Первый год

ГЛАВА 43

— Мам, вставай! — говорил Вадик Храмов, подходя к матери и тряся ее за плечо. — Сегодня ж выборы в Верховный Совет, а ты никак не проснешься.

— Сейчас встану, сынок, — отвечала Эльвира Сидоровна сонным голосом. — Который час?

— Да скоро восемь! Уже все соседи проголосовали, только ты одна спишь.

— Ну хорошо, Вадик, отвернись: я буду одеваться.

Мальчик ушел в свою комнату, сел за стол, на котором, кроме тетрадей и учебников, лежала светлая книга со светлым именем: Аркадий Гайдар.

Вадик углубился в чтение. Но не успел он перелистать и трех страниц, как в окно заглянул Володя.

— Ты готов? — спросил он, прижимаясь лбом к стеклу. — Пошли!

Храмов кивнул товарищу. Не переставая читать, он под столом нащупал ногой ботинки, поднял и зашнуровал сначала один, потом другой.

— Вадик! — послышалось из-за двери. — Кушать.

— А, кушать да кушать! — рассердился мальчик. — Ты только про еду и говоришь, как будто это главное в жизни. Я на избирательный сейчас пойду. И ты собирайся.

— Вот позавтракаем и тогда пойдем, — робко возразила мать.

— Странно ты рассуждаешь, честное слово! — Вадик нажал плечами. — Я, кажется, ясно сказал, что нам нужно спешить на избирательный. Тебе-то ничего, а мне перед Виктором Петровичем краснеть придется, что не проголосовала до сих пор.

Мальчик схватил фуражку, перекинул через плечо ремень фотоаппарата и, сердито стуча ногами, вышел за дверь.

Пока Эльвира Сидоровна одевалась и запирала квартиру, Храмов и Светлов разглядывали фотографии.

— Честное комсомольское, неплохие снимки! — говорил Володя. — Вот этот в «Крокодил» можно поместить.

— Так это же я для «Крокодила» и делал, — отвечал Вадик. — Мне Спицын поручал. А еще для литературного журнала есть. Тоже хорошо вышли.

— Ну, а что тебе Геннадий сказал насчет приема в комсомол?

— Тройки, говорит, исправляй, потому что тройка — все равно, что двойка, только припудренная.

— Так и сказал «припудренная»?

— Ну да.

Володя рассмеялся, хлопая себя по коленям ладонями и тряся головой. А Вадик смущенно улыбался: ему было и смешно и стыдно, что у него еще стоят эти «припудренные» двойки по алгебре и немецкому языку.

К ребятам подошла Эльвира Сидоровна, и все трое направились в школу.

На улицах было шумно и весело. По-праздничному одетые люди — одни пешком, другие на машинах, затянутых в кумач, — двигались к избирательным пунктам. А те, кто уже проголосовал, возвращались домой или шли в гости к друзьям. Смех и песни слышались отовсюду.

В школе также собралось множество взрослых и детей. Репродукторы наполняли здание приглушенной музыкой, которая иногда прерывалась, и юный диктор сообщал избирателям, как пройти в зал, к месту голосования, где находится буфет, детская комната… На избирательном пункте и по дороге к нему стояли пионеры, по одному с правой и с левой стороны. Они всех приветствовали пионерским салютом.

Войдя в школу, Эльвира Сидоровна хотела передать Вадику завтрак (заботливая маменька не забыла захватить для него бутерброд), но мальчика уже и след простыл. Женщина растерянно оглянулась и поднялась на второй этаж. В разукрашенном зале она увидела длинный ряд столов, за которыми учителя и ученики-комсомольцы выдавали избирателям бюллетени. Над столами, несколько выше человеческого роста, чтобы толпа не заслоняла их, были подвешены на длинных шелковых шнурах стеклянные таблички с крупными буквами алфавита. По ним каждый избиратель легко находил нужный ему стол. В глубине зала обтянутые кумачом виднелись урны для голосования и над ними — портреты руководителей партии и правительства. Когда Храмова опустила бюллетень в урну, к ней подошел Логов.

— Здравствуйте, Эльвира Сидоровна! — приветливо улыбнулся учитель. — Проголосовали?

— Да, Виктор Петрович, — также с улыбкой отвечала женщина. — А вы не знаете, где мой сын? Мы вместе пришли, а потом он исчез куда-то.

— Исчезнуть он никуда не мог. — Виктор Петрович оглянулся по сторонам. — Вероятно, занят фотосъемкой.

— Вот уж эти фотосъемки! Покоя от них нет.

— Разве плохое дело? Во всяком случае, это лучше, чем спать до двенадцати часов, тем более что работа фотокорреспондента является общественным поручением. Пойдемте, он внизу.

Небольшой физкультурный зал, превращенный в зрительный, был полон людей. На сцене стояла Маруся Приходько в сарафане и цветной косынке. Она пела частушки. Сначала голос ее звучал глухо и неровно, как будто ей сдавили горло, но потом девочка осмелела и даже притопнула каблучком.

Виктор Петрович вспомнил, как вела себя Марусина тетка на педагогическом совете, куда ее пришлось-таки вызвать. Все соседи подтвердили, что Федора Николаевна заставляет девочку целыми днями работать по хозяйству. Старуха подняла было шум, но ей вежливо напомнили, где она находится. По предложению Логова педагогический совет решил просить дирекцию детского дома взять Марусю обратно. Приходько вернулась в детский дом и с тех пор повеселела и стала учиться хорошо.

Вадика Храмова легко было найти в зале: на правах фоторепортера он один свободно подходил к сцене или даже поднимался на нее, поминутно вскидывая к глазам сверкающий в его руках «ФЭД». Юные актеры поворачивались к мальчику лицом, чтобы лучше выйти на фотографии. А Вадик сосредоточенно наводил резкость и, выждав удобный момент, щелкал затвором.

— Вот, посмотрите! — учитель указал глазами на большую рамку под стеклом, где было помещено несколько снимков. На одном из них Эльвира Сидоровна увидела своего сына с гантелями в руках.

Выйдя из школы, Виктор Петрович встретил Тамару Львовну. Логову показалось, что девушка ожидала его.

— Здравствуйте. Мне нужно с вами поговорить, — сказала Тамара Львовна взволнованно и так поспешно, как будто боялась, что минуту спустя у нее не хватит решимости начать этот разговор. Щеки девушки заливал густой румянец, губы, которые, как заметил Виктор Петрович, не были накрашены, пересохли и нервно подергивались.

— Поговорить? Пожалуйста, пожалуйста! — кивнул Виктор Петрович.

— Пойдемте в сад… — Девушка, не оборачиваясь, почти побежала через дорогу, свернула в переулок, ведущий к парку.

Логов озадаченно подергал очки и быстро зашагал следом. Когда он вошел в парк, Тамара Львовна уже сидела на ближайшей скамейке. Виктор Петрович молча сел рядом.

— Я знаю, — заговорила девушка, пытаясь защелкнуть замок портфеля, который никак не закрывался. — Да, я знаю, что вы… вы презираете меня!

— Тамара Львовна! Что вы?!

— Да, презираете, презираете! Я помню, я у вас просила «Саламбо»… Флобера и перепутала! Я знаю: вы смеялись надо мной!

— Признаюсь, это меня несколько удивило, но смеяться…

— Не говорите неправду! И потом я плохая учительница, а вы… вам все удается. Если хотите знать… Просто я смотрю, как вы работаете, и сама тоже… в общем учусь у вас. Только вы… конечно, мы разные люди. Но вы хоть не презирайте меня! Хорошо?

— Тамара Львовна! — горячо возразил Виктор Петрович. — Вы все преувеличиваете! Я не мог презирать вас. Правда, я видел, что вы… что у вас мало опыта школьного, но у меня его еще меньше. И неужели за это презирать человека? Никогда я на вас так не смотрел!

— Правда? Значит, вы не презираете меня?

— Повторяю: нет, нет и нет!

— Я так рада! Спасибо.

— За что же спасибо?

— За все. Виктор Петрович, а вы поможете мне?

— Тамара Львовна! Да ведь я… ну, как же я вам помогу, когда сам только первый год, на каждом шагу спотыкаюсь!

— Все равно вы лучше работаете. Помогите мне!

— Помочь я готов. Только чем? Я ведь говорил…

— Вы сами не знаете, как можете мне помочь… и уже помогли. Вспомните, сколько времени вы меня не видели. Я избегала вас: мне было стыдно. Я много читала и, конечно, Флобера и Гюго. Теперь не спутаю. И много думала и поняла, что жила не так, как нужно, интересовалась не тем, чем нужно. Да. За это я и благодарила вас.

Логов смущенно ерзал на скамейке, пожимал плечами и молчал.

— Извините, Виктор Петрович, что я вас так задержала, — проговорила на прощанье Тамара Львовна, протягивая Логову руку. — До свидания. Идите, идите. Я еще посижу.