпался, чтобы попить и обратное, был сонен, вял и до беседы неспособен.

Соседом по палате Плещеева оказался штабс-капитан Грымов, артиллерист. Лежал сосед по причине ранения, но — не боевого. При разгрузке обоза с провиантом в части, где служил сосед, одна из бочек с солониной сорвалась с наката, да и придавила «штабса», причинив тому обширный синяк на боку и по всей левой ноге. Сосед шел на поправку, ему было скучно, и появление в палате корнета, да еще раненого при таких обстоятельствах, внесло оживление в скучные будни выздоравливающего.

ДенщикНекрас, как оказалось, и вовсе с момента его оповещения о случившемся, из лазарета не уходил. Даже спал на заднем дворе, под навесом. Денщик же и принес Юрию домашний халат, войлочные тапки и прочее — мыльно-брильное.

— Мундир-то — на выброс, не иначе! — ворча, докладывал Плещееву денщик, — Чакчиры все кровью залиты. Доломан — тоже, да и на плече прорван. А ментик… ментик чуть не надвое разрублен. Так-то можно бы и постирать, а что со шнурами делать? Порублены же все! А уж кивер-то… И-эх! Чуть не надвое! Как же вы, батюшка, такое допустили? Неужто саблю держать в руке разучились?

— А ты, старый, предпочелбы, чтобы мундир был цел, а я — мертв? — возмутился Юрий.

— Что вы, что вы, господин корнет! Нет же, конечно! Но ведь мундир-то… Где его тут построить? Эти жиды-то местные… портные только по названию. Пехотный мундир им еще привычен, а гусарский-то — куда как сложнее! В чем уж вы служить-то будете, батюшка? Неужто в парадном? Так ведь затаскается, а если выйти куда-то — и в чем тогда?

— Так ведь вицмундир еще есть! — раздумывал Плещеев.

— Так-то оно — так, но… не по уставу сие! — нудил над ухом Некрас.

— Тут, как я уже понял, почти все не по Уставу служат! — парировал Юрий.

Сосед-штабс, с улыбкой слушая пикировку, засмеялся и сказал:

— Я вообще не понимаю, Юрий Александрович, что вы все время в мундире да в мундире? Если при штабе — то и понятно. Но ведь вы, почитай, постоянно в разъездах. А там — что же? Приобрели бы ту же черкеску да гарцевали по горам. Куда как удобнее, да и привычнее у нас, в Кавказском-то корпусе!

— Я подумаю, Василий Степанович! — кивнул Плещеев.

Мысль эта была не новой. Действительно, большинство офицеров корпуса повсеместно носили здешнюю, горскую одежду. Исключение составляли, пожалуй, штабные да верхушка корпуса. Но и последние не манкировали возможностью пощеголять роскошными черкесками с серебряными газырями.

«Да и впрямь — куда удобнее, чем гусарский мундир! И по погоде можно более удобно одеться, не париться в черном сукне по местной жаре!».

Между темНекрас продолжал делиться новостями:

— С Кабардинки той наезжали казачки. Но вас-то дома нету! Они уж и сюда намеревались, да дежурный дохтур их не пустил, сказал, что рано еще с вами беседовать.

— А чего казачки приезжали?

— Так чего же… Понятно же! Трофеи-то делить надо. А как? Ведь как я слышал, большую-то часть разбойников именно вы и порешили! — тут Некрас даже выпрямился горделиво, приосанился — А штой-то? Все так и есть — гусара трогать не моги! Полезли эти копченые, да вот и полегли все в сече! Так что трофеи-то — они в честном бою заработаны. То — так! Отдай и не греши!

Вновь вмешался сосед:

— А сколько абреков было, господин корнет?

— Восемь. То есть в деле было восемь, а сколько их всего было — бог весть. Может, кто и еще по кустам прятался! — пожал плечами Плещеев.

— Ага… А вы, Юрий Александрович, скольких сразили?

Плещеев почесал нос:

— Пятерых.

Штабс покрутил носом в восхищении:

— Орел! Пятерых из восьми! И всех саблей?

— Нет… Тут, честно говоря… Из пистолетов и штуцера.

— Сколько же у вас стволов было? — удивился Грымов.

— Так три! Мне батюшка подарил новые казнозарядные, с патронами картонными. Они, знаете ли, весьма быстро перезаряжаются!

Штабс-капитан кивнул:

— Слышал. И видеть доводилось, только вот в руках не держал. И что же… настолько хороши?

— Ну так… Если бы были плохи, я бы сейчас здесь с вами не разговаривал! — пожал плечами, усмехнувшись, Плещеев.

— Да, да… Понятно! Но, говорят, уж дороги больно? — продолжал расспросы штабс.

— Не скажу, не знаю. Патроны — те, да! Недешевы. А пуще того… не сыскать их у нас. Только вот в Ставрополе, говорят, по лавкам бывают. И то — только на заказ если!

Некрас продолжил, зыркнув недовольно на штабса:

— Так вот… Казачки эти…

— Да, что там с казаками! — повернулся к нему Юрий.

— Да с вами хотели говорить. Пять коней, говорят, добрых. А один — так и не хужее вашего Чёрта! Ружья еще… Ну, шашку-то я уже прибрал! Такую шашку… поискать еще. Да и вряднайдешь!

— Ладно, Некрас. То дело несрочное! А вот что про казака раненого, говорили ли? Жив ли?

— Говорили. Говорят, живой. Тут, неподалеку, в лазарете для нижних чинов лежит.

— А этот… абрек, которого живым взяли? Крестничек мой?

— Почему — крестничек? — удивился Грымов.

— Так это он мне отметин наставил. Ну и я его из штуцера…

Грымов вновь восхищенно покрутил головой.

— Помер тот черкес! — вернул их к сути дела Некрас.

— М-да… Ну, то видно было сразу, что не жилец! — помолчав, сказал Плещеев.

— Говорят, приезжали за ним. Местные. То казаки лучше знают. Отдали тело-то, для погребения по ихним обычаям.

— Ну и ладно! Помер Максим, да и хрен с ним! — отмахнулся Юрий.

Грымов усмехнулся:

— И кровной мести не боитесь?

— Ну-у-у… волков бояться — в лес не ходить! — пожал плечами корнет.

И снова взял слово Некрас:

— Казачки говорили — прозвище абрек вам дал, батюшка.

— Ну, припоминаю, да. Что-то… Гёзыс, так вроде бы, — и, повернувшись к Грымову, Плещеев пояснил, — Мне урядник сказал, что по-татарски это — разноглазый. Как сами видите, родители мне так подсудобили, что цвет глаз у меня разный получился…

Грымов задумался, потом хмыкнув, сказал:

— Вот ведь… интересный вы человек, Юрий Александрович! Вы здесь на Кавказе — сколько?

— Скоро год будет! — ответил Юрий.

— Скоро год будет, — повторил Грымов, — А вы знаете, что мы все для местных — урусы, гяуры. Все, независимо от того — русские ли мы, немцы, татары или еще кто. Еще встречается наименование «сохи глух», сиречь головка лука. Это, скорее всего, по светлым волосам у большинства. В Грузии нас прозвали — «боршла».

Грымов рассмеялся:

— Это, наверное, по борщу, который так любят кубанские казаки. На востоке Кавказа — «сары-баши», то есть — желтоголовые. Я к чему сейчас… Далеко не всем местные дают прозвища. Далеко не всем! Это нужно отличиться. А вот радоваться ли этому? Далеко пойдете, корнет…

«Что-то послышалось — если раньше не остановят!».

Некраса Плещеев отправил домой: «Нечего здесь бродить!». Здоровье его — нормальное, идет на поправку, так что…

«Дел, что ли, дома нет?».

— Принесешь мне рейтузы, ботики, пару рубах. Да! И тужурку, венгерку принеси, будет хоть в чем во двор выйти!

«Дохтур» был невысок, с изрядным брюшком, коротко, чуть не до седого «ежика» стриженный живчик. Судя по массивному носу, с прожилками и красноватому, выпить не дурак! Матвей Емельянович.

— Давайте-ка мы, батенька, голову-то вам освободим! Посмотрим, что у нас с раной…

Плещеев зашипел, когда сорвали присохший бинт.

«Могли бы и отмочить, ироды!».

— Ну-с… та-а-к-с… Ну что… Х-м-м… Нормально заживает рана! Интересный у вас, корнет, шрам получился! Этак — два тире! Ха-ха-ха…

«Вот же… весело ему! Трубка клистирная!».

— Завидуете, доктор? — насупился Юрий.

Доктор несколько смутился:

— Ну что вы, право слово! Шрамы украшают мужчин, знаете ли?

«Тебе, что ли, такое украшение устроить?».

— А нельзя ли зеркало, чтобы самому посмотреть? — спросил Плещеев.

— Х-м-м… ну, знаете ли… Рановато еще! Рановато! Давайте, батенька, через недельку вернемся к этому вопросу. А так… нормально все! Опухоль потом спадет, шрам станет поменьше. Авантажно будете выглядеть, корнет! Дамы и барышни будут млеть от столь героической внешности.

С недоверием Плещеев поморщился:

— Полагаете? Да и авантажем мне пока рановато обзаводиться. Я еще совсем молод…

— Ну как же! Все юноши желают выглядеть старше, брутальнее.

— Не согласен! Молодость и без того коротка, чтобы ее умышлено сокращать внешним видом.

Доктор чуть задумался, кивнул:

— А тут вынужден согласиться с вами. Действительно, молодость проходит… Эх! И быстро же! Не так ли, господин штабс-капитан?

Грымов насупился и что-то промычал согласное.

— Ага! Ну и плечо ваше, корнет, тоже вполне меня удовлетворяет! Заживает, как… Пардон!

— Как на собаке, вы хотите сказать? — снова поморщился Плещеев.

— Ну, поговорка такая, что уж тут поделать! — развел руками доктор.

— А когда мне можно будет перейти на домашнее излечение, Матвей Емельянович?

Доктор всплеснул руками:

— Да что же это вы, голубчик? Три дня, как раны получили и — домой? Не-е-е-т… господин корнет, с недельку — самое малое! Неделя! Потом… подумаем!

После ухода врача Плещеев натянул на плечи рубаху, посмотрел на Грымова, поморщился и спросил:

— А доктор… Как-то он мне… не показался.

Грымов хмыкнул:

— Это вы зря, корнет. Матвей Емельянович — врач опытный, давно практикует. Причем работает как здесь, в лазарете, так и в лечебнице для нижних чинов, да и в городе частную практику для жителей имеет. А что… характер такой? М-да… ну — кто без греха? Выпивает, бывает… Но… К нам, знаете ли, модные доктора только в сезон приезжают, когда публика на воды валом валит. А так… приходится довольствоваться тем, что есть.

Посетили его и начальствующие лица. Ротмистр Брылев и капитан Смолкин. Этих Плещеев знал: из штабных и не самого высокого полета.

«Интересно тут служба поставлена! Совершено нападение на партию воинских чинов в десяти верстах от города. И что? Они лишь на пятый день изволили посетить раненого для его опроса по существу дела. Либо они так тактичность проявляют по отношению к ранбольным, либо им на службу плевать? Ладно… Может, они уже казаков опросили? Может быть такое? Скорее всего, так и есть. То есть обстоятельства им известны. Нападающие — уничтожены. Нормально? Вроде бы — да!».

Грымов тактично вышел на время разговора.

— Ну-с… дело известное! Вопросов к вам, корнет, не имеется. Вели вы себя — молодцом! — в завершении разговора высказался ротмистр, — Геройски, можно сказать, себя вели! Начальство в известность поставлено. Уверен, ваша доблесть будет по праву оценена командующим корпусом. Так что…

— Да, господа! За царем служба не пропадет! — кивнул Плещеев, — И-и-и… не за ордена Отечеству служим, не так ли?

«А что еще говорить? Рад стараться, ваш-бродь? Так я тут сам — ваш-бродь!».

Но видимо, сказал он что-то не так. Или — не то, ибо ротмистр с капитаном переглянулись, но…

«Пусть считают меня эдаким… фрондером и странной личностью!».

— Не за ордена, тут вы правы, корнет! — кивнул ротмистр, а капитан, улыбнувшись, добавил:

— Но все же получать их за дело… Или хотя бы ожидать по праву — вполне нормально! Кстати, корнет! Вы в курсе, что за молодцы на вас напали?

— Нет, господин капитан! До меня не довели.

Капитан хмыкнул, посмотрел на ротмистра и ответил:

— Эти джигиты из рода Гантамировых.

— Ни о чем мне не говорит наименование сего рода. А что мне необходимо знать? — наклонил голову с вопросом Юрий.

— Ну-с… Род этот вполне известный и довольно сильный. Только что к вашей пользе… Очень уж неоднородный, я бы так сказал. Там есть и явные абреки. Есть мюриды в ставке самого Шамиля. А есть и представители рода, воюющие на нашей стороне. Не здесь. Ближе к Тифлису или же — на Черноморской линии. В общем, имейте это в виду!

— К вам могут обратиться по поводу взятой вами трофеем шашки! — продолжил ротмистр.

— Да? И как мне себя повести, посоветуйте, господа.

— Дело ваше, корнет. Дело ваше! Трофеи — дело такое. И те же горцы вполне вас поймут, у них — так же. Но… Это лишний повод вам мстить. Подумайте сами, может, и продать ее назад, в род. Они дадут хорошую цену!

— Я подумаю, господа. Благодарю вас за совет.

И уже уходя, ротмистр напомнил:

— Как будете к себе переезжать по выписке из лазарета, не забудьте известить штаб. Командование, полагаю, захочет с вами побеседовать!

Грымов, как хороший артиллерист, оказался поклонником точных наук и большим любителем шахмат. И Плещееву пришлось немало времени проводить за шахматной доской с соседом, при этом разговаривая о всяком-разном.

— Извините, Юрий Александрович, если обижу… Но я знаю обстоятельства и причины вашей… Так скажем — опалы. И вот гложет меня любопытство: как же вы так со своими приятелями? Зачем же вы… Ну, с теми женщинами-то? — Грымов посмотрел на корнета, подняв голову от шахматной доски.

Плещеев поморщился.

«А что ты хотел? Это Пятигорск. Хоть и в статусе города, однако же… Две с половиной тысячи постоянных жителей. Почти деревня.

В сезон, то есть с мая по сентябрь, прибавляется примерно еще столько же приезжающих на воды, но тех можно не считать: как приехали — так и уехали. «Бздыхи», как их презрительно называли сочинцы в будущем.

Так вот, из двух с половиной тысяч жителей, примерно шестьсот, как не больше — военные всех мастей. Опять же, из шестисот военных — только около ста офицеров. Тут как офицеры частей, расположенных в городе и окрестностях, так и всяческие штабные-тыловые. Плюс семьи офицеров, у кого они тут имеются. Получается довольно небольшой мирок, где все друг друга так или иначе знают. И каждого нового офицера осмотрят, оценят и «ощупают» со всех сторон! Тем более что я здесь уже скоро год, примелькаться вроде бы успел, но, с другой стороны, Плещеев вел довольно замкнутый образ жизни. Потому — объект для пересудов гарнизонных кумушек.

И — шила в мешке не утаишь, тот скандал пусть не сразу, но наверняка просочился в интересующийся народ. И тут уж… М-да, представляю, какая у меня здесь репутация. Дочек прячут, когда корнет Плещеев проезжает по улице! А еще корнет сей все форсил в гусарской форме! Он-то, конечно, не форсил, там совсем другие соображения были — верность родной части, роду войск, гордость за него. Но… как уж его воспринимали иные — бог знает. И хрен его знает, как себя вести сейчас! Вроде бы — герой, но… с этаким опереточным душком. Типа — плохой герой. Насильник, головорез, почти — башибузук! Да тутеще и внешность под стать! Что от такого ждать?».

Плещеев вздохнул:

— Видите ли, Василий Степанович… Мне крайне неприятно о том говорить, но ведь… Я и не помню-то ничего! К тому времени, когда произошел тот досадный случай, мы с приятелями были… Крайне, просто до неприличия пьяны. Они оба… дружки-то мои — из гвардеонцев. А у них же, сами небось знаете, принято пить до упаду! Вот мы и назюзюкались. Так что… определенного сказать ничего не могу. Я и женщин тех — убейте, не помню! Было ли чего, не было ли… Опять же… Как вы сами представляете, приятели мои — таких фамилий, что… То есть родные их — не бедны, мягко говоря. Я вот уже задним умом и подумал: а было ли чего? Не могли бы эти женщины… Ну, чтобы денег получить?

Грымовудивленно протянул:

— Полагаете, что…

— Дорогой Василий Степанович! Я — ничего не полагаю. Как вышло, так и вышло. Даже если ничего и не было, а нас просто оклеветали, то… Виноваты уж в том, что упились до беспамятства. И женщины… если и правда оклеветали, то бог им судья. А уж нам с приятелями — вину искупать. Вот так я думаю…

Грымов озадаченно и по-простецки почесал затылок:

— М-да-а-а… уж!

Время тянулось как сырая резина. После того как сняли бинты с физиономии Плещеева, стало немного полегче. Но все одно, каждый прием пищи для корнета был истинным мучением: щека болела — ой-ой-ой как! Евгений…

«Какой Евгений, тьфу ты, бестолочь! Юрий, конечно же!».

Каждый раз Юрий шипел и материл про себя гадкого абрека. Питаться приходилось жиденьким супчиком, чтобы совсем не нужно было жевать!

«И это еще хорошо, что он мне щеку насквозь не прорубил, сука такая! А то бы вообще было весело! Чтоб ему там, на том свете, икалось!».

Грымоввсе же дал Юрию небольшое зеркальце, с помощью которого сам брился, — осмотреть красу свою ненаглядную.

— М-да… уж! Красавчик, чего там! — прошипел Плещеев.

— Да перестаньте вы, Юрий Александрович! — усмехнулся хозяин зеркала, — Нормальный вид бравого кавказского офицера. Только не могу понять… у вас два коротких шрама. Он что же — дважды вам по одному и тому же месту угадал?

— Нет. Удар был один. Просто на мне был кивер, а на подбородочном ремне была чешуя металлическая. Ну, вы же видели кивера у гусар!

— Ах вон оно как! А я-то все гадаю, как так вышло. Выходит, выручила вас та чешуя?

— Как видите. И чешуя выручила, и кивер спас. Он же меня еще раз по голове достал, ловкий был, гад! Кивер напополам разрубил, нехороший человек!

— Ну, видно, не настолько ловок, раз вы здесь, а он в земле.

— Выходит, что так!

Через неделю Матвей Емельянович, гадский папа, не позволил Плещееву уехать домой:

— Полежите, голубчик, еще с недельку. Посмотрим за вами. А то погоды сейчас стоят ветреные, дожди помаленьку начались. А ну как простудитесь, воспаление случится? А там и до свища недалеко. Тогда-то обличие ваше может куда сильнее пострадать!

«И ведь ничем практически не пользуют! Промывают раны какими-то отварами и настоями, как деревенские знахарки да бинтуют чистыми бинтами. Вот и весь уход! Хотя… Сейчас-то и средств, наверное, никаких еще нет! Ни хрена я не помню по этому времени, и уж тем более не помню ничего про медицину!».

Уж сколько раз Плехов пытался хоть что-то вспомнить из этих времен или чуть позже. Из полезного, имеется в виду! Но ничего почему-то не вспоминалось. С химией он был и в школе — не очень; про физику… тоже все печально. Какие-то правила «буравчика», ускорение свободного падения и прочие малопонятные сейчас штуки. Ну гуманитарий он по складу ума, чистый гуманитарий.

«Бестолочь! Жалкая, ничтожная личность!».

Что он мог вспомнить из медицины? Мазь Вишневского? А кто такой Вишневский, когда он жил, когда эту мазь придумал? Помнилось, что когда он только въехал в съемную квартиру в Екатеринбурге, то первое время не мог понять — чем так воняет в ванной? Все обыскал, все облазил — пусто! И только через некоторое обнаружил в углу под ванной старый пузырек с весьма вонючей субстанцией. Это и была та самая мазь Вишневского! Как помнил Плехов, на пожелтевшей этикетке было указано, что мазь содержит тридцать процентов березовогодегтя, какую-то часть касторки и что-то еще, название чему он не мог вспомнить категорически!

Когда он невнятно попытался объяснить «дохтуру» про эту мазь, тот послушал «беканье» и «меканье» бестолкового сновидца, скептически похмыкал, потер свой выдающийся нос и спросил:

— Так, говорите, бабка ту мазь делала? Ага… Раны хорошо заживляла? Ну-ну… Вот что я вам скажу, голубчик… У нас издревле на Руси в каждой губернии… Да что там в губернии? В каждом уезде есть свои чудодейственные народные средства. Только вот народ мрет каждый год как мухи, несмотря на все эти средства!

«Как в душу плюнул, честное слово! Лучше бы и не подходил к нему вовсе!».

Сколько раз Плехов костерил себя за то, что не удосужился что-нибудь посмотреть-почитать по этому времени, какие-то полезности, открытия, способы…

«И чего? Ты же никак не предполагал, что попадешь сюда, да? Нет, не предполагал! Так, а чего тогда себя корить? Или есть способ загрузить в башку все знания мира? Нет, нету такого способа. Вот, к примеру, учил тебя «милсдарь маг» разным магическим способам. И чего? Х-м-м… и правда — чего? Я же до сих пор не удосужился проверить — а есть ли здесь та природная сила, которая была в прошлом сне! А если есть?».

Но и это пришлось Плехову-Плещееву перенести на более поздний срок: сначала его из комнаты лазарета не выпускали, а когда стали выпускать на больничный двор, то вокруг постоянно кто-то находился! Или выздоравливающие офицеры, или санитары, или же посетители, родные и близкие тех самых офицеров.

«Блин! Никакого личного пространства!».