Лев Майсура

Тяжелый переход

Закованная в цепи армия Мэттьюза медленно двигалась в глубь Декана. За ней следовал госпитальный обоз. Скрипучие арбы раскачивались и подпрыгивали на кочках, причиняя страдания больным и раненым.

Окрестные горы и серые валуны, разбросанные по полям, накалились и источали жар. Земля была выжжена дотла. Над ней дрожало сизое марево. Иногда в небо взмывали зловещие пыльные смерчи. В поисках тени сбивались под деревьями буйволы и отары разномастных овец и коз...

С арб неслись стоны и мольбы: «Воды! Воды!» Однако аробщики и конвоиры словно и не слышали этого и лишь иногда бросали:

— Потерпите до привала! Это вам за расстрел наших братьев сипаев в Беднуре! За анантапурамцев, которых вы живыми кидали в колодцы!

И арбы, не останавливаясь, ползли мимо зеленых от плесени прудов, мимо колодцев с чистой прохладной водой. Сердобольные крестьянки не смели подойти к раненым, чтобы напоить их.

— Хитер оказался тощий ангрез, — говорил Сагуна своему рябому другу. — Хитрее старого битого шакала. Стер об камни заклепки на наручниках и ушел. Так и не удалось расквитаться с ним за мать да за дочку...

— Знал, что ты прикончить его, — ответил рябой. — Далеко ему не уйти. Либо зверь сожрет, либо нарвется на наших.

Сагуна с сомнением покачал головой:

— Кто знает! Ангрезы народ ловкий. Хорошо, что догнали его приятеля — рыжего разбойника. Здоровый, шайтан! Говорят, отбивался, пока ему не проломили башку прикладом. Кажется, уже подыхает...

Ближе к полудню обоз стал бивуаком под придорожными баньянами. Кули снимали с арб тех, кто не выдержал трудного пути. Привязав мертвецов за руки и за ноги к длинным шестам, они оттаскивали их в сторону на поживу шакалам и стервятникам. Среди мертвецов был и неудачливый беглец — рыжий солдат с лицом каторжника.

Томми О’Брайен помог Джеймсу устроиться среди могучих корневищ баньяна, в спасительной тени его листвы. Ирландец как мог заботился о товарище. Все-таки с одной улицы. А у Джеймса ныла рана. По набухшей от крови повязке ползали отвратительные зеленые мухи.

— Болит? — участливо спрашивал Томми. — На, выпей водички.

Джеймс был бледен и тяжело дышал — от жары и тряски он совсем обессилел.

— Жаль, нет больше корпии, а то бы я сделал новую повязку, — продолжал Томми.

Четверо бомбейских кули подтащили под дерево майора Вильямса. С помощью услужливого Томми майор кое-как слез с импровизированых носилок и, вытянув раненую ногу, со вздохом опустился на камень. Мимо проходил Сагуна.

— Нельзя так, командир, — сказал ему майор. — Кто же гоняет больных и раненых по такой жаре! Половина умрет до Шрирангапаттинама...

Сагуна сверкнул глазами.

— Заслужили, сахиб! Не надо было разбойничать в Беднуре...

Майор пожал плечами.

— Не все одинаково виноваты, командир. Взять хотя бы вот этих мальчишек, — кивнул он в сторону Джеймса и Томми. — Зеленые они, чтобы явиться сюда по своей воле. Что им приказывали, то они и делали...

Сагуна внимательно посмотрел сначала на майора, потом на молодых солдат и ушел, не сказав ни слова. Томми наладил костер, достал котелок, соль и узелок с мукой. Из сумки у него выпала небольшая затасканная книжка.

— Позвольте взглянуть, молодой человек, — попросил майор.

Томми послушно протянул книгу. При виде ее майор вдруг оживился, словно повстречал доброго знакомого. Полистав, он со вздохом протянул книжку обратно.

— Ваша?

— Его, — кивнул Томми в сторону раненого товарища. — Читает да еще рисует в тетрадке.

— Заинтересовала вас книга? — спросил майор Джеймса.

— Очень, сэр.

— Где вы ее достали? Она не поступала в продажу.

Джеймс не решился сказать, при каких обстоятельствах досталась ему книга.

— Я работал в типографии, сэр.

После полудня жара несколько спала. Караван снова двинулся на восток. Чаще стали попадаться деревни, окруженные глиняными стенами. Деревенские ворота были вырублены из несокрушимого черного дерева. Иногда ворот не было вовсе, и в деревню можно было попасть лишь через стену с помощью бамбуковых лестниц. Под стенами зияли рвы. Грозился длинными иглами низкий широколистный кустарник.

Майор Вильямс, забывая о ране, наблюдал с живым интересом. Этот уголок земли был необыкновенно своеобразен. Какая-то страшная сила выдавила из недр каменные глыбы, размозженные временем и стихиями. Тут и там островами зеленели пальмовые рощи.

— Мы с вами находимся в одной из древнейших стран мира, лейтенант! — говорил майор Топсфилду, который, несмотря на рану, упрямо шагал рядом с носилками. — На этих каменных просторах издавна живут талантливые народы, которые построили изумительные храмы. Здесь оставили бесчисленные статуи своих богов джайны — последователи одной из древних восточных религий. Эти камни видели боевых слонов махараджей Виджаянагара и воинов Голконды, Биджапура и Ахмеднагара. Кругом нас — сокровища культуры неслыханной ценности...

Лейтенант равнодушно смотрел вокруг и не видел ничего достойного внимания. Профессиональный военный, он был далек от того, что волновало майора. Однако он счел нужным заметить:

— Здешние деревни — настоящие крепости, господин майор...

— Да, это так, — согласился майор. — Сюда часто заглядывают пиндари[125] — маратхские разбойники. Поэтому крестьяне сооружают вокруг деревень стены...

К вечеру обоз подошел к большой деревне. Тревожно загудели барабаны. На стене появились бронзовые фигуры крестьян с копьями и дубинками. Однако, завидев майсурское знамя, услыхав возгласы сипаев, барабанный бой и пение рожков и дудок, жители тотчас же распахнули ворота. Навстречу высыпала детвора.

— Ангрезы! Пленные ангрезы! — кричали ребятишки, с живым интересом разглядывая изможденных, заросших щетиной англичан. Жители деревни молча наблюдали, как ангрезы укладываются на отдых под стенами. Какая-то старуха грозила пленным темным высохшим кулаком:

— Покарай вас небо за наших мужей и сыновей! Чтоб вы передохли! Чтоб всех вас разразил гром! Вы страшней тигров-людоедов! Хуже диких свиней, что травят поля! Жадней грифов и шакалов!

Крестьяне с сочувствием слушали проклятия старухи:

— Права старая. Шутка ли — потерять обоих сыновей...

— Наших-то, деревенских, человек десять погибло в эту войну.

Сагуна, хмурясь, подошел к крестьянам:

— Кто у вас тут машата?

Из толпы выступила нестарая еще, чернолицая женщина — местная знахарка и повитуха. От бабок и прабабок машаты знают, как вправлять суставы при вывихах, как лечить синяки и кровоподтеки. Им ведомы секреты многих целебных трав. Они умеют даже выхаживать зараженных черной болезнью. Темнеющие спелые оспины они смазывают секретной мазью, отчего лица больных остаются чистыми...

— Я машата. А что?

— Помогла бы вот этому парню, — указал Сагуна на Джеймса. — Загниет у него рана, пропадет в дороге.

— И не подумаю! — рассердилась машата. — Помогать злодеям...

Сагуна развел руками:

— Ну, тогда извини! Неволить тебя не могу.

Простым людям несвойственно злорадствовать над чужой бедой — даже бедой врагов. Поглядев на то, как ангрезы жадно пьют воду, как они пытаются сварить себе подобие каши из черной муки «раги», которую с трудом переваривают человеческие желудки, крестьяне начали расходиться по домам.

Ирландец ушел делать перевязку кому-то из офицеров. Джеймсу ничего не оставалось, как терпеливо переносить боль в плече да бездумно следить за играющими в кости конвоирами. Вдруг он с удивлением и тревогой увидел возле себя несколько темных фигур. Это были местные женщины, и среди них та, с которой час назад к нему подходил майсурский наик. Женщины отворачивались, кутали лица в края сари.

Однако незнакомки пришли не с дурными намерениями. Они осторожно повернули Джеймса на здоровый бок и умело промыли рану. Потом проворные их пальцы начали массировать кожу вокруг раны. Поближе к ней послабее, подальше — посильнее. Час, другой, третий. Наступила уже полная темнота, а они все работали при свете масляной лампадки. И боль в плече Джеймса стала как будто утихать.

За все время женщины не обмолвились ни словом. Под конец они наложили на рану широкую повязку из листьев, пропитанных какой-то желтой мазью и ушли. А Джеймс, испытывая облегчение, со слезами на глазах смотрел на глиняную чашку с водой и мягкую лепешку у своего изголовья. Нет, не без добрых людей эта чужая страна!

Женщины между тем задержались у костра, где Сагуна и рябой сипай ловко пекли на камнях лепешки.

— Постояли бы у деревни дней пять, — сказала машата. — Выходим этого молодого, хоть он и ангрез...

— Ладно, сестра, — ответил Сагуна.

Рябой сипай покачал головой. Не поймешь этого Сагуну: то готов своими руками задавить всех ангрезов, то заботится о них! А Сагуна, подхватив котелок с варевом и горячую лепешку, направился к соседней арбе кормить дочь.

Простояв у деревни несколько дней, караван снова двинулся в путь. Больные и раненые чувствовали себя лучше. Спасительные желтые повязки красовались не на одном только Джеймсе. А Джеймс ожил совершенно — деревенские лекарихи приходили к нему каждый день, и рана стала быстро затягиваться.

— Что за штука! — удивлялся Томми, нюхая загадочный желтый порошок. —У моего аптекаря я такого не видел...

Джеймс был бесконечно благодарен своим исцелительницам. Добрые женщины! Хоть бы узнать их имена. А то пришли, помогли и исчезли, не сказав ни слова...

На последнем привале за переход от Шрирангапаттинама, опираясь на палку, к нему подошел майор Вильямс. Молодой солдат попытался вытянуться во фронт.

— Ага, дело пошло на поправку, — улыбнулся майор. — Вот что, Батлер. Смотрел я вашу тетрадку с записями и зарисовками. Очень недурно! У вас хороший вкус и зоркий глаз. Кто подал вам эту мысль — вести дневник?

— Никто, сэр. Я пишу и рисую, когда есть время.

— Ваши записи и рисунки могли бы сослужить хорошую службу науке. Понимаете?

— Нет, сэр, — честно сознался Джеймс. Его не оставляло чувство настороженности и стеснения. Даже в плену разделяла солдат и офицеров Компании непреодолимая стена.

— Видите ли... Мы с вами оказались в чужой далекой стране, о которой мало что известно. Хорошо, если в Англии и Европе больше узнают о Майсуре. Ваши зарисовки бытовых сценок и местных костюмов, архитектуры и оружия — словом, всего, что вы видите вокруг себя, — бесценный материал для альбома или хорошей книги. Теперь поняли мою мысль?

— Как будто, сэр. Что-то вроде вашей книги?

— Допустим. Но о ваших собственных приключениях. Я дам вам свой лондонский адрес. Будем живы и вернемся домой — милости прошу!

— Спасибо, сэр. Я помню ваш адрес из книги.

— Вот и отлично! Желаю вам окончательно поправиться.

Майор ушел. А Джеймс долго лежал на спине и широко раскрытыми глазами смотрел в чернильно-темное, усыпанное большими звездами небо. Жизнь его вдруг начала приобретать какой-то новый смысл. Он не какой-нибудь авантюрист-грабитель и не чудак, явившийся неизвестно зачем. Если даже ему не удастся найти отца, то все равно — переносимые им сейчас невзгоды и страдания не будут напрасны!

К полудню следующего дня вдали заблестели золотые шпили мечетей, показались темные гопурамы Шрирангапаттинама. Но у его ослепительно белых стен обоз оказался лишь к вечеру. В сопровождении неисчислимой толпы зевак он проследовал на главную площадь столицы.

Пленные с удивлением смотрели на нарядных людей, которыми были забиты улицы. Разгадка торжеств была проста — повсюду на фасадах домов красовались большие рисунки, которые во всех деталях воспроизводили славную победу Типу Султана над ангрезами под Беднуром. Кругом раздавали сладости — джелабис, кусочки светло-коричневого тура и леденцы. Играли на дудках музыканты. Парнишка в красной турецкой феске подбежал к пленным и, улыбаясь во весь рот, предложил им сладости. Кое-кто потянулся было к корзине...

— Не сметь! —с угрозой сказал лейтенант Топсфилд. — Они справляют поминки по нашей армии...

На главной площади столицы пленных распределили по военным тюрьмам. Майора Вильямса и остальных раненых офицеров отвели к северной стене.

— Здесь пока и разместитесь, сахиб, — сказал Сагуна майору, подведя офицеров к низкому парапету. Внизу виднелась широкая платформа, под которую уходила узкая длинная лестница.

Из-под платформы долетал смутный гул — словно жужжал исполинский пчелиный рой. По мере того как майор спускался по лестнице, перед его глазами открывалась главная военная тюрьма Шрирангапаттинама — обширный каземат с потолками, подпертыми массивными колоннами. Каземат был битком набит пленными офицерами Компании всех рангов и званий — от лейтенантов до полковников.

Первым заметил майора и его спутников исхудалый желтолицый человек, который сидел на низкой скамье, привалясь спиной к колонне. Вильямс с трудом узнал в нем главного казначея бомбейской армии.

— Джентльмены! — обратился казначей к офицерам. — Нашего полку прибыло. Майор Вильямс и другие коллеги!

В каземате поднялось волнение. Все надеялись узнать что-нибудь новое у прибывших. Ответив на все вопросы, майор подошел к казначею.

— А где генерал Мэттьюз? — спросил он.

Казначей усмехнулся:

— Для него выделены отдельные покои. При нем Джордж и даже собака. Несмотря на эту дурацкую дележку, Типу обращается с ним, как с джентльменом.

— Поразительно! Можно подумать, что мы на офицерском собрании в Бомбее.

Казначей снова усмехнулся:

— Последнее время все только и знают, что удивляются, сэр. Мы были ошеломлены, найдя в этой берлоге офицеров мадрасской армии во главе с полковниками Брейтуэйтом и Бейли, а они были поражены, увидев нас. Сюда доходили слухи, будто мы одерживаем победы на Малабаре, и вдруг — на тебе! — пожаловали пленниками. По этому случаю в Шрирангапаттинаме были великие торжества, колокольный звон и прочее...

— Я вижу, все чем-то взволнованы.

— Заваривается серьезное дело, майор! — вполголоса сказал казначей. — Только что здесь был начальник столичной полиции. Кто знает — может быть, недолго просидим в этой чертовой дыре.

В этот момент Вильямс услышал знакомый голос:

— Чего захотели, варвары! Английскому офицеру служить в майсурской армии! Я недаром присягал своему королю. Я верой и правдой служил ему в Америке, а здесь...

Капитан Макдональд, который спускался по лестнице в каземат, заметил майора и осекся на полуслове. С недовольным видом он поспешил в дальний угол. Капитан хорошо помнил о том, что майор Вильямс был свидетелем его позора в Беднуре...