Нас ленинская партия вела... Воспоминания

Люська

Со многими людьми сталкивала меня жизнь. Не каждый был понятен с начала знакомства. А ошибаться мы не имели права — в условиях подполья это грозило арестом, провалом нашего трудного дела...

Эта история произошла вскоре после того, как царь Николай II разогнал Вторую государственную думу.

Депутатов социал-демократов арестовали, судили.

Среди них был рабочий-революционер Белов (фамилию я изменяю). Вдумчивый, серьёзный товарищ. Он произносил с думской трибуны смелые речи, мужественно бросал в лицо царским чиновникам и буржуям резкие обвинения, рассказывая правду о положении рабочих.

Поведала мне о нём Вера Слуцкая. Она прибавила:

— У этого человека одна слабость: он любит взбалмошную, легкомысленную женщину, между прочим очень красивую, из питерской окраины. Зовут её Люськой. Может быть, встречали? Она приметная.

Я сказала, что не встречала. Вера Клементьевна продолжала:

— Люське лестно было стать женой депутата Думы, заметной женщиной в районе. К ней с разными просьбами обращались жёны рабочих. Чтобы политически просветить Люську, пришлось прикрепить к ней грамотного человека, да такого, чтоб не соблазнился! Белову казалось, что, став его женой, Люська образумится, будет ему верной подругой.

— И не образумилась, — догадалась я.

— Может быть, он и добился бы своего, да ведь его арестовали. Мы с воли передавали продукты заключённым, подбадривали перед судом, как могли. Жёны приходили на свидания, через них арестованным сообщали новости. У кого жены не было, посылали под видом жены надёжную женщину. Люська же к Белову не шла. Рассказывали, что она была в ресторане с каким-то франтом. Видели также, как она важно катила в нанятом экипаже, одета была в крикливое платье, широченную шляпу с перьями. Что-то было незаметно, чтобы она грустила о муже. А Белов из тюрьмы передал записку: «Очень прошу присмотреть за моей Люськой...» Я расстроилась. Разве можно допустить, чтобы из-за непутёвой женщины страдал наш товарищ? Нашла Люську, спросила: «Вы когда-нибудь любили своего мужа? Почему бросаете в тяжкий для него час?» Она всплакнула, пожаловалась на свою горькую долю, стала заверять, что последует за мужем куда угодно, хоть на край света. Пошла на свидание. Белов, говорят, заметно повеселел.

— Но по-моему, у этой Люськи всё-таки есть что-то доброе, — закончила Слуцкая. — Она в вашем районе. Присмотритесь к ней, хорошо?

Я обещала.

Мы продолжали действовать, несмотря на жестокую реакцию и преследования. Питерский комитет РСДРП сумел организовать всеобщую политическую забастовку и демонстрацию против суда над членами социал-демократической фракции II Государственной думы. На гектографе были отпечатаны воззвания и распространены среди питерских рабочих.

Я известила Люську о демонстрации. Она шла вместе с нами в первых рядах, раздавала листовки, к ней относились с большим сочувствием, зная, что она — жена одного из подсудимых.

Делегатов социал-демократов всё же осудили. Уезжая в ссылку, Белов надеялся, что его жена, красавица Люська, сдержит слово и последует за ним. Она же говорила, что поедет обязательно, вот только подкопит немного денег.

Она посещала один из наших кружков, заходила ко мне, расспрашивала о Ленине и его трудах, казалось, старалась вникнуть в самую суть нашей работы. Я замечала, что её особенно привлекало всё, что касалось конспирации, — явки, пароли, массовки где-нибудь в роще под видом пикников. У Люськи был неплохой голосок, она сама мастерски аккомпанировала на гитаре, потому нередко использовали её для маскировки. Но порой Люська начинала кокетничать с каким-нибудь красивым парнем, забывая обо всём.

— Не будет толку от этой красотки, — говорили многие.

— Не всем же быть суровыми да скромными, — возражала Слуцкая. — Ничего плохого нет в том, что наша Люська привлекательнее других и имеет поклонников.

— Да, но она ведь замужем, обещала поехать в ссылку к мужу, нашему товарищу!

— Видно не так легко расстаться с Питером...

Не раз мы спорили из-за Люськи. И втягивали её в работу, давали поручения.

Однажды горком партии направил меня на заседание правления профсоюза кожевников. Люська давно просила привлечь её к настоящему делу, и я взяла её с собой.

Кожевники Питера были не такими шумными, как портные Одессы, но всё же заседание было бурным. Неожиданно нагрянула полиция, всех арестовали, опросили. Многих отпустили. Меня же с Люськой повезли в тюрьму.

На допросы вызывали поочерёдно. Я знала, что мне тогда не могли предъявить серьёзное обвинение: питерская жандармерия не подозревала о моей активной деятельности в Одессе. За участие в профсоюзном заседании меня вряд ли станут долго держать в тюрьме. Но прошло полтора месяца. Я чувствовала, что меня подозревают в чём-то серьёзном, но, видимо, нет улик.

Люська держалась молодцом, вела воинственные разговоры, частенько ругала полицию и власти бранными словами, смело вступала в спор с тюремщиками. Мне даже иной раз приходилось сдерживать её: зачем напрасно тратить силы?

В тюрьме я убедилась, что Люська окончательно становится нашей, надо лишь ей избавиться от ухарства питерской окраины, где она родилась.

Вышли из тюрьмы мы вместе. Люська позвала меня к себе на квартиру. Но всё же я продолжала соблюдать осторожность. На явку с товарищем Евгением пошла одна.

— Ага, выпустили, отлично, дел невпроворот, включайтесь, — встретил меня Попов. — Нам нужно выработать единое мнение, наметить план действий на ближайшее время. Вот список предприятий вашего района, соберите представителей...

— Я сидела вместе с женой Белова. Боевая женщина. Можно привлечь её в качестве связной? — спросила я.

— Отчего же, пусть извещает о времени и месте собрания, — решил Попов. — А там поглядим.

И вот на одной из конспиративных квартир собрались представители одиннадцати предприятий моего района. Были среди них и меньшевики. Проспорили мы часа три. Я резко и откровенно выступала в защиту линии большевиков. Единого мнения выработать на совещании не удалось, но польза от разговора была, по крайней мере мы узнали каждого...

Расходились по одному. Как только я вышла из парадного, ко мне подошли два жандарма... Как будто специально меня ждали.

Уже сидя в тюрьме, я мучительно думала: кто же мог нас предать? Всех представителей предприятий знали в горкоме партии, всех утверждал для собрания Евгений Попов. Значит... Люська? Неужели я ошиблась в ней? При одной мысли, что она — агент охранки, я чувствовала боль в сердце. Ведь я могла поставить под удар товарищей. Мне было мучительно обидно за большевика Белова, который где-то в Сибири продолжает ждать эту Люську...

В одной из шифрованных записок мне сообщили, что Люська — провокатор. Вероятно, её завербовали уже давно. Все её воинственные разговоры и поступки были сознательным обманом, это она и навела полицию на наше совещание.

Вот так и кончилась моя свобода! Опять томительное следствие, опять от меня добивались «признания», но теперь более настойчиво: и в Питере я была уже на заметке у полиции, она встречалась со мной уже не в первый раз.

Белову сообщили, что Люська — провокатор. Как ни тяжело было ссыльному, он пережил и это...

Что было потом с Люськой, не знаю, я её больше не встречала.