Нас ленинская партия вела... Воспоминания

Броненосец «Потёмкин» и мы

Волны революционной бури докатились до Одессы, разрастаясь здесь не менее широко, чем в других крупных центрах России.

До нас дошла страшная весть о кровавом злодеянии царя — расстреле петербургских рабочих 9 января. Большевики Одессы постарались рассказать об этом всем жителям города — выпустили листовки, ораторы в гневных речах призывали к забастовкам, к решительной борьбе с царизмом.

В ответ на эти призывы поднялась трудовая Одесса. Первыми забастовали рабочие завода Гена, их дружно поддержали другие. Во второй листовке большевики призывали: «Продолжайте стачку, держитесь твёрдо. Без ваших рук угнетатели капиталисты и правительство слишком слабы, стачка бьёт их больно, она — сильнейшее оружие».

В те дни меня часто звали на заседания горкома партии. Собирались тайно, на конспиративных квартирах, а с наступлением весны — в укромных уголках парка или на самом берегу моря, выставив предварительно дозорных. Но не было среди нас единства и согласия. Мы, большевики, во главе с руководителем Одесской организации К. Левицким и известным деятелем партии Е. Ярославским настаивали на решительных действиях. Но была и другая группа, она искала способов примирения с меньшевиками и бундовцами, боявшимися как огня революционных выступлений.

Во второй половине 1905 года секретарём Одесского городского комитета большевиков был Яков Давидович Драбкин, носивший партийный псевдоним Сергей Иванович Гусев. Большую школу профессионального революционера прошёл он в Ростове-на-Дону, участвовал в работе II съезда партии, был последовательным сторонником Ленина, разъезжал по России, выступая с докладами о съезде. Приговорённый царём к смертной казни, жил в эмиграции. В 1904 году приехал нелегально в Петербург, где стал секретарём комитета партии. Во время Кровавого воскресенья 9 января Гусев был в столице. За ним началась слежка. По совету Ленина он уехал из Питера в Одессу. После разгрома Декабрьского вооружённого восстания Гусев покинул Одессу, а секретарём комитета вновь стал Левицкий.

Членом Одесского комитета партии был также Александр Сидорович Шаповалов, простой рабочий, бывший народник, член петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса».

Молодые, недавно пришедшие в партию социал-демократы Анна Стриженая, Роза Табачница, Галя, Володя, Яша и я, Танюша (это всё подпольные имена) активно включились в борьбу. Выполняя поручения горкома, неустанно ходили по заводам, фабрикам, в порт, связывали его с рабочими, которые были охвачены общегородской стачкой. В те горячие дни в стачках участвовали двести двадцать тысяч одесситов.

Перед международным днём 1 Мая мы размножили написанную Лениным прокламацию.

В ней говорилось: «Вот чего хотят социал-демократы, вот за что призывают они бороться с оружием в руках: за полную свободу, за демократическую республику, за 8-часовой рабочий день, за крестьянские комитеты. Готовьтесь же к великому бою, товарищи рабочие... Свобода или смерть!»

Весь город был охвачен волнениями. Казалось, все вышли на улицы. Всюду возникали короткие митинги, стычки с полицией. Градоначальник и полицмейстер Одессы приказали арестовывать «смутьянов» и «подстрекателей», солдаты и полиция под любым предлогом пускали в ход оружие. Кое-где возникли баррикады.

Особенно радовало нас известие о волнениях на флоте. Среди моряков росли антивоенные настроения, командование списывало на берег «неблагонадёжных» матросов. Мы узнали, что вице-адмирал Кригер дал приказ под предлогом манёвров вывести корабли Черноморского флота из Севастопольской бухты в море, чтобы разъединить рабочих и матросов. Нам также стало известно, что 14 июня на броненосце «Потёмкин», находившемся в учебном походе, вспыхнуло стихийное восстание матросов, возмущённых бесчеловечными действиями командования корабля. В самом начале восстания был убит его руководитель матрос Г. Н. Вакуленчук. Восставший корабль под красным флагом направился к одесскому рейду.

14 июня тёплый летний воздух разорвали два орудийных залпа. Они взбудоражили Одессу. В прибрежных домах задребезжали стёкла, посыпалась штукатурка. Люди насторожились.

— Где стреляют? Кто обстреливает? Разве у нас война? — недоумевали одесситы.

Залпы прозвучали со стороны моря, любопытные жители ринулись на приморские бульвары.

Словно два дымящихся утюга — большой и поменьше, — застыли на якорях серая громада броненосца «Потёмкин» и казавшийся издали игрушечным эскадренный миноносец № 267.

— Вот оно что! Стрелял броненосец!

— Однако вреда не причинил, значит, холостыми...

— Учебными снарядами...

— Да, но следующий залп может быть боевым, тогда многим не поздоровится, — волновались одесситы на приморских бульварах.

Нервы у жителей и без того были напряжены. Словно ядовитые змейки ползли по городу невероятные слухи: будто экипажи моряков броненосца и эсминца, поднявшие Красное знамя революционного восстания, решили орудийным огнём уничтожить центр города, как буржуйский; будто из бесконечных одесских катакомб выходят отлично вооружённые отряды рабочих и занимают город, они прежде всего вышвырнут на улицы домовладельцев и валютчиков, вселят в их дома «босоту с Молдаванки и Пересыпи»...

То в одном, то в другом конце города начинали стрелять, и это особенно пугало зажиточных людей. Они спешно изымали свои деньги из банков, тайно договаривались с легковыми извозчиками, даже с биндюжниками, чтобы выехать из города самим и прихватить с собой самое ценное из нажитого добра.

Некоторые предприимчивые маклеры продавали уже втридорога билеты на поезда дальнего следования. В то время элегантных дам и Дерибасовских кавалеров можно было увидеть с чемоданами в четвёртом классе поезда и даже в товарном вагоне! Буржуазия испытывала ужас, её пугали красные моряки и двенадцатидюймовые орудия восставшего броненосца.

Зато рабочая Одесса ликовала. И старые и малые высыпали на улицы, побежали к берегу моря. Они добирались туда, откуда был виден восставший броненосец во всей своей грозной силе и красоте.

Горком партии имел связь с моряками, был предупреждён, что залпы будут холостыми, и всё же мы бежали со всеми к морю, в душе надеясь, что может быть именно сегодня, 14 июня 1905 года, высадится морской десант, объединится с рабочими, грянет бой и вся Одесса станет свободной! В начале первой русской революции события разворачивались быстро. И мне, юной революционерке, очень хотелось, чтобы случилось именно так.

В горкоме партии знали также о существовании эскадренного комитета РСДРП, названного «Централка».

«Централка» готовила восстание моряков Черноморского флота к осени 1905 года, пока же в портах и судоремонтных мастерских большевики устанавливали связи с матросами, на кораблях действовали законспирированные пятёрки и тройки.

Но восстание вспыхнуло в июне... К «Потёмкину» присоединились экипаж корабля «Георгий Победоносец», команда миноносца № 267, военное судно «Веха», учебное судно «Прут», заволновались команды судов «Минин», «Александр Второй», матросы гарнизонов Кронштадта и Либавы... С огромным сочувствием читали одесские рабочие обращение потёмкинцев «Ко всему цивилизованному миру»:

«Могучий крик многомиллионной русской груди — долой рабские цепи деспотизма и да здравствует свобода! — как гром раскатился по всей необъятной России. Но царское правительство решило, что лучше утопить страну в народной крови, чем дать ей свободу и лучшую жизнь.

Однако обезумевшее самодержавие забыло одно, что тёмная и забитая армия — это сильное орудие его кровавых замыслов — есть тот же самый народ... И вот мы, команда эскадренного броненосца „Князь Потёмкин-Таврический“, решительно и единодушно делаем этот первый великий шаг...»

Мы ликовали. И надеялись, что восстание станет всеобщим.

Восставших моряков надо было поддержать, и немедленно. В укромном уголке парка собрались члены городского комитета РСДРП, обсудили обстановку.

— Нужна всеобщая забастовка! Надо требовать политических свобод! Агитировать солдат, среди них много сочувствующих, — сыпались предложения.

Секретарь горкома обратился ко мне:

— Тебе, Таня, срочное задание. Член судового комитета «Потёмкина» Матюшенко передал нам список материалов, нужных для машин броненосца. Изучи этот список, посоветуйся с портовиками, разыщи материалы и организуй их доставку на борт корабля.

Я взяла список, отправилась с группой товарищей в порт. Вглядывалась в лица, в глаза портовиков-грузчиков, матросов — они сияли от радости. Вот они, измученные, изголодавшиеся, забитые, замордованные хозяевами и начальством рабочие... Теперь они подняли голову, заговорили о человеческих правах. Красный броненосец стоит на рейде! Он в обиду не даст!

Восставшим нужны материалы? Они их получат! Всё найдётся в портовых складах. Разбежались хозяйчики и их приказчики? Найдём их, привезём на извозчиках.

Портовики привозили приказчиков, и те отпускали всё, что требовалось, никто не обратился с жалобой в полицию. Рабочие порта собрали всё необходимое, отвезли на восставший корабль. Вернувшись, сообщили:

— У них теперь полная свобода, самоуправление, народная власть. Настоящая революция. Пора и нам...

Матюшенко передал: кончаются запасы угля. Мы разыскали и экспроприировали под носом у бездействующей полиции десять тысяч пудов угля. Заботились о продовольствии. Старались снабдить красный броненосец всем необходимым.

Меня разыскал связной.

— Тебя приглашают на заседание горкома партии с информацией о делах в порту. И приведи с собой Матюшенко. Надо договориться насчёт похорон большевика-матроса Вакуленчука, зверски убитого на броненосце старшим офицером. Местом встречи была выбрана дача Прокудина. Эта дача, вернее, парк, открытый для всех одесситов, был излюбленным местом прогулок молодёжи. И мы шли туда парочками, под видом влюблённых, чтобы ввести в заблуждение полицию. А на самой даче было много укромных уголков, в которых мы прятались от шпиков.

Я пришла на дачу с матросом Матюшенко. С. И. Гусев, который руководил заседанием, увёл членов комитета в ложбинку у самой воды. Было тихо, слышался мерный рокот прибоя. Но у всех было приподнятое настроение. Мы знали, что там, в море, совсем близко, на рейде стоял броненосец, над которым реял красный флаг. И ничего, что в городе реакция и мрак. Мы надеялись, что вот эти огоньки в море разрастутся в зарево всеобщего восстания.

— Докладывайте о положении на закреплённых участках. Таня, начинай, — услышала я слова Гусева.

Я рассказала о связи с броненосцем, настроениях портовиков.

Потом говорил Матюшенко.

— Тело Вакуленчука доставлено на мол, — сообщил он. — Я и ещё два представителя команды ходили к градоначальнику Одессы за разрешением на похороны. Градоначальник ответил: «Похороны — ваше частное дело. Только никаких митингов, никакого шума!» Мы просили допустить к участию в похоронах хотя бы сто человек экипажа корабля, градоначальник разрешил только двенадцать, и ни человека больше...

Всем нам было ясно, что похороны выльются в мощную демонстрацию.

— Сам градоначальник не верит в названную им цифру, — сказал Левицкий. — Не дюжина, а тысячи людей пойдут за гробом организатора восстания. Спрятать от народа похоронную процессию не удастся. А выступать, думаю, поручим товарищу Ярославскому, его слушают со вниманием...

Обсуждая все детали предстоящей манифестации, мы проговорили до ранней зорьки. А утром, не чувствуя усталости, разошлись на закреплённые за каждым участки.

И вот густая масса народа заполнила новый мол, который вёл от города к морю, к белоснежному красавцу маяку. В полотняном шатре, охраняемом матросами, под красным революционным флагом, лежало тело большевика Вакуленчука. На флаге, прикрывающем тело, белели срочно выпущенные нами листовки. В них говорилось: «Отомстим кровожадным вампирам! Смерть угнетателям! Да здравствует свобода!»

И море, и небо — всё вокруг звало к жизни. А он, молодой моряк, был мёртв...

По узкому молу непрерывным потоком шли люди к этому скорбному месту. Шли, не боясь шпиков.

У палатки несколько раз выступал Емельян Ярославский. Выше среднего роста, черноусый, лицо с тонкими чертами, небольшая бородка и густая шапка тёмно-русых, слегка вьющихся волос. Глаза карие, проницательные. Мягкий, доходящий до души голос... Его слушали внимательно. Ярославский звал трудящихся города присоединиться к восставшим морякам.

Правителям Одессы донесли, что хоронить Вакуленчука беспрерывным потоком идут горожане. «Во избежание беспорядков» по просьбе губернатора командующий военным округом ввёл в город войска. Была поставлена на ноги вся полиция.

Большевики, в числе которых была и я, шли во главе похоронной процессии, вслед за эскортом моряков. В одном месте рота солдат преградила нам путь. Тревожно заиграл горнист, как бы предупреждая об опасности. Толпа бросилась врассыпную — ведь после сигнала солдаты могли открыть огонь! А эскорт моряков с суровыми лицами, как ни в чём не бывало, продолжал идти за гробом товарища. Их железная самодисциплина явилась примером для всех нас, многие устыдились панического поведения, вернулись в колонну. Теперь все были полны решимости идти сквозь огонь. Солдаты расступились, пропустили процессию. Угрюмо, исподлобья смотрел на нас офицер в белых перчатках, сидевший верхом на лошади. А во взглядах замерших на обочинах солдат мы видели сочувствие.

На медленном, долгом пути через город встречались также другие военные отряды, но они лишь отдавали честь погибшему матросу. Будто начальство для того и выставило воинские части, чтобы они приняли участие в похоронах. А на тротуарах, у открытых ворот, на балконах, крышах домов, на улицах за рядами солдат стояли одесситы. Мы выкрикивали из колонны:

— Долой самодержавие! Да здравствует революция!

Больше никто уж нам не мешал, по всему было видно, что власти растерялись. У могилы состоялся многолюдный митинг, на нём опять выступил Ярославский...

Так вся трудовая Одесса с почестями похоронила Вакуленчука.