Нас ленинская партия вела... Воспоминания

Размежевание сил

До Октябрьской революции в Москве, как и в других крупных капиталистических городах, был очень резким контраст между буржуазно-дворянским центром и пролетарскими окраинами. Центр Москвы — это многоэтажные жилые дома и общественные здания, трамваи и благоустроенные мостовые. Рабочие же проживали близ заводов и фабрик и у железнодорожных вокзалов в фабричных казармах, мало пригодных для жилья, ютились в крошечных квартирках. В них обычно пространство, примыкающее к окнам, разгораживалось на несколько каморок. Остальная же площадь была занята печью и тесно поставленными друг к другу койками. Жилец, снимавший койку, становился обладателем трёх голых досок, положенных на кирпичи, поленья или козлы, и спал нередко на снятой с себя одежде. Койки были одиночными и двойными. Двойные сдавались не только мужу и жене, а часто и двум посторонним, даже незнакомым друг другу людям. За каморку рабочий платил от четверти до половины своего заработка. Да и одиночную койку часто снимали двое: один спал днём, а другой — ночью.

Дома были преимущественно ветхие, дворы крайне грязные, помойные ямы и мусорные ящики очищались редко. Освещения не было. Изнуряли клопы, тараканы, другие насекомые.

Даже буржуазная газета «Русское слово» вынуждена была писать: «На окраине Москвы, у Бутырской заставы, есть обширная и густонаселённая местность — Бутырский проезд... В дождливую осень и ранней весной грязь в этом проезде настолько велика, что покойников приходится переносить через заборы, минуя улицу. Узкая полоса проезда по правую сторону находится в таком невозможном состоянии, что туда решается ездить только один водовоз, который и берёт с обывателей по 5 копеек за ведро...» Тогда это составляло почти десять процентов дневного заработка.

Медицинское обслуживание и условия труда на фабриках были крайне неудовлетворительными. Прибыв в Москву, рабочий при прописке паспорта уплачивал больничный сбор и получал контрамарку, по которой в случае болезни имел формальное право на койку в одной из городских больниц. Однако рабочие в подавляющем большинстве не пользовались стационарным лечением. В фабричном приёмном покое господствовал «фершал», который в угоду хозяевам считал больных симулянтами...

Вот в таком рабочем районе я и стала работать после возвращения из Богородска.

— Бюро рекомендует вас ответственным организатором Бутырско-Всехсвятского района Москвы, — сказал мне секретарь Московского горкома партии В. М. Лихачёв. — Район немаленький, вот поглядите. — Он расстелил на столе план города.

Из одиннадцати районов мой показался мне самым обширным. С севера на юг — от Сущёвского вала и Марьиной рощи до Садовой улицы, а с востока на запад — от Самотёчной площади до Тверской улицы (ныне ул. Горького). Население — двести тысяч человек, десятая часть всех жителей Москвы того времени.

— Ой, не справлюсь, — вырвалось у меня.

— Там крепкий актив, поможет, — успокоил Лихачёв. Он вырвал листок из блокнота, быстро сочинил мандат, тут же дал на машинку, подписал и вручил.

— Действуйте. Через пару дней жду с информацией о проделанной работе.

На Ленинградском шоссе Москвы на скромном кирпичном доме № 83 была установлена мемориальная доска с надписью: «Здесь помещался в октябре 1917 года райком ВКП(б) и Ревком Всехсвятского района. Отсюда шла помощь красногвардейским отрядам, которые под руководством партии большевиков утверждали в Москве Советскую власть».

Добралась я тогда до этого дома и увидела там молодую женщину, занятую подшивкой бумаг.

— Вы технический секретарь райкома товарищ Вальтер? — спросила я.

— Да, а вы...

— Я буду организатором района, меня послал горком.

Вальтер засуетилась, предложила стул.

— Очень приятно, наконец-то. А то я одна здесь, — она указала на папки в шкафу и на столе. — Вот все наши дела. Товарищи заходят за литературой...

Мы разговорились.

В то время аппарат райкома состоял из техсекретаря и райорганизатора. Они и вели всю организационную, агитационную и пропагандистскую работу. Успех её зависел от того, насколько удавалось привлечь активистов. А это было делом нелёгким. Достаточно напомнить, что в райкоме не было телефона, трамвайная сеть не была развита, об автобусах и троллейбусах москвичи в ту пору ещё не имели понятия.

Пошлю, бывало, технического секретаря в одну сторону, сама пешком — в другую. Успевала за день побывать на пяти-шести предприятиях, под конец заходила в Московский комитет, где ждали моей устной или письменной информации. Гудели ноги от булыжников и ухабов...

Всехсвятский район Москвы был когда-то подмосковным селом. Его вспоминал ещё революционный просветитель А. Н. Радищев, автор «Путешествия из Петербурга в Москву» — книги, вышедшей в конце XVIII столетия.

«...Вот уже Всехсвятское, — писал он. — Если я тебе не наскучил, то подожди меня у околицы, мы повидаемся на возвратном пути».

Возможно, читатель того времени ещё раз увидел бы Радищева во Всехсвятском, если бы писателя не отправили по велению императрицы, закованным в кандалы, в Илимскую ссылку.

Минуло тридцать лет...

Через Всехсвятское провезли на сибирскую каторгу декабристов.

В справочнике царского времени Всехсвятское описывали как место загородных увеселительных прогулок московского купечества с балами и хором цыган.

А потом здесь выросли фабрики, в районе оказалось полсотни предприятий, до сорока тысяч рабочих, Савёловский, Александровский вокзалы, Солдатенковская больница, Ходынка с казармами...

Надёжные кадры большевистской организации давал Военно-артиллерийский завод...

«Мы с артиллерийского» в Москве звучало так же гордо, как «Мы с Путиловского» в Питере. Знала я многих товарищей — рабочих артиллерийского завода. Став большевиками, они без колебания шли в бой, активно боролись против контрреволюционеров и их приспешников — меньшевиков и эсеров. Если надо было, отдавали жизнь за дело рабочего класса.

Профессионалом-революционером стал рабочий этого завода Батышев. Как активные коммунисты были известны секретарь парторганизации завода Горбанский, заместитель начальника Красной гвардии Квесис, Аболь, Прохоров, Щукин...

Помню митинг рабочих артиллерийского завода, на котором меньшевики потерпели полное поражение. Сначала думали провести митинг в цехе, но собралось около тысячи человек, люди ещё прибывали. Тогда перешли на просторный заводской двор.

Докладывал Батышев. Он не обладал большим красноречием, но слова большевистской правды били точно в цель, задевали самые заветные струны в душах рабочих, отвечали их мечтам и чаяниям. Всё больше людей убеждалось, что именно большевики отстаивают народные интересы.

Другой рабочий завода, Ларионов, избранный председателем завкома профсоюза, выступил после Батышева, защищая меньшевиков.

Страсти разгорелись. Ораторы — представители большевиков и меньшевиков — сменяли друг друга. Ларионов не выдержал, поднялся на трибуну ещё раз:

— Чего нам канителиться, братцы? В два счёта решим наболевший вопрос. Двор широкий, кто за большевиков — пусть отойдёт налево от трибуны, кто за меньшевиков — направо! И весь разговор. Всё станет ясным как божий день! — Он обвёл задорным взглядом многочисленных участников митинга.

Толпа зашумела, будто порыв ветра тронул звенящую листву деревьев, и вдруг зашевелилась, приведённая в движение какой-то могучей внутренней силой. Переговариваясь, перекликаясь, сотни рабочих двинулись на левую сторону двора. Ларионов побледнел, соскочил с трибуны, пошёл направо, крикнул:

— Куда же вы?

Жалкая кучка сгрудилась вокруг него, да и она ежесекундно таяла. То один, то другой рабочий переходили налево...

— Вот и вышло по-нашему, — спокойно, однако громко произнёс Батышев. — Не пеняйте на нас, господа меньшевики, сами предложили, теперь вы полностью оправдали вашу кличку...