Первый год

ГЛАВА 9

Утром следующего дня Логов побывал в профкоме шахты. Его принял председатель местного комитета, полный медлительный человек, державший себя очень важно.

Виктор Петрович кратко, но взволнованно рассказал о положении в семье Гулько.

— Я вас прошу, — закончил учитель, — я прошу вас помочь школе, причем немедленно: ведь речь идет о воспитании советского молодого человека.

— Хорошо, — значительно подняв брови, проговорил председатель очень тихо и как-то в нос, — хорошо, товарищ… м-м…

— Логов, — подсказал учитель.

— Хорошо, товарищ Логов. Мы вызовем товарища… м-м…

— Гулько!

— Мы вызовем товарища Гулько. Всё?

— Пока все. До свидания.

С чувством досады и неудовольствия вышел Виктор Петрович из кабинета председателя. Не понравился ему этот важный толстяк с манерами «профсоюзного вождя».

«А черт с ним! — думал учитель. — Лишь бы помог. Этот не поможет — в партбюро пойду. Ну, а теперь — к Храмовым».

Просторный особняк Храмовых приютился в тихом переулке на западной окраине города. Было видно, что дом строил хороший архитектор и строил для себя. На светлом фасаде в шесть окон с высокой дверью посередине — ни одной завитушки, ни одной лишней выпуклости. Дом расположился в глубине двора, и к нему тянулась от ворот асфальтированная дорожка. Перед самым домом, похожая на большую пеструю тюбетейку, возвышалась клумба и выстроились посаженные рядком молодые тополя. Вдоль высокого деревянного забора прозрачно зеленели фруктовые саженцы, еще не прижившиеся на новом месте. К правой стене особняка примыкал гараж.

Виктор Петрович хотел позвонить, но сквозь железную решетку ограды увидел выбежавших из-за дома ребят. Среди них выделялся своей неловкостью и медлительностью очень полный мальчик в бархатной куртке. Дети с криком и смехом гнали к воротам большой мяч.

— Вадим! — на пороге дома появилась высокая женщина. — Вадим, ты слышишь? Поди сюда.

Ребята остановились и замолчали. Толстый мальчик подошел к женщине (наверное, это была его мать).

— Ты не должен играть с ними! — нарочито громко, чтобы дети слышали ее, продолжала женщина. — Проверь, на месте ли твои золотые часы, и… хорошенько запри калитку. К нам кто-то пришел?

Виктор Петрович пропустил чуть не плачущих от обиды ребят и, нервно покусывая губы, зашагал к дому.

— Здравствуйте. Я учитель, — без улыбки сказал он хозяйке, которая ждала его у открытых дверей.

— Вы новый учитель моего сына? — с любезным удивлением заулыбалась женщина.

— Да.

— Добро пожаловать! Очень, очень приятно. Эльвира Сидоровна Храмова.

— Виктор Петрович Логов.

— Прошу вас, уважаемый Виктор Петрович, прошу!

Хозяйка провела учителя в богато обставленную гостиную. Кроме мягких кресел в чехлах, кроме круглого стола с резными ножками, покрытого черной бархатной скатертью, кроме нескольких книжных шкафов отличной работы, кроме статуэток, портретов и картин в тяжелых рамах, там стоял прекрасный концертный рояль.

Эльвира Сидоровна сбоку тайком взглянула на Логова: ей хотелось знать, какое впечатление произвела на учителя ее квартира.

«По-барски живут, — поморщился Виктор Петрович, — и мыслят, кажется, по-барски».

— Прошу, — сказала хозяйка и первая села в кресло, эффектно откинув корпус и голову назад.

Эльвире Сидоровне было не больше тридцати пяти лет. Она, вероятно, считала себя красавицей и много занималась своей внешностью. Но, сама того не понимая, женщина делала все, чтобы стать некрасивой: свои чудесные каштановые волосы она перекрасила в белые, отчего те стали похожими на мочалку; настоящие брови сбрила и нарисовала другие, тоненькие, как шнурок; подвела ресницы, сделала под глазами синяки, накрасила губы и покрыла щеки какой-то сложной косметической стряпней. Так и ходила она, похожая на плохо загримированную артистку, которая забыла умыться после спектакля.

— Я слушаю вас, Виктор Петрович, — сказала Эльвира Сидоровна.

— Напротив, я имел в виду послушать вас, — возразил учитель. — Мне хотелось бы знать, как учился ваш сын в прошлые годы, чем он интересовался. Я ведь новый человек.

— Ах, вот как! — Женщина картинно вскинула брови и на минуту задумалась. — Я не прочь. Учился мой Вадим, как бы это правильно сказать, не слабо, нет, а несколько… несколько равнодушно. Да, да, вот именно! Видите ли, прежние учителя не смогли заинтересовать его. Только этим я объясняю его скромные оценки по некоторым предметам. Но мой Вадим — исключительно способный ребенок. Вы в этом убедитесь, Виктор Петрович, поверьте мне! И вы, я уверена, исправите ошибки ваших предшественников. К моему Вадиму нужен особый подход. Я сама преподаватель музыки по классу рояля, так что имею достаточное представление о методике. Кроме того… — Эльвира Сидоровна наклонилась к Логову, положив на спинку его кресла свою пухлую в кольцах руку. — Кроме того, мой Вадим — большой, очень большой музыкальный талант. Вадим! Поди сюда.

— Нам лучше побеседовать пока без него, — заметил Виктор Петрович.

— Вы только посмотрите на его руки.

Вошел полный мальчик.

— Вадим, знакомься: Виктор Петрович, твой новый учитель, — говорила Эльвира Сидоровна, глядя больше на сына, чем на собеседника. — Покажи твою руку. Обратите внимание, Виктор Петрович: это же кисть настоящего пианиста! — У мальчика в самом деле были удлиненные сильные пальцы. — Может быть, мы разрешим ему исполнить что-нибудь?

Логов не стал возражать.

— Вадим, проиграй наш последний этюд. Помнишь?

Мальчик сел за рояль и четко, но, как показалось Логову, несколько автоматически проиграл какой-то этюд.

— Как вы находите, Виктор Петрович?

— Я нахожу, что нам все-таки следует говорить без него.

— Пожалуйста, пожалуйста! — с некоторым раздражением сказала Эльвира Сидоровна. — Вадим, иди к себе.

Мальчик удалился. Логов проводил его невеселым взглядом и потом перевел глаза на мать.

— Эльвира Сидоровна, — заговорил он с остановками, что всегда показывало его неудовольствие и протест, — я не стану скрывать от вас… того тягостного впечатления… которое произвело на меня все… что я увидел и услышал в этом доме.

— Как?! — с видом оскорбленного достоинства хозяйка выпрямилась в кресле. — Тягостного?

— Да. Прошу теперь выслушать меня. Сцена во дворе, невольным наблюдателем которой я оказался, была первым толчком… Что это за барское презрение к людям? За что вы так жестоко оскорбили детей? Чем они хуже вашего сына? Я понимаю, что говорю вам горькие и неприятные вещи, но вам нужно их знать.

— Признаться, вы не очень любезны! — вырвалось у Эльвиры Сидоровны.

— Я совершенно не любезен, однако не собираюсь извиняться. Второе, что неприятно поразило меня, — это ваше… это ваша вредная убежденность в какой-то исключительности Вадима, которой вы не скрываете даже от него. Вы никогда не задумывались над тем, к чему может привести ваше постоянное захваливание сына?

— Но если он того заслуживает? — Эльвира Сидоровна встала и, возмущенно подняв плечи, пересела к столу. — Не понимаю, чего вы от меня хотите!

Виктор Петрович тоже поднялся и заходил по комнате.

— Хвалить можно и нужно, — продолжал он, — но как и когда хвалить. Неумеренная похвала портит ребенка. Он начинает думать, что все сделанное им хорошо, что сам он лучше других, поскольку им постоянно восхищаются. Согласны вы со мной? Мы должны быть разумно требовательными к нашим детям и научить их быть требовательными к самим себе. Неужели вы станете спорить?

— Вы… вы слишком много берете на себя! — не заботясь больше о приличии, закричала хозяйка. — Только помните, что Вадим — мой сын, и я вправе воспитать его так, как считаю нужным!

— Но поймите… Минутку… Теперь и я буду отвечать за воспитание вашего сына, — возразил учитель. — Вы напрасно…

— Нет, не напрасно! Это вы напрасно взялись меня учить! Молоды еще! Да, да, молоды!

Говорить дальше было бесполезно, и Логов поспешил уйти.