Нас ленинская партия вела... Воспоминания

Февральский ветер

В начале семнадцатого года мы видели Париж, полный кричащих контрастов: бесстыдное веселье нажившихся на войне буржуев, отчаяние и горе сотен тысяч бедняков.

Но вот до нас долетел тёплый ветер из России.

...Мартовский вечер 1917 года в Париже. Пахнет весной. На малолюдной авеню д’Орлеан, в небольшом кафе, за столиками слышится русская речь. Сегодня никакого доклада. Хорошо после работы в секции просто посидеть в тихом уголке.

Вдруг вбегает взволнованный товарищ:

— В России революция! Царь отрёкся от престола в пользу брата Михаила! Образовалось Временное правительство во главе с князем Львовым! Об этом только что передал социалистический депутат Бракк.

Мы быстро разошлись, каждому хотелось немедленно проверить услышанное.

Проверить. Но как? Каждое утро мы прежде всего бежали к киоскам, ловили продавцов газет на улицах. Русских газет не было, цензоры запрещали их продавать. Печать Франции первое время молчала, потом стали появляться сообщения, которые вряд ли могли что-либо прояснить.

Когда царь отрёкся от престола, французские газеты писали:

«В России — малая революция для большой войны. Царь пришёл к убеждению, что он будет сильнее в этой войне, если народы получат минимальную свободу, будут вправе распоряжаться собой». И дальше: «Да здравствует мудрый царь!» Так писал господин Эрве в листке «Виктуар» («Победа»).

А когда объявилось Временное правительство, газеты сообщили:

«Новое правительство России единодушно за войну до конца! К победе через свободу! Победа сначала, республика потом!»

О бурных событиях, происходивших в России, газеты давали отрывочные сведения. Так, 13 марта в газете «Тан» появилось сообщение под заголовком «Бабий бунт». В нём говорилось: «...обильный снег создал серьёзные затруднения в перевозке хлеба по железным дорогам России... Этот факт подтолкнул чернь и главным образом женщин в разных кварталах Петербурга к беспорядкам...»

В той же газете сообщалось: «Арестованы рабочие, члены военно-промышленного комитета... Распущена Государственная дума». Вечером 14 марта «Тан» писала: «Серьёзное положение в России. Происходят беспорядки в Петрограде и Москве».

А 29 марта в газете «Матен» выражалось недовольство поведением пяти членов исполкома Совета Петрограда: они, мол, изменяют делу союзников, требуют мира без аннексий...

Не хотелось французскому правительству сообщать о революции в России. Капиталисты и биржевики растерялись, мелкие буржуа, держатели акций и купонов, рантье разных рангов насторожились.

Наиболее полную информацию о событиях в России мы получали из эмигрантской интернационалистской газеты «Начало». Власти закрывали её четыре раза, она вновь появлялась, изменив название. В редакции газеты работали наши товарищи: Владимиров, Лозовский, Антонов-Овсеенко, из Лондона в неё писал Чичерин, из Стокгольма — Урицкий. По настоянию русского посольства французские власти закрыли газету «Начало» сначала на месяц, потом «на всё время военного положения». И всё же 5 апреля она вновь появилась под названием «Наша эпоха».

Мы, большевики, чувствовали себя так, словно у нас выросли крылья. Бегали на митинги, собирались, спорили, ссорились и мирились, вновь спорили без устали. Строили разные прогнозы.

Для нас революция в России была кровным делом. Мы — интернационалисты, но гордились тем, что революция свершилась именно в НАШЕМ доме, в России. Это была одна из тех светлых вёсен, которые нельзя забыть. Парижане завидовали нам. Но и для них воздух был напоён ароматом оттаявшей земли. Цвели улыбки, звучали смелые речи. «Конец войне!» — говорили многие. Возвратятся с фронта близкие, прекратятся невзгоды военного времени.

Рабочие, беднота Парижа приветствовали русскую революцию.

Мы ходили по парижским улицам, где днём и ночью толпился народ, звенели песни. Все кафе были переполнены, шли жаркие дискуссии. На заводах, площадях беспрерывно митинговали. Париж волновался, он был прекрасен в эти дни, казалось, он вспоминал Парижскую коммуну...

...Мы мчались по улице Жореса, боясь опоздать на массовый митинг «Лиги прав человека» в честь русской революции. Многолюдный зал. Растерянные лица каких-то важных персон. Могучие молодые голоса:

— Долой войну! Долой милитаризм! Долой предателей рабочего класса!

И мощные звуки «Интернационала».

Мы чутко прислушивались к тому, что говорят и чувствуют рядовые французы. Они тешили себя надеждой, что русская революция — их революция, ведь и в войне они были союзниками!

— Ну вот, — говорили одни, радуясь. — В России началось, теперь наш черёд!

— Было у нас такое, — возражали скептики. — Чуть ли не сто тридцать лет назад мы скинули с шеи короля Людовика.

— Людовика скинули — буржуя накинули, — отзывались третьи.

— Хрен редьки не слаще. И в России пока буржуи...

Толпы осаждали зал. Вице-президент Лиги Баш говорил в своей речи о жертвах русской и других революций.

— Для всех этих жертв сегодня — день возмездия. Но нужно победить, добиться торжества над германским империализмом! — призывал он.

— И над французским тоже! — крикнул кто-то из зала.

— Долой империализм! Долой войну! — послышались голоса.

На трибуну поднялся профессор Олар, сказал:

— Надо победить и в войне, и в социальной революции...

— Нет! Войну долой! — не унимались парижане.

А когда на трибуну поднялся председатель Международного социалистического бюро Вандервельде, в зале закричали:

— Долой предателя и ренегата! Долой Вандервельде! — И не дали говорить.

Группа юношей затянула гимн Франции «Марсельезу», его сменил другой — пролетарский гимн «Интернационал».

— Вставай, проклятьем заклеймённый, весь мир голодных и рабов, — согласно пели французы и русские, участники этого памятного митинга.

Вспоминается сценка из жизни Парижа тех дней. Читаю объявление на стене одного из домов по улице Гранд о’Белль: «Комитет синдикальной защиты созывает первомайский митинг в 9 часов утра в доме Синдикатов...» И тут же оговорка: «Металлисты, работающие на военных заводах и не могущие прервать работу, приглашаются вечером на Биржу труда».

Иду в дом Синдикатов. Двор и зал переполнены. Узнаю председателя комитета землекопов Губера, секретаря федерации металлистов Мергейма, механика Вея, строителя Перика, бочара Бурдерона... Они пытаются что-то организовать, но вдруг раздаётся призыв:

— Все на улицу! Против войны! За мир! — И со двора на узкую Гранд о’Белль выходят тысячи рабочих, развеваются красные флаги, видны плакаты с надписями: «Мир! Долой войну!»

В пути толпа увеличивается, растёт, из окон нас приветствуют, на балконах появляются красные флаги. Могучий людской поток неудержимо вливается в площадь Республики.

А там демонстрацию поджидает отряд конных жандармов. Они выстраиваются для атаки. Стычка. Рабочие отступают, унося раненых...

Вот во что вылился митинг комитета синдикальной защиты!

Однажды в помещение Парижской секции большевиков вошёл русский солдат в аккуратно застёгнутой, серой, как земля, шинелишке, высокой шапке из искусственного барашка, обмотках и грубых ботинках, подпоясанный широким ремнём военного образца. Удивлённая, я встала из-за стола и пошла ему навстречу. Он представился:

— Фамилия моя будет Казанцев, из госпиталя я, пробрался к вам по поручению дружков, которые лежат раненые...

Солдат рассказал нам печальную историю его воинской части.

В начале января 1916 года царь Николай II повелел сформировать особые пехотные бригады для отправки на французский фронт. Видно, мало русских солдат гибло на своих фронтах, они понадобились ещё и союзникам как дешёвое пушечное мясо...

К августу 1916 года в этом русском корпусе насчитывалось уже двадцать семь тысяч человек. Их готовились бросить в бой, как вдруг вспыхнула Февральская революция. Солдаты узнали о приказе № 1 Петроградского Совета, предписывавшем провести выборы войсковых комитетов, попытались провести такие выборы у себя. Узнав об этом, французское, да и русское командование возмутилось. Две русские бригады были немедленно отправлены на передовую, брошены в бессмысленное наступление, которое закончилось полным разгромом и гибелью почти всего их личного состава.

Третья русская бригада взбунтовалась, отказалась идти в наступление, потребовала немедленного возвращения на родину. Её окружили, обстреляли перекрёстным огнём артиллерии. Перебили до шестисот солдат, уцелевших отправили в колонии, в Африку.

Тут я вспомнила, что французские зуавы по приказу командования также расстреляли нескольких русских волонтёров, отказавшихся вступить в иностранный легион. Среди них были и наши товарищи, обманутые в своё время «патриотом» Плехановым...

Несколько сот русских солдат, раненных на фронте, оказались в госпитале под Парижем. Их усиленно охраняли, запрещали связь с внешним миром, тщательно скрывая от солдат то, что происходило в России. Но отрывочные сведения доходили и до них. Солдаты тайно от командиров избрали свой комитет. Его председателем стал Казанцев. Он узнал, что в Париже есть русские политэмигранты, надеялся встретить у них сочувствие и вот — пришёл.

До глубины души взволновала меня трагическая судьба русских солдат за границей. Мы снабдили Казанцева литературой, договорились, что через два дня он приведёт в одно из бистро нескольких товарищей. Потом мы встретились на квартире молодого инженера-электрика большевика Вишняка. Стали систематически снабжать солдат газетами, рассказывать правду о событиях в России.

— Наши просят, чтобы кто-нибудь пришёл в госпиталь, поговорил, — сказал однажды Казанцев. — Многие не могут выйти в город...

Это сделать решилась я. Добралась с Казанцевым до госпиталя. Вслед за ним проникла в большую палату. На койках лежали и сидели раненые — наши русские люди. Узнав, что пришла большевичка, хлынули раненые и из других палат. Собралось несколько сот человек. Тесной массой окружили они меня. Их взгляды выражали надежду, они ждали подробного и правдивого рассказа о том, что происходит на родине, хотя знали, что и я давно уже не была там.

Взобравшись на табурет, я обстоятельно рассказала о Февральской революции и о грядущей пролетарской революции, которая неизбежно придёт. Солдаты слушали, затаив дыхание.

В палату вошли дежурный врач, офицер и начальник караула. Солдаты расступились, дали им дорогу.

— Что за сборище? Кто разрешил? — спросил офицер. Солдаты молчали.

Я ответила:

— По поручению и от имени русских общественных организаций я пришла к солдатам и по их просьбе рассказываю соотечественникам о положении в России.

— Вам следовало получить разрешение у дежурного врача, — сухо заметил офицер.

Я извинилась, спросила:

— Могу ли получить разрешение задним числом?

— Только по записке от вашего посольства, — вмешался врач.

— Какого посольства? Разве уже есть в Париже представители нового правительства? — спросила я.

— Представьте, есть.

— Не знала... Тогда в следующий раз принесу...

— Продолжайте, продолжайте, товарищ, — настаивали солдаты.

Я продолжила рассказ, будто ничего и не случилось. Офицер, врач и начальник караула не осмелились больше прерывать меня, да и сами внимательно слушали. Им, видно, тоже интересно было узнать, что же происходило в России.

Долго не отпускали меня раненые, спрашивали о мире, о земле, о том, что же теперь будет с ними. Я обещала написать о них в нашей печати, обратиться к правительству с запросом об их судьбе.

Я ушла из госпиталя со стеснённым сердцем, понимая, что лишь наша, рабочая власть могла бы решительно потребовать возвращения русских солдат на родину. Шла я по оживлённым улицам Парижа, а мне всё мерещилась палата, набитая ранеными, я вспоминала их внимательные и тревожные взгляды.

Сколько им ещё предстояло вынести страданий?!