Нас ленинская партия вела... Воспоминания

Роковая пятница

Пятница у нас в Московском комитете партии считалась самым боевым днём недели. Центральный Комитет обязал всех партийных и советских руководителей не только учить рабочих, солдат и крестьян, но и самим постоянно учиться у них, решать все важные вопросы вместе с массами. Он требовал, чтобы члены ЦК, наркомы, руководители различных организаций не реже одного раза в неделю выступали на предприятиях, в клубах, на массовых собраниях с докладами на злободневные политические темы. МК постановил проводить такие собрания по пятницам.

В пятницу 30 августа 1918 года я пришла на расширенное заседание бюро МК. Тогда секретарём МК был Загорский.

— Сообщите, пожалуйста, на каких предприятиях предполагаются митинги, кого ожидаете в гости? — спросил он секретарей райкомов перед началом бюро. Секретарь Замоскворецко-Даниловского райкома сообщил:

— На заводе Михельсона созывается митинг, по просьбе рабочих должен приехать Владимир Ильич.

— Как?! — встрепенулся Загорский. — Ведь было решение МК, чтобы Ленин временно воздержался от выступлений на массовых собраниях! В прошлую пятницу он не послушался, выступал с речами в Алексеевском народном доме и Политехническом музее. Прошу вас, — обратился ко мне Загорский, — соедините меня, пожалуйста, по телефону с Владимиром Ильичём.

Я стала дозваниваться. Кто-то вызвал Загорского в другой кабинет, он бросил: «Я сейчас» — и вышел. В это время в трубке раздался голос Ленина:

— Я слушаю, кто говорит?

— Говорит Людвинская, — начала я. — По просьбе Загорского...

— И какая у него просьба, товарищ Таня?

— Да вот... Он хотел напомнить вам о решении бюро МК, чтобы вы временно не выступали на митингах... — Я хотела сказать: «В связи с участившимися случаями террористических актов врагов революции», но Ленин прервал меня:

— Что? Вы хотите прятать меня в коробочке, как буржуазного министра?

Вошёл Загорский, бросился к телефону. Я передала ему трубку. Из его реплик и по выражению лица можно было понять, что Ленин ему тоже сказал о министре в коробочке.

— Обстановка тревожная, пролетариат должен оберегать своего вождя, — говорил Загорский. — Вот на бюро выслушаем ваши возражения... Пожалуйста, приезжайте, мы ждём вас. Завтра? Хорошо, обсудим ещё раз этот вопрос в вашем присутствии. А сегодня просим на митинги не ездить.

Разговор продолжался минуты три. Загорский молча подержал трубку, убедился, что Ленин разговор закончил, положил её, тяжело вздохнул.

— М-да... Уговорить трудно. Заедет к нам завтра. Говорит, отказаться от выступления на заводе не может, во-первых, потому, что обещал рабочим быть у них на собрании, во-вторых, считает принципиально важным в настоящее время выступать на рабочих собраниях. Положение в стране, говорит, серьёзное, задачи сложные, и надо решать их вместе с массами.

Мы уже знали о злодейском убийстве в Петрограде Урицкого. Конечно, знал об этом и Владимир Ильич, но его это не остановило. В ту роковую пятницу, 30 августа, Ленин выступал в Басманном районе с речью «Две власти (диктатура пролетариата и диктатура буржуазии)», затем поехал на завод Михельсона и произнёс речь на эту же тему в гранатном цехе.

И когда после окончания митинга Владимир Ильич подходил к машине, эсерка Каплан трижды выстрелила в него. В тяжёлом состоянии Ленина привезли домой, он ещё нашёл в себе силы подняться по крутой лесенке на третий этаж. Немедленно приехали Свердлов, Вера Михайловна Бонч-Бруевич, профессор Минц.

Ранение было серьёзным. Несколько дней врачи боролись за жизнь вождя революции.

Вечером мы снова собрались в МК. Невыносимо тяжело было на душе. Всех нас охватила глубокая тревога... В те дни я искала встречи с Надеждой Константиновной. Мне казалось, что на людях ей будет легче переносить беду. Идти в Кремль, на квартиру, или звонить по телефону, выражать сочувствие было неудобно. Я справлялась в Наркомпросе, заезжала ли Крупская, старалась застать её там. Она явилась на работу, когда опасность уже миновала, пришла на короткое время — предстоял переезд Владимира Ильича в Горки.

По её лицу, всегда такому приветливому, на этот раз бледному и суровому, я поняла, что довелось пережить этой женщине. Я знала о её большом самообладании и верила, что она все свои силы положила на то, чтобы помочь Владимиру Ильичу, подбодрить его. Она позже вспоминала:

— Когда я вошла к себе в дом, в квартире было много какого-то народу, на вешалке висели какие-то пальто, двери непривычно были раскрыты настежь. Около вешалки стоял Яков Михайлович Свердлов, и вид у него был какой-то серьёзный и решительный. Взглянув на него, я решила, что всё кончено. «Как же теперь будет?» — обронила я. «У нас с Ильичём всё сговорено», — ответил он. «Сговорено, — значит, кончено», — подумала я. Пройти надо было маленькую комнатушку, но этот путь мне показался целой вечностью. Я вошла в нашу спальню. Ильичёва кровать была выдвинута на середину комнаты, и он лежал на ней бледный, без кровинки в лице. Он увидел меня и тихим голосом сказал минуту спустя: «Ты приехала, устала. Поди ляг». Слова были несуразны, глаза говорили совсем другое: «Конец». Я вышла из комнаты, чтобы его не волновать, и стала у двери так, чтобы мне его лицо было видно, а меня бы он не видел. Когда была в комнате, я не заметила, кто там был, теперь увидела: не то вошёл, не то раньше там был — около постели Ильича стоял Анатолий Васильевич Луначарский и смотрел на Ильича испуганными и жалостливыми глазами. Ильич ему сказал: «Ну, чего уж тут смотреть...»

Долгое время я была в тревоге за жизнь Владимира Ильича, с этой мыслью ложилась спать, с нею вставала. Нам, партийным работникам, всюду задавали один и тот же вопрос: «Как Ленин?» С особой силой в эти дни мы почувствовали, как велика любовь рабочего класса к своему вождю. В газетах печатали бюллетени о состоянии его здоровья, чтением очередного бюллетеня мы начинали каждый рабочий день.

Наконец 18 сентября к всеобщей радости Владимир Ильич сделал приписку к врачебному бюллетеню:

«На основании этого бюллетеня и моего хорошего самочувствия покорнейшая моя личная просьба не беспокоить врачей звонками и вопросами».

Ещё 4 сентября 1918 года в «Известиях ВЦИК» было опубликовано сообщение: «Вчера по постановлению ВЧК расстреляна стрелявшая в тов. Ленина правая эсерка Фанни Ройд (она же Каплан). Приговор привёл в исполнение комендант Московского Кремля Павел Дмитриевич Мальков».