Нас ленинская партия вела... Воспоминания

Первые кружки

Мы с отцом отправились сначала в Кременчуг, оттуда Днепром через Екатеринослав, Александровск, Херсон.

И вот наконец высокобортный пароход «Меркурий», взбудоражив винтом прибрежный песок, отвалил от херсонского причала, пересёк широкую гладь реки, вошёл в узкий проток, вырвался на простор Станиславского лимана.

— Это ещё не то, впереди море, — пообещал отец.

Я впервые увидела море, оно произвело на меня незабываемое впечатление. Какая ширь! Какое могучее кипение! Какой вкусный солоновато-горький ветер!

На одесском причале толпились встречающие. И нас встретил родственник — отец дал ему телеграмму. Пробыв в Одессе несколько дней, отец уехал обратно в родное местечко, где ждала его многочисленная семья.

...Если вы когда-нибудь хоть немного пожили в Одессе или просто посетили её, то, наверное, полюбили этот чудесный солнечный город, раскинувшийся вдоль извилистого берега то бурного, то ласкового Чёрного моря. Днями и вечерами шумит многонациональная толпа на улицах Одессы, под кронами её каштанов и пахучих акаций встречаются влюблённые, на её рынках-привозах красуются плоды украинской земли. В порту всегда стоят почерневшие от бурь и непогод, обросшие мхом и ракушками корабли, не раз пересекавшие тропики и дальние меридианы...

Мне нравились прямые, расположенные в шахматном порядке кварталы с богатыми домами-дворцами, построенными народными умельцами на золото потомков пиратов и фаворитов царей и цариц. Университет с революционным студенчеством, заводы и фабрики, на которых трудились смелые, озорные, неунывающие, понимающие шутки одесситы, беднота Молдаванки и Пересыпи, жившая неизвестно как и чем.

Едва освоившись в большом, шумном городе, я поступила ученицей на трикотажную фабрику и вскоре стала такой же работницей, как тысячи других, приезжавших сюда за куском хлеба. Здесь я нашла подруг, друзей, единомышленников.

5 мая 1902 года был чудесный весенний день. В воздухе носились запахи сирени, липы, акации, тополей. Мы, молоденькие работницы, стайками вырывались из постылых фабричных ворот к свету, теплу, на шумные улицы вечно весёлого, неунывающего южного города. И прежде всего бежали на приморский бульвар и дальше — к самому берегу, к морю.

Однажды мы увидели, что навстречу идут два студента университета в тужурках с блестящими пуговицами. Один из них, стройный, черноглазый и черноволосый, улыбнулся и произнёс:

— Куда спешите, хорошенькие барышни? Давайте познакомимся да погуляем вместе.

Я фыркнула:

— Вот ещё!

Подружка передёрнула плечами:

— Приставалы! У нас нет времени на прогулки!

Но студенты пошли за нами.

Мы с подружкой, смеясь, разошлись в разные стороны. За мной пошёл черноволосый.

— Дальше не провожайте, — попросила я недалеко от дома.

Студент остановился, сказал:

— Хорошо. Через два часа встретимся у биржи.

Дом городской биржи, известный старому и малому, был одним из красивейших зданий Одессы. Легче всего было назначить свидание именно там, поэтому сами свидания назывались в Одессе биржами. Оттуда молодёжь шла в парки, на бульвары, к морю.

Наскоро поев и переодевшись, я поспешила на свидание. Не скрою, была разочарована, когда убедилась, что студент назначил встречу сразу нескольким девушкам.

Образовалась компания. Шутя, переговариваясь, мы пошли в парк. Сели на скамейку в укромном уголке. Студент спросил:

— Сколько часов в день вы работаете? Четырнадцать? А сколько получаете? Бог мой, жалкие гроши!

И он начал рассказывать:

— Был на свете такой человек, указал рабочим путь избавления от тяжкой неволи, звали его Карл Маркс, как раз сегодня день его рождения...

Я услышала впервые о капитале и прибавочной стоимости. Расставаясь, студент дал мне брошюру «Объяснение закона о штрафах, взимаемых с рабочих на фабриках и заводах».

— Встретимся на этом же месте через десять дней, — предложил он.

Я читала брошюру. Стала задумываться о собственной жизни. Собрала девушек, им прочла. Работницы говорили:

— Всё верно, будто тот, кто писал, побывал у нас на фабрике.

Многие работницы нашей фабрики были неграмотными. Хозяин пользовался забитостью девушек, грабил как только мог: платил за труд по невероятно низким расценкам, которые сам же устанавливал.

Через десять дней я помчалась на свидание. Студент уже ждал меня. Задала ему несколько вопросов по прочитанному, он охотно ответил. С тех пор я стала получать элементарные знания по политической экономии.

Однажды студент сказал:

— Завтра, Танюша, пойдём со мной на массовку. Я говорил о вас друзьям, поручился за вас.

Массовка проходила на берегу моря. Десятка три людей вначале делали вид, что греются на солнышке. Потом выбрали укромное местечко у скал, стали говорить о политике.

Мне дали адрес квартиры, где собирался кружок, который отныне я должна была регулярно посещать. В нём занимались две работницы и двое рабочих. Кружком руководил знакомый мне студент.

Вернула ему брошюру о штрафах, спросила:

— Кто написал?

И услышала:

— Ленин.

Помолчав, сказала:

— Всё правильно написано, но как заставить хозяина считаться с нами?

— Организуйте рабочий контроль, — подсказал студент.

— Выгонит он из фабрики этот контроль...

— А вы негласно следите за ним.

Мы стали следить за хозяином. Это было нелегко, не так просто покинуть рабочее место, когда за тобой неусыпно следят мастера, мастерицы и сам хозяин. Как-то раз под конец дня я вышла будто по нужде, гляжу: хозяин подвигает стол к стене, лезет, кряхтя, к часам, чтобы подвести стрелки. Эге, думаю, попался! Прошмыгнула назад в цех:

— Девчата, хозяин стрелки крутит!

Подружки побросали рабочие места, кинулись в коридор — и увидели хозяина у часов на столе. Молча глядим мы на него, он — на нас. Оробел, видно, сначала. Потом пролепетал в оправдание:

— Чегой-то испортились, окаянные. Может, у кого есть часики?

Я не выдержала, громко сказала:

— Сам ты окаянный! Что делает, а? Жилы с нас тянет! Да что же это такое! Мало мы работаем, он ещё прибавить хочет!

— Стаскивай его со стола, — крикнула пожилая работница. — Вот что надумал!

Мы дружно кинулись к столу, на котором стоял хозяин. Он завопил истошным голосом:

— Не смеете! Сам слезу! Отвечать будете по закону! Полицию позову — никому не поздоровится!

Разгорячённые работницы надавали ему тумаков. Я ещё больше осмелела:

— Бросайте работу, наше время кончилось! И завтра не начнём работать, пока не увеличит заработка!

Хозяин пристально посмотрел на меня, сказал:

— Ну будет вам, будет, больше не обману. И расценки пересмотрю, чего там... А ты, чернявая, — обратился он ко мне, — сейчас получай расчёт, и чтобы духу твоего тут не было, слышишь?

Подружки испугались, что и их тоже прогонит хозяин. Никто не отважился заступиться за меня. Я ушла. Пришлось наниматься на другую, уксусную, фабрику.

Зато моё активное выступление показало товарищам, что я созрела для партии. Мне дали рекомендации, и в 1903 году я стала членом РСДРП. Продолжала посещать кружок. Там я узнала о I съезде партии, что шла подготовка ко II съезду, что через болгарский порт Варну в Одессу для рассылки по России революционеры провозили ленинскую газету «Искра». Мы читали статьи Ленина. Я приняла участие в выборах делегата на II съезд. От нас, одесситов, поехала в Брюссель Р. С. Землячка. Тогда-то с нею я и передала письмо Владимиру Ильичу.

И вот, минуя кордоны, через горы и море, сквозь стены тюрем пришло к нам новое звучное слово БОЛЬШЕВИК. Мы узнали, что так после съезда стали называть сторонников Ленина.

Вскоре я познакомилась с секретарём горкома партии К. О. Левицким, и тот, побеседовав со мной, решил:

— Будешь сама руководить кружком. Думаю, справишься. Для начала придёшь сегодня вечером в дом на Канатной улице, — он назвал номер дома, — узнаешь все подробности о II съезде партии.

Конечно, я пришла.

Собрались там четырнадцать руководителей кружков. Левицкий привёл незнакомого человека в демисезонном пальто и шляпе, с небольшой бородкой, живыми, умными глазами, представил:

— Участник съезда — Вацлав Вацлавович Воровский...

Мы жадно слушали его сообщение. Воровский подробно рассказал, какую программу приняли большевики, что такое диктатура пролетариата и почему главная задача — добиться этой диктатуры. Он изложил суть разногласий по первому параграфу устава партии, и мы сразу приняли сторону большевиков. В самом деле, разве можно было полагаться на такого члена партии, который только платит членские взносы и не участвует в работе парторганизации? Сколько было в то время всяческих либералов, которые не прочь копейками откупиться от революции, а когда касалось дела, бежали в кусты? Партия должна состоять из активных, борющихся членов!

Долго мы не отпускали Вацлава Вацлавовича, хотелось знать все детали съездовской борьбы. Особенно интересовал нас Ленин. Что он говорил, как выглядит, откуда он? Шла я по улицам вечернего города и мечтала, что когда-нибудь сама увижу и услышу товарища Ленина. Доклад Воровского укрепил мою уверенность в правильности избранного пути. Действительно, какая цель в жизни могла быть благороднее той, которую мы выбрали? Я, семнадцатилетняя работница, чувствовала себя по-настоящему счастливой, сопричастной к великому делу, которому посвящают жизнь такие замечательные люди.

В своём кружке я читала «Коммунистический манифест» Маркса и Энгельса, и мы почувствовали величие мощного призыва: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

...Из дому — от отца, брата, младшей сестры — я получала письма. Мама посылала приветы. Отец, видно, успокоился: слава богу, «подстрекательница» живёт в Одессе мирно, пристроена, увлечения молодости проходят, можно не беспокоиться. Он не знал, что брат Михаил и сестра Полина также были связаны с революционерами.

...После очередного выступления крестьян уезда в местечко Тальное должен был прибыть карательный отряд жандармерии. Все новости в первую очередь можно было услышать у мельницы, куда съезжались хозяева молоть зерно. Владелец мельницы остановил на улице отца:

— Я должен кое-что сказать вам. Пусть ваш сын Михаил сейчас же уходит из местечка, иначе ему не поздоровится.

— А что такое? — взволновался отец.

— Завтра отряд карателей будет здесь, — сообщил мельник.

— И мой Миша...

— Да, ваш Миша. Мне всё известно. Имейте в виду!

Отца охватил страх. Значит, Миша такой же, как и Таня? Куда этого отправить? Тоже в Одессу? Или в Умань? Но у него семья, ребёнок. А может, люди наговаривают?

Отец не знал, что в его доме хранятся прокламации и оружие, что в комнате сына происходят тайные собрания. Придя домой, он серьёзно поговорил с Михаилом, велел прятаться. Михаил сказал сестре:

— Полина, вот список наших товарищей, беги по домам, предупреди: возможен налёт жандармов. Список потом сожги.

Полина, совсем ещё девочка, стучалась в дома, предупреждала. Наступившая ночь не остановила её. Преодолевая страх, она продолжала обход. Вернулась домой поздно. Отец строго спросил:

— Где была?

— Я посылал, — ответил за сестру Михаил.

Отец разбранил обоих. Он тщательно осмотрел все углы дома, не доверяя детям. Ничего предосудительного не нашёл, Михаил и Полина успели завернуть револьверы в чистые тряпки, спрятать в жестяную коробку из-под монпансье и бросить в бочку с соленьями.

Отец и мать снаряжали Михаила в дорогу, когда в местечко въехали жандармы. Пришлось наспех искать убежище. Поблизости, кроме соседского погреба-ледника, ничего подходящего не было. Михаил спрятался там.

Жандармы ворвались в дом, перерыли вещи в шкафах, комоде, сундуках, заглянули на чердак, в подпол, под кровати — ничего не нашли. Офицер погрозил пальцем отцу:

— Смотрите мне тут, зна-а-а-аю я вас! Где сын?

— Уехал. В Умани он, — сказал отец.

Отряд пробыл в местечке несколько дней, Михаил не мог выйти из убежища, сидел на леднике, прикрытом соломой... Когда его перевели в дом, он кашлял. Врач сказал, что у брата воспаление лёгких. Надо было везти в Киев к профессорам, но для этого у отца не было денег, лечили домашними средствами. Брат умер от скоротечной чахотки. Он был любимым сыном. Мать тосковала, убивалась, через несколько месяцев угасла вслед за сыном...

Об этом я ничего не знала. Вместе с активными социал-демократами Одессы, рекомендовавшими меня в партию, Гусевым, Афанасьевым, Мовшовичем, я продолжала трудиться. Брошюру Ленина «Объяснение закона о штрафах, взимаемых с рабочих» прочла преданным нашему делу работницам уксусной фабрики. Оттуда меня вскоре тоже выдворили.

Долго не пришлось горевать. Друзья переговорили с одной из мастериц чайной фабрики, и я пошла туда работать расфасовщицей.

Вместе с другими пропагандистами я рассказывала работницам правду о царском самодержавии, о притеснениях на фабрике. Меня выследили, арестовали, я просидела в тюрьме несколько месяцев. Одесские родственники боялись близко подходить к тюремным воротам, а в Тальном было не до меня. Лишь товарищи по партии не забывали, слали передачи и обнадёживающие записки.

После того как меня выпустили из тюрьмы, я вошла в состав Одесского городского комитета РСДРП. С утра до позднего вечера, а то и по ночам выполняла партийные поручения.

Известие о смерти брата и матери опечалило меня, хотела съездить в Тальное, хотя ничем помочь не могла. Но грозные события 1905 года отодвинули всё личное на задний план.