Лев Майсура

Побег

Солнце клонилось к вершинам лесистых гор Курга. Длинными стали тени деревьев. Из глубины леса явственнее повеяло сыростью и прохладой...

В узкой долине, сжатой со всех сторон лесом, шла уборка риса. Оставляя за собой густую щетину жнивья и золотые снопы, проворно работали серпами полейя[147]. Тут же на утоптанном участке поля ходили по разложенным снопам быки, и молотильщики, собрав из-под ног животных обмолоченное зерно, понемногу сыпали его с высокой треноги. Ветер относил легкую полову в сторону, а у треноги медленно росла груда зерна.

Кроме полейя, на поле работали и кодагу — сумрачные молодцы в черных халатах. Они как всегда держались вместе. За поясами у них поблескивали широкие киркутти. Рядом стояли составленные в пирамиду длинные черные ружья. То один, то другой из кодагу посматривал в сторону чащи, которая подступала к самому полю. На то была причина. Неделю назад из-за деревьев вдруг вышел громадный дикий слон, переполошив жнецов. Один из кодагу недолго думая разрядил в него ружье. Ошеломленный великан кинулся было на людей, но затем повернул обратно и, круша все на своем пути, скрылся в лесу.

Вместе с кодагу — хозяевами этой долины, и полейя весь день работал и Джеймс. С трудом распрямив спину, он поглядел вокруг из-под ладони. Вроде уже пора бы кончать жатву. Однако кодагу и полейя работали не поднимая головы. Джеймс с сожалением вздохнул и хотел было снова взяться за серп, но тут выпрямился старший из кодагу. Несколько отрывистых слов, сказанных гортанным резким голосом, и жнецы побросали серпы.

На краю поля Джеймс обулся и вместе со всеми пошел в деревню. Крестьянская работа была непривычна и утомительна. Сама собой горбилась спина. Болели исколотые ладони. Прислушиваясь к тому, как полейя толкуют о диком слоне, который вышел прямо на людей, Джеймс глядел вокруг. В этот вечерний час в долине царили мир и покой. Из соседней луговины вышло небольшое стадо. За стадом — пастушата с кнутами и палками. Рядом, высунув языки, лениво трусили собаки. Шли женщины полейя с охапками сушняка на голове. И не поверишь, что полтора года назад он явился сюда с армией Типу, чтобы воевать против здешних жителей!

На повороте тропы показался небольшой, словно игрушечный, храм. Рядом с храмом — заросшая травой широкая плита из камня и врытые в землю каменные пластины с изображениями кобр. Перед плитой, понурившись, стоял сам такка — старейшина общины. Он беззвучно шевелил губами. Жнецы примолкли, чтобы не нарушать молитвы. Старик появлялся здесь каждый вечер. У этой плиты жители деревни раскладывают погребальные костры для своих усопших, чьи души с клубами дыма возносятся в небо, в нирвану...

Еще сто шагов — и открылась деревня — большой дом и несколько тесно сбившихся вокруг него хижин за деревянным тыном. Джеймс вспоминал: полтора года назад у такой же деревушки они с Томми нашли в дупле зерно. Но дойти до моря им тогда не удалось. Ирландец погиб, а он попал в плен к кодагу.

Узкие ворота деревни были распахнуты. Полейя разбрелись по хижинам, а кодагу вошли в большой хозяйский дом. На дворе остался лишь один из них. Подождав, когда вернется такка, он заложил ворота тяжелым засовом и полез с ружьем на помост.

Джеймс сильно устал и проголодался. Он живо развел у дверей отведенной ему хижины костер и поставил на огонь котелок с водой и рисом. После неудачного побега, который он совершил год назад, с хозяйской кухни ему выдавали продуктов в обрез. Глупый получился у него побег! Не зная дороги к морю, он долго блуждал по лесу, и на четвертый день его нагнала погоня. Рассерженные кодагу чуть не зарубили его своими ужасными киркутти!

Большой родовой дом хозяев был слабо освещен масляными светильниками. Из него доносились женские и детские голоса, а в дверях мелькали стройные женские фигуры в белых до пят одеждах. Молодой кодагу на помосте устраивался поудобнее. Ему предстояло сторожить покой деревни всю долгую ночь, вглядываясь в темный лес, откуда постоянно доносятся смутные шумы, звериные и птичьи голоса. Вот и сейчас — вдруг рыкнул тигр. Услыхав голос лесного властелина, в страхе забормотали устроившиеся на ночь на соседних деревьях обезьяны. Раздался скрипучий трубный рев, потом он прозвучал еще и еще раз. Страж вздрогнул и схватился за ружье.

«Боится!» — подумал Джеймс. По дороге в деревню полейя говорили, что сыну хозяина не следовало палить в вожака. Старый клыкач злопамятен, и неизвестно, что еще натворит...

Покончив с едой, Джеймс вычистил котелок и вошел в хижину. День был кончен — с заходом солнца Индия ложится спать. Слабый свет зажженной лампады осветил низкие глиняные стены и прутяную основу соломенной крыши. Джеймс достал из ниши свернутую в трубку старую тетрадь, сел на топчан и принялся царапать огрызком карандаша.

«1706 г.

В Курге время ползет еще медленнее, чем в Серингапатаме. Там, по крайней мере, было много соотечественников, а в этом маленьком, затерянном в лесах селении я совсем одинок. Мне постоянно вспоминается Томми. Не удалось ему вновь увидеть свою Ирландию!

Жизнь в Курге полна лишений, которых не замечают привычные кодагу и их полейя. Приходится много работать. И если жизнь еще кое-как сносна в сухое время года, то во время муссонов она совершенно невыносима. Страну тогда заливают дожди. В лесу не пройти. Моя хижина отсыревает насквозь, и в ней становится ужасно холодно. Не спасает и старое верблюжье одеяло. К утру тело коченеет, и стоит больших трудов подняться на ноги. Право, тюрьма в Серингапатаме кажется раем!

Однако Кург — удивительная страна. Я узнал здесь много интересного. Местные жители живут в своих лесах небольшими кровными общинами — «окка». Несколько окка составляют «над». Боги лесных жителей — охотники. Мои хозяева почитают лесного бога Аяппу. Они верят, что Аяппа со сворой любимых собак травит по ночам дичь в окрестных лесах. Я сам готов поверить в Аяппу. Ночами из леса нередко доносятся крики, свист и глухой лай, а вокруг деревни слышны чьи-то тяжелые шаги и треск кустарника...

Мы с Томми попали в засаду, устроенную сыновьями здешнего такки. От руки одного из них Томми и погиб. Но тогда была война. Сказать что-либо плохое о кодагу трудно. Это честный и мужественный, хотя и очень суровый народ. Если я попадусь им в руки при новой попытке к бегству, то мне придется худо. И все же бежать необходимо. Разузнаю дорогу к морю. На днях я нашел в лесу полуистлевший труп; а рядом с ним — отличный киркутти и кожаную сумку. Припрятал их в лесу. Пригодятся!

Здешняя долина лежит в стороне от главных дорог. Майсурские чиновники наведываются сюда редко. Гораздо чаще заглядывают лазутчики Компании. Они подбивают кодагу на новое восстание против Майсура. Дважды дезертир, я прячусь и от тех и от других. Недолго попасть на виселицу! Такка меня не выдает, но.и не отпускает. Больше полутора лет провел я в его окка. Не пойму, что он собирается делать со мной...»

Подумав еще немного над своей судьбой, Джеймс потушил светильник и лег спать. А наутро, едва встало солнце, в хижину заглянул полейя Аччху в тюрбане из выцветшей материи.

— Вставай, джаван! Такка зовет...

Аччху хорошо говорил на дакхни. Как и многим другим жителям Курга, ему пришлось не один год отслужить в майсурской армии. И он благоволил к Джеймсу, считая его товарищем по оружию, тем более что недавно Джеймс отогнал дикого кабана от его годовалого сына, который играл на краю поля. Погубил бы кабан мальчишку!

— Зачем я ему?

— То мне неведомо, джаван, — Аччху показал в улыбке редкие зубы. — Сыновья его собираются на Малабар. Может, прихватят и тебя...

Такая возможность не была исключена. Через минуту Джеймс уже стоял перед таккой. Тот сидел у двери — прямой и строгий. На старике был белый тюрбан с золотой каймой и такой же халат. На поясе — тяжелая серебряная цепь. По обычаю кодагу, Джеймс коснулся пальцами ног такки и сложил руки на груди ладонями внутрь. Из дверей на него глядели любопытные глаза женщин и детей. Такка степенно расправил белые усы.

— Ты прожил в моей окка полтора года, джаван, — сказал он. — За такое время можно хорошо узнать человека. Ты хорошо работаешь. У тебя умелые руки. Все мы привыкли к тебе...

Было очевидно, что старик уже принял какое-то решение о его дальнейшей судьбе. Может, отпустит на свободу?

— Жатва почти закончена, — продолжал такка. — Вместе с моими полейя ты получишь свою долю риса. Весь лишний рис мои сыновья повезут на продажу в Страну, которой правят женщины[148]. А потом должен начаться сезон праздников и свадеб — как было искони в Курге. Однако мы чем-то прогневали своих богов и предков. Беды посещали нас и раньше. Бывало, целые деревни вымирали от неведомых болезней, высыхал в поле рис, падал скот, а матери находили младенцев окоченевшими в колыбелях. Но разве это беда в сравнении с той бедой, которая то и дело приходит в наш край с востока? Мы молимся в ту сторону, откуда восходит солнце, но вместо благодати оттуда являются сипаи чужого нам властелина. И в борьбе с ними во множестве гибнут отважные мужчины — надежда Курга...

Лицо такки темнело с каждым словом:

— Но мы все равно останемся верными слугами наших махараджей, которых чужой властелин который год держит в плену. Снова и снова будем мы подниматься против Майсура. Война берет с нас тяжелую дань. Моя окка опустошена. Многих мужчин уже нет в живых. Другие служат Майсуру, и никто не знает, когда они вернутся домой. Потеряли своих женихов из соседних окка многие красивые молодые девушки. Погляди, сколько в моем доме женщин в белых одеждах. Это — вдовы! Ты никогда не сможешь стать настоящим кодагу, джаван. Для этого нужно быть дважды рожденным. Но ты умеешь держать оружие. Скажи, не хотел бы ты навсегда остаться в моей окка? Нравится ли тебе Парвати?

Так вот оно что! Вот почему удерживал его старик в своей окка! Джеймс вдруг вспомнил, как ласково глядела на него у колодца и в поле дочь такки — молодая вдова с красивыми широкими бровями. Нет, в Курге оставаться невозможно. А возьми он в жены молодую вдову, у него потом не хватит духу бросить ее на произвол судьбы. Нужно было как-то выкручиваться.

— Спасибо, такка! Парвати — славная женщина. Но мне нужно подумать. У меня есть родина и близкие...

На лице старика появилась странная усмешка. Он видел Джеймса насквозь.

— Ради дочери я готов нарушить старинные обычаи и законы Курга, джаван. Однако поменять родину в самом деле нелегко. Особенно поневоле. Я вот тоже никак не мог привыкнуть к равнинам Декана. Ступай, подумай!

Джеймс отошел от крыльца. Еще новая забота! У деревенской житницы хлопотали женщины полейя, насыпая зерно в большие мешки. Через несколько дней мешки эти взвалят на быков, и небольшой караван двинется на Малабар. Нужно бежать, пока будут отсутствовать сыновья хозяина...

В полдень, когда озабоченный этими мыслями Джеймс работал в поле, к нему подошел Аччху.

— Эй, джаван! Моя жена слыхала твой разговор с таккой. Хочешь ты остаться в нашей деревне? Да говори правду — ты спас моего сына, которого мы с женой ждали целых десять лет.

Джеймс успел хорошо узнать Аччху. Это был верный и честный человек, которому можно было довериться.

— Нет, к здешней жизни мне не привыкнуть, Аччху. По правде говоря, у меня нет своего дома, но все равно меня все сильней и сильней тянет на родину.

Аччху мотнул головой:

— Я так и знал. Недаром говорят — вдалеке и звук барабана приятен. Далекая родина кажется тебе милей дочери хозяина. Тогда уходи...

— Я уж пробовал...

Полейя быстро огляделся вокруг:

— Осторожный, обжегшись на молоке, дует на простоквашу! Ты не знал дороги к морю. Я расскажу тебе, как нужно идти. У кодагу тебе все равно не прижиться. Уж очень гордый они народ! Чужаков не любят и рабов своих не слишком жалуют. Для них ты вроде нашего брата полейи. У них такой обычай: родился младенец, так его пуповину зарывают на середине поля окка. А ты прирос пуповиной к другим местам — за тысячи косов от Курга...

Через неделю сыновья хозяина принесли жертву своим ружьям и киркутти, помолились духам предков у храма и отправились в дальнюю дорогу. Жители Курга с незапамятных пор продавали свой рис на Малабаре. На тамошних базарах можно выменять на рис оружие, порох, табак, соль и пряности...

Молодой кодагу, который остался в окка, удвоил бдительность. Он почти не слезал с помоста у ворот и не расставался с ружьем. А Джеймсу начали давать работу поблизости от деревенского частокола, и ему стоило больших трудов перепрятать найденные киркутти и сумку на краю поля, откуда начинается тропа на запад.

На следующий день после ухода каравана Джеймс чистил деревенский пруд. Из этого пруда женщины окка брали воду для домашних нужд. Подошел Аччху.

— Пора, джаван, — сказал он. — Позади житницы есть лаз. Ночью выберешься через него. На тропе будь осторожен. В лесу — тьма хищных зверей. И гляди — не попадись старому слону, которому хозяйский сын пальнул в лоб. Последнее время он бродит вокруг нашей деревни...

Джеймс поблагодарил полейю. Весь день его трясла лихорадка: решалась его судьба! Когда наступила ночь, он крепко скатал одеяло, насыпал соли в тряпицу и спрятал в тюрбане кресало. Погода благоприятствовала его замыслу. Дул сильный ветер, от которого тревожно шумели деревья в лесу. Убедившись, что деревня уснула, Джеймс выскользнул из хижины и зашел за житницу. На вышке смутно темнела фигура сторожевого кодагу — он напряженно вслушивался в лесной шум. Где-то совсем рядом затрубили слоны...

Лаз, о котором говорил Аччху, прорыли недавно собаки. Джеймс осторожно пролез через него и оказался по другую сторону частокола. Отсюда было рукой подать до опушки. Он отыскал спрятанные киркутти и сумку и в последний раз оглянулся на деревню. К его большому удивлению, в другой стороне долины появилась громадная тень, которая быстро двигалась к частоколу. Через минуту оглушительно ударило фитильное ружье. Раздались трубные звуки, треск частокола и вопли жителей окка. Старый клыкач атаковал деревню своего обидчика...

Нельзя было терять времени. Не оглядываясь больше, Джеймс со всех ног пустился бежать прямо на запад по едва различимой лесной дороге. Ему было жутко. Кругом раздавались тревожные шумы и звериные голоса. Слышался глухой рык вышедших на ночную охоту тигров. Джеймс держал наготове киркутти. Вскоре тропа стала почти неразличимой во тьме, и вторую половину ночи Джеймсу пришлось просидеть на дереве. А ранним утром — снова безостановочное движение на запад. Разжигать костер в лесу было рискованно. Приходилось довольствоваться сырым рисом и нежной мякотью молодого бамбука.

Через пару дней на лесной тропе, за причудливыми изгибами которой осторожно следовал беглец, начали происходить странные вещи. В обе стороны по ней сновали курьеры с факелами. Тяжело нагруженные рисом караваны, следовавшие на Малабар, вдруг повернули обратно. Иные из кодагу даже оставляли быков и мешки с рисом своим полейя, а сами спешили к деревням. И вскоре вместо мирных караванщиков по тропе заспешили на восток толпы вооруженных воинов в кожаных и лубяных шлемах. Из громких возбужденных разговоров Джеймс понял, что махарадже Курга удалось ускользнуть из горной крепости, где его держали заложником сначала Хайдар Али, а потом Типу. И лесные воины спешили встать под его боевое знамя. В который раз Кург восставал против Майсура!

Еще несколько дней тяжелого и опасного пути в лесах и Гатах, и с высоты перевала беглец увидел сизую гладь Аравийского моря...

Небольшой фрегат Компании, который шел в Бомбей с почтой из Мадраса, вдруг дал пушечный выстрел и лег в дрейф. Матрос на марсе заметил в море человека. Сгрудившиеся на правом борту матросы увидели небольшую долбленую лодку. Взлетая на волнах, она спешила от берега наперерез кораблю. Гребец изо всех сил налегал на весло и махал рукой.

Когда долбленка подошла к борту фрегата, матросы живо вытащили гребца на палубу и подвели к капитану. Тот с удивлением глядел на молодого человека в белом тюрбане и рваном балахоне. За спиной у него висел большой малабарский нож. Однако судя по светлой бороде и усам, это был европеец.

— Вот так чучело! — сказал капитан. — Кто вы? И откуда?

— Джеймс Батлер — солдат армии Мэттьюза, сэр, — отвечал спасенный. — Недавно бежал из майсурского плена...

— Вы просидели в плену лишних три года, мой дорогой! — воскликнул капитан. И добавил, обернувшись к офицерам: — Вы видите, джентльмены. Генерал Маклеод как в воду глядел. Типу так и не передал Компании часть наших пленных солдат. Вот и верь ему на слово. Азиат всегда остается азиатом!..