Лев Майсура

На базаре

На другое утро бхат пошел с племянником на базар искать попутчиков до Шрирангапаттинама. Джукдар Хамид, Садык и остальные совары еще затемно отправились в дозор. Им предстояло целый день рыскать на конях вокруг лагеря и всматриваться с бугров в синюю даль: не крадется ли где вражеский лазутчик, не подымает ли на горизонте столбы пыли вражеская пехота?

На пути к базару Хасан без конца прикладывался к кожаной фляге. И все из-за чатни[48], который оставил им позавтракать джукдар. Чатни был так наперчен, что в животе у Хасана полыхал огонь. Бхат с усмешкой поглядывал на племянника.

— Любишь перец, Хасан?

— Ага, люблю, — соврал Хасан.

— Знаешь, почему ест его народ?

Хасан решил отмолчаться. Кто его знает — почему ест перец народ. Дядя говорлив — другим рта раскрыть не даст. Сам и ответит на свой вопрос.

— Не знаешь, стало быть? Так вот. В старину, говорят, народ что хотел, то и ел. А нынче — другая жизнь. И гостеприимство старинное вывелось. Ждет, положим, хозяин гостей. Ожидал дюжину, а явились две. Всякому задаром поесть охота. Гостей не прогонишь. Бежит тогда хозяин на кухню и шепчет своему хансаману[49]: «Вали, брат, в котел перцу, да побольше! Он съесть много не даст!» Так вот, кормили-кормили друг друга перцем, да и привыкли к нему!

Хасан фыркнул. А бхат закинул торбу на плечо и потянул племянника в самую гущу базара.

— Народу-то сколько! — радовался бхат, протискиваясь сквозь толпу, которая запрудила большое поле у края лагеря. — Берегись, Хасан! Потеряешься — пропадешь!

Хасан крепко ухватился за конец дядиной рубахи. Так надежней. Теперь можно без опаски глазеть по сторонам. Весело здороваясь и перекликаясь со старыми знакомыми, бхат расспрашивал их, не идет ли кто вскоре в столицу. Когда попутчики нашлись, бхат уговорился с ними и пошел по торговым рядам поглядеть, что продают и почем.

Базар был полон всевозможных товаров. Под рогожными навесами торговцы разложили на земле груды красного перца и всяческой зелени, горки апельсинов, гранатов и манго. Нахваливали свой товар корзинщики из касты бхатта. Продавцы гура[50] отгоняли мух от желтых сладких кусков.

— Набегай, налетай, расхватывай! — кричали они. — А то вдруг подорожает гур!

Ближе к середине базара пошли добротные палатки богатых купцов.

— Эй, заходите, любезные! — зазывали покупателей бородачи-купцы. — Лучшие кожи из Харихара! Седла из них такие, что хоть век езди, все равно не протрешь до дыр. А чувяки — с ними даже ночью расставаться жаль. Как с милой в обнимку ляжешь!

Тут же продавались крепкие веревки с Малабара, ковры и шелка из Бангалура. Малурские купцы выставили напоказ красивые шерстяные одеяла. Умельцы из Чапрасдрага и Хагалвари привезли свои знаменитые железные поделки. В других палатках торговали затейливой стеклянной посудой и сахаром, которым исстари знаменита Ченнапатна.

— Сахар, сахар! Такой сладкий, что язык проглотишь! Двадцать семь фанамов за ман[51], — кричал купец, осторожно встряхивая края мешка, в котором белели крупные куски сахара, секрет изготовления которого передавался из поколения в поколение.

Хасану стало скучно. Зато когда пошли палатки оружейников, бхату пришлось чуть ли не силой тащить племянника по рядам, где купцы разложили на коврах сабли с затейливыми рукоятками, кинжалы, ножи, наконечники для пик, боевые топоры и страшное оружие воинов Голконды[52] — короткие тройчатые кинжалы, которые, войдя в тело жертвы, вдруг раскрывают свои ужасные лепестки и рвут человеческую плоть...

Покупатели тут были особенные. Рослые воинственные рохиллы из Северной Индии примеривали по руке добротные круглые щиты майсурской работы, выбирали сбрую, удила, шпоры. Не выпуская из рук длинных ружей, приценивались к оружию свирепые чауши[53]-арабы. По рядам ходили широконосые, черные, как уголь, негры. Но больше всех было на базаре сипаев — темнолицых крепких каннадига, тамилов и андхра из соседнего Хайдарабада.

Бхат и племянник не заметили, как очутились в углу базара, где, привалясь к ковровым подушкам, сидели сахукары[54]. У сахукаров смоляные бороды и сытые лица. Рядом — увертливые разбитные помощники. Такому мигни — все сделает и все достанет.

— Адаб арз[55], бхат-сахиб! — окликнул бхата один из сахукаров. — Давненько не видели тебя на базаре. Никак за деньгами пришел?

— Нет-нет, махаджан![56] — поспешно ответил бхат. — Деньги мне ненадобны.

— А то бери — процент пустяковый запрошу. Не один год друг друга знаем!

Бхат торопливо отошел от сахукара.

— Один раз попался к тебе в лапы — хватит, — недовольно ворчал он. — Я теперь ученый. Хасан!

— Чего?

— Запомни — никогда не связывайся с сахукаром. Разутым, голодным ходи, а деньги не занимай. Обманет сахукар, окрутит, и пропал человек. Недаром говорят в Майсуре: «Баньян не имеет цветов, а одалживание денег — конца».

Хасан устал и проголодался. Без всякого интереса глядел он на толкущийся кругом народ, на святых и факиров, на слепцов, которые, на все лады славя Аллаха или бога Раму, гуськом брели за поводырями. Вдруг раздался возглас:

— Мадари[57] идет, мадари!

Народ качнулся в ту сторону, откуда несся веселый галдеж и смех. Слышались выкрики:

— Хорош он у тебя!

— Молодец, мадари! А ну-ка, потешь народ!

— Начинай прямо здесь!

Хасан оживился и дернул бхата за рубаху. Уж он-то знал, что такое мадари. Разве мало прошло их по родной его Чампаке, собирая на пыльной деревенской площади детей и взрослых.

— Пойдем дядя, поглядим!

Бхат улыбнулся:

— Ну что ж, пойдем.

Над толпой плыла хитрая усатая физиономия под здоровенным алым тюрбаном. Мадари был одет в яркие лохмотья. В руке у него был высокий посох, с плеча свисал большущий, набитый всякой всячиной кожаный короб, в который норовили заглянуть сгоравшие от любопытства ребятишки. Слева от мадари мягким шаром катился большой медведь с бубенчиками на лапах, разодетый в майсурскую одежду. Держа зверя за цепь, привязанную к ошейнику, мадари отвечал на ходу.

— В лесу, в лесу поймал. Сам, конечно, — не сосед. Потешу, братцы, потешу. Обождите малость!

Наконец, мадари остановился и стукнул посохом о землю, отчего неистово задребезжали и затрепыхались привязанные к его ручке бубенчики, золотые нити и кисти.

— Тут вот и начнем! Ну-ка, Раджу! Покажи свою удаль! Не посрами хозяина!

Добрая половина базара сбежалась поглазеть на мадари и его зверя. Явились даже осторожные купцы, оставив лавки на попечение доверенных приказчиков: И хоть не силен был бхат, но и он протолкался с Хасаном поближе к мадари, который, сняв тюрбан, напялил на себя вытащенный из короба мятый английский кивер. Толпа ахнула — вылитый ангрез!

— Эй, Раджу! — гаркнул на весь базар мадари. — Ты майсурец, а я ангрез. Давай дружбу водить — чарас[58], тари[59] пить!

Медведь оскалил желтые зубы и презрительно фыркнул. Шерсть у него на загривке встала дыбом.

Толпа захохотала.

— Не желает Раджу водить дружбу с ангрезом!

— Ах, так! — вознегодовал мадари. — Тогда давай драться. Покажу тебе, майсурский дурень, как не дружить с ангрезом!

Мадари смачно плюнул на обе ладони и звонко шлепнул ими по бедрам, потом присел и, сделав страшное лицо и выставив вперед растопыренные пальцы, пошел на медведя.

— Покажи ему, Раджу! — орали зрители. — Покажи проклятому ангрезу, как умеют биться майсурцы!

Медведь тяжело поднялся на дыбы, хлопая лапами по животу. Мадари подступал все ближе.

— Сдавайся, майсурец! Ложись кверху лапами, не то худо будет!

— Раджу, не осрами Майсур! — вопил народ.

Бойцы сошлись и начали ломать друг другу спины. Майсурцы — великие знатоки в борцовом искусстве — с живым интересом следили за поединком. Медведь действовал как заправский борец. Рассвирепев, Раджу начал всерьез трепать мадари. Наконец, подбадриваемый всем народом, он окончательно подмял мадари, а потом великодушно слез с поверженного противника.

Восторгу зрителей не было предела.

— Ай да Раджу!

— Майсур победил!

Растроганный представлением, бхат подошел к запыхавшемуся мадари, взял у него кивер и пошел по кругу.

— Эй, народ Майсура! — кричал он. — Наградите отважного майсурца Раджу за то, что побил он проклятого ангреза!

Хитер был мадари и знал, чем затронуть души майсурцев. Ну как не наградить Раджу за победу над ангрезом? Зрители стояли с сияющими лицами, словно именинники, обсуждая детали схватки. Многие охотно бросали деньги в кивер. Бери монетку, мадари, не жалко! Раскошеливались даже прижимистые купцы.

— Молодец, мадари! — сказал бхат, вручая ему кивер. — Медведь у тебя — заправский джетти!

— Сам поймал в лесу, сам выучил, — отдуваясь и стряхивая с себя пыль, бормотал мадари. — Умный оказался. Пойду, попью. Замучил проклятый медведь! Что ни день, все трудней с ним бороться.

— Ступай с ним по всему Майсуру. Заработаешь кучу денег.

— А мне и так хватает, — отвечал мадари. Намотав на руку конец цепи, он крикнул зрителям: — Эй, люди! Спасибо за щедрость! Дай бог, чтобы каждому из вас достался в жизни хороший ломоть.

— Не стоит благодарности, мадари! — отвечали ему из толпы. — Приходи завтра. Может, одолеешь Раджу.

— Ладно, приду.

— Мадари и его медведь тоже Майсуру служат, — с улыбкой сказал бхат, глядя вслед мадари, который в сопровождении толпы мальчишек — горячих и верных его поклонников — зашагал в другой конец базара. — Хасан! Не стать ли тебе мадари? Будешь так вот по городам и деревням ходить да народ потешать!

— Нет! — упрямо сказал Хасан, который уже решил наперед свое будущее. — Соваром лучше. У него конь, сабля да пика!

Поздним вечером усталые бхат и Хасан едва доплелись до палаток джукдара Хамида и его соваров. Те уже ели у костра, оживленно толкуя о минувшем дне. От долгой ходьбы у Хасана гудели ноги, но он все-таки побежал к коновязям, чтобы погладить шелковистые ноздри коней и посмотреть на уздечки и седла, на составленные в высокие конусы пики. А когда он подошел к костру, то увидел, что совары смеются. Улыбался даже степенный джукдар Хамид.

— Дядя сказки рассказывает, — подумал Хасан.

Молодые совары понукали бхата, который в самом интересном месте рассказа вдруг замолк и принялся чесать затылок. Нетерпеливее всех был Садык.

— Ну и что ж тогда? — допытывался он. — Да не тяни ты, бхат-сахиб!

— ...тогда Абдулла Кутб Шах, славный правитель Голконды, решил испытать всех чужаков, которые пришли на Декан, — нараспев продолжал историю бхат. — Повелел он застрелить оленя и разрубить его на части — по куску на чужака. Велел созвать их.

Голландец принял в руки свою долю, поклонился правителю Голконды и ушел. Абдулла Кутб Шах решил, что это торговая и деловая нация.

Португалец не взял своей доли, а бросил ее слуге. Абдулла Кутб Шах тотчас же решил, что португальцы — народ чванливый и честолюбивый и что португалец скорее умрет, чем уронит свою честь.

Франк выхватил меч, разрубил свою долю на два куска, швырнул их на землю и ушел посвистывая. Абдулла Кутб Шах решил, что франки — народ отважный и беспечный и любят широко жить. Вот какие дела, друзья!

Бхат опять замолчал, с хитрым видом поглаживая бороду.

— А как же ангрез, бхат-сахиб? — спросил Садык. — Чтобы Абдулла Кутб Шах делил оленя и рядом не было ангреза? В жизни не поверю!

Бхат усмехнулся:

— Ясное дело — был ангрез. Только он не стал ожидать дележки, а схватил самую большую часть туши и задал деру...

Взрыв хохота покрыл слова бхата. Соварам такой конец истории понравился.

— Это на них похоже...

— Они лютее тигров-людоедов. Разорили весь Карнатик.

Бхат поднял руку.

— А слыхали вы, как ангрезы обманули славного Шах-Джахана?[60]

— Нет, не слыхали!

— Дело было так. Когда ангрезы приплыли в Хиндустан на своих больших кораблях под парусами, они попросили у Шах-Джахана совсем немного места, чтобы вести торговлю[61], — кусок земли с воловью шкуру. Шах-Джахан согласился. Но ангрезы умудрились отхватить такой кусок, что смогли выстроить крепость и порт.

— Как же так, бхат-сахиб? — спросил джукдар. — На воловьей шкуре уместятся три человека, от силы пять...

Бхат объяснил:

— А вот как. Ангрезы разрезали шкуру на полоски тоныше нитки и огородили ими столько земли, что хватило на целый город.

— Не следовало славному Шах-Джахану пускать ангрезов, — покачал головой джукдар. — Поди выгони их теперь. Ангрез что пиявка: не отвалится до тех пор, пока не напьется вдоволь свежей крови.

— Хайдар Али выгонит их и станет падишахом всего Хиндустана, — сказал Садык.

— Слава Хайдару Али! — раздались возгласы вокруг костра.

Джукдар заметил:

— Спасибо тебе, бхат-сахиб, за твои рассказы. Не просто служим мы Хайдару Али за жалованье. Вместе с ним ангрезов со своей земли гоним. И теперь сабли наши и пики будут верней разить врага.

— Не мне, а вам спасибо, что пустили к своему костру бездомных путников.

Совары заговорили наперебой:

— Оставайся с нами, бхат-сахиб! Найдем дело тебе и твоему племяннику.

— Полюбились нам твои истории.

— В самом деле, оставайся, — вмешался джукдар. — Нелегко ведь без пристанища.

— Может, позже, — отвечал растроганный бхат. — А сейчас надо нам идти в столицу.

— Что там делать? Слыхал, наверное, поговорку: «Где шах, там и столица».

— Года три не был я в Шрирангапаттинаме, — объяснил бхат. — Тянет меня поглядеть на жемчужину городов Декана, потолкаться среди тамошнего народа.

— Ну, как хочешь, — сказал джукдар.

Совары начали расходиться по своим палаткам, и вскоре никого не осталось у гаснущего костра. Бхат расстелил на теплой земле старое шерстяное одеяло, пристроил сбоку торбу и дхоляк и сказал Хасану:

— По дороге в столицу, Хасан, увидим мы с тобой новые города и деревни, новых людей. Гляди да запоминай. Интересно жить на свете! У меня вон и борода седая, а все вроде молод. Ну, спи, Хасан!