За один вечер Логов составил все планы на второе полугодие и сам удивился той легкости и быстроте, с какой он выполнил эту работу. А удивляться было нечему: постоянно думая о своем классе, учитель давно определил, что ему нужно делать, и теперь лишь написал на бумаге то, что прежде решил.
«Вот и все! Вот и все! — радовался Виктор Петрович. — Завтра можно ехать. Я боялся даже просить, а он сам…»
На следующий день Логов сдал планы и, никого не извещая о своем приезде, вечером выехал в Р.
Гудки, семафоры, огни. Станции, станции, станции… И вот он, любимый город, знакомая улица, родной дом.
Виктор Петрович толкнул калитку, взбежал на деревянное крылечко под навесом и до хруста в пальцах вдавил в розетку кнопку звонка. Через минуту дверь отворилась, и счастливая мать упала на грудь счастливого сына.
— Витя! Приехал! Кровинка моя родная! — заговорила женщина, когда она смогла говорить.
— Здравствуй, мама! Вот я и приехал. Ну, как вы тут? Живы, здоровы? Папы нет?
— На работе. Какое уж наше здоровье, сынок! Был бы ты здоров. Пойдем же в хату. Насилу-насилу мы дождались тебя.
Они пошли в комнаты. Виктор Петрович, держа мать за плечи, заглядывал в ее мягкое светлое лицо и заметил, что прямая складка на переносице углубилась и под глазами стало больше морщин. Но в общем она мало изменилась: все так же ласково и немножко грустно смотрели ее темно-карие глаза, все так же высоко носила она свою красивую голову с широкой седой прядью в черных волосах — этой горестной отметиной войны.
Логов разделся и, продолжая разговаривать с матерью, которая хлопотала у стола, принялся осматривать комнаты. В первую минуту ему показалось, что он не был дома много лет. В знакомой с детства обстановке вдруг обнаружились незнакомые стороны. Всюду стояли как будто прежние вещи и стояли на прежних местах, но все они словно уменьшились, потускнели и представились Виктору Петровичу одновременно и трогательно-наивными, и далекими, как детство, и близкими, как все, что напоминает о детстве. Вот старинный с огромной трубой граммофон, подаренный семье Логовых на новоселье кем-то из рабочих. Когда накручивали пружину, граммофон оглушительно трещал. Массивные пластинки со сфинксами и сиренами на пожелтевших наклейках были страшно заиграны. Из трубы долго слышался невообразимый шум, и только на середине записи начинала звучать глухая музыка и полустертые голоса. Вот бюст Пушкина, когда-то сделанный Виктором Петровичем из большого куска мела. Бюст потемнел и обтерся, но мать хранила его и всегда держала на самом видном месте так же, как и радиоприемник, — память погибших сыновей. А вот и высокий — до потолка — стеллаж с книгами.
Логов походил по комнатам, порылся в книгах, посидел за своим письменным столом, и неожиданно совсем другое, противоположное первому, чувство охватило его: ему показалось, что он никогда и никуда не уезжал из родного дома.
Мать тем временем собрала завтрак и позвала сына к столу.
— Ты чего же не написал, что приедешь? — спрашивала она. — Я бы приготовила…
— Мама, у тебя и так всего наготовлено — за неделю не съесть! — смеялся Виктор Петрович, указывая на уставленный кушаньями стол. — И потом ты знаешь, что я только уезжаю открыто, а приезжаю всегда тайком… О, балык! Славная штука.
— Выпей вот сначала вишневки, да и кушай себе на здоровье.
— Своя?
— А бывала у меня когда чужая?
— Это верно. Лучше твоей наливки нигде не найдешь. Так давай вместе выпьем.
— Будто не знаешь, какая с меня пьяница! Разве только за твой приезд? Ну, плесни чудок, как твой батька говорит. Будет! Будет!
Виктор Петрович залпом осушил стопку. Мать сделала один глоток и отставила рюмку:
— Больше не могу. А ты, сынок, пей да кушай, меня не слушай. Ишь, как похудел. И то сказать: на столовских-то харчах дюже не раздобреешь.
— Светлана давно была?
— Под Новый год забегала, тревожилась, что писем от тебя нет.
— Да, да! Помнишь, какая метель разыгралась? Поезда и то не шли.
— И у нас не лучше было. Света белого не видели… Ну вот, зашла, рассказала, как ездила к тебе. Будто и рада, и такая веселая, а все что-то губы кусала. Письма, слышь, твои просила почитать, что нам писал. Я, конечно, дала: не чужой ведь человек, девушка она хорошая. Успокоилась вроде. Вы с нею, случаем, не повздорили? А?
— Нет! Неужели она снова? Ну, мама, спасибо, я наелся.
— Да ведь ты ничего не кушал!
— Спасибо, спасибо! Мне сейчас нужно сходить… по делам.
Виктор Петрович торопливо надел пальто, кое-как нахлобучил шапку и выбежал на улицу. Старушка укоризненно покачала головой и вздохнула:
— Знаю я эти дела! Сказано, молодые.
Виктор Петрович выбежал из дому и направился к телефонной будке, что стояла неподалеку, на углу. Пять раз набирал он номер детской консультации, где работала Светлана, и пять раз путался. Наконец дозвонился и попросил вызвать медсестру Полонскую. Но ему ответили, что Полонская заступит на работу только с двух часов дня. Тогда Логов остановил свободное такси и через весь город помчался к Светлане на квартиру.
За окнами автомобиля потянулись сначала низкие и редкие, потом высокие, вплотную сдвинутые дома, с мерзлыми стеклами, со снегом на подоконниках, карнизах и балконах. А вдалеке здания и вовсе сливались в сплошную голубовато-серую стену, теряющуюся в морозной дымке.
Логов рассеянно смотрел по сторонам, думая о том, как Светлана встретит его. Но вот и знакомый дом. Крутой взлет промелькнувших ступенек. Дверь. Виктор Петрович на минуту остановился, чтобы перевести дыхание, и по старой привычке дал один короткий и два долгих звонка — первую букву своего имени по азбуке Морзе.
— Витя, ты?! — послышался за дверью звонкий радостный голос Светланы.
— Света!
Хотя Светлана ждала приезда Виктора Петровича, зная, что в школах начались каникулы, встреча была для нее неожиданной: мало ли какие дела могли задержать учителя в Н. И теперь, когда, отворив дверь, девушка увидела Виктора Петровича, она со счастливой улыбкой пошла ему навстречу и уткнулась лицом в холодный мягкий воротник его пальто.
— Здравствуй! — Логов нежно поцеловал Светлану, и та в ответном порыве сильнее прижалась горячей щекой к его губам.
— Здравствуй, Витя! А я так боялась, что ты не приедешь.
— Я и сам боялся, Света.
— Ты не сердишься на меня?
— За что?!
Девушка молчала.
— Если б даже и было за что, я бы все равно не смог на тебя сердиться.
— Витя! Ты такой умный, добрый, а я столько глупостей тогда наговорила — стыдно вспомнить.
— А ты не вспоминай!
— Славный мой! Ну, пойдем…
Светлана была дома не одна: в комнате сидела незнакомая Виктору Петровичу рыжая девушка, пухлая и румяная, как сдобный калач.
— Витя, знакомься: это Аня, такая же медсестра, как и я.
— Ты уж скажешь! — заговорила Аня басовитым громким голосом. — Я для него совсем не такая, как ты. — И, не обращая внимания на то, какое впечатление произвела ее шутка, она расхохоталась.
Логов пожал плечами и, взяв альбом с фотографиями, сел в стороне. Светлана, смущенная и молчаливая, стала накрывать стол, тайком поглядывая на Виктора Петровича.
«Бессовестная!.. Она ему сразу не понравилась, — думала Светлана. — Да и кому она может понравиться! Зачем-то пришла и сидит. Странная! А он за эти полгода изменился: сдержаннее стал, спокойней и, кажется, уверенней. Как я раньше этого не заметила, когда была в Н.? Да, уже не мальчик, а настоящий мужчина. Такой он мне еще больше нравится. Хороший. Самый лучший! Мой! Вот если посмотрит… Посмотрел! Посмотрел! Значит, любит! Я загадала. Любит! Любит!»
Логов между тем сначала украдкой, потом, забыв, что в комнате находится посторонний человек, открыто любовался Светланой. Ему, как никогда прежде, было удивительно радостно и приятно видеть ее прекрасное, разрумянившееся лицо, ее красивые, оголенные до локтей руки, расставлявшие на столе посуду, и всю ее тонкую стройную фигуру. Каждое движение Светланы восхищало Виктора Петровича, а каждый взгляд отзывался в его сердце.
Ни Логов, ни Светлана не заметили, как ушла Аня. Они сели завтракать, но даже не прикоснулись к еде и не обратили внимания на то, что на стол была выставлена из буфета почти вся посуда. Они сидели и молчали и боялись взглянуть друг на друга. Оба чувствовали какую-то неловкость, может быть, потому, что были в квартире одни.
Наконец Логов решительно встал из-за стола и зашагал по комнате. Светлана тоже как будто очнулась, ушла в зал, и оттуда послышались звуки песни:
По дорогам стальным кто куда,
Часто-часто дыша от скорости,
Голубые бегут поезда,
На колеса мотая версты…
— Кто это? Кто эту музыку написал? — взволнованно спрашивал Виктор Петрович, когда Светлана кончила петь.
— Это я твои стихи на музыку переложила, — отвечала девушка. — Ничего?
— Прекрасно! Я и не думал, что мои стихи можно петь. Я тебе другие сейчас прочту — лучше. Ты поиграй пока…
Девушка импровизировала. Логов бесшумно ходил по ковру за ее спиной. Потом он резко остановился и под звуки рояля прочитал:
Хоть какую придумай сказку,
Но и самый красивый сон
Не заменит простую ласку
Той, в которую ты влюблен.
Если ж милая сердцу рядом,
Станет сказкой простая быль…
Светлана с улыбкой оглянулась на Виктора Петровича и попросила повторить стихи. Она попробовала нащупать мелодию, но не успела этого сделать: нужно было идти на работу.
Проводив Светлану до самой двери детской консультации и условившись пойти с нею вечером в театр, Виктор Петрович поехал домой.
Отец уже вернулся с работы и сам отворил сыну дверь.
— Ну, покажись, покажись, какой ты стал! — говорил Петр Сергеевич, с ног до головы оглядывая сына и хлопая его по плечу. — А ить недурной казак! Только эта твоя бинокля, что там ни гутарь, совсем не к месту. — Хотя Виктор Петрович носил очки уже пять лет, отец никак не мог к ним привыкнуть. — Ежели, к примеру, тебя на доброго коня посадить да саблю в руки, что ты делать будешь: контру по башке рубать чи биноклю свою поддерживать? А? Ну, ладно уж, давай целоваться.
Вошли в комнату. Стол в кухне оставался накрытым.
— Сидай-ка тут, сынок, — указал Петр Сергеевич на стул рядом с собой. — Э, старуха, твои наперстки никуда не годятся. Где это мои черепки?
Мать подала две большие стопки.
— О, то другой табак. И квас твой пить мы не будем. Казакам горилку давай! Ну, сынок, с приездом!
Зная, как не любит отец, когда отказываются выпить с ним, Виктор Петрович с трудом одолел вместительную стопку водки и постарался не морщиться.
— О, то добро! — похвалил Петр Сергеевич. — Заправдашный казак! Ну, теперя закуси да рассказывай, как живешь, как с пострелами воюешь. Да, гляди, без утайки! Все знать хочу, как есть!
И Виктор Петрович стал рассказывать о незнакомом родителям шахтерском городке, о школе, о своей работе, обо всех радостях и печалях, какие пережил он за последние полгода.
Мать только вздыхала. Отец нетерпеливо покашливал и курил одну цигарку за другой. История Степного особенно заинтересовала Петра Сергеевича. Несколько раз он перебивал сына вопросами и, когда выслушал все, сказал:
— Да, я кулаков шашкой да винтовкой учил, а ты, значит, ихних детей на нашу сторону перетягиваешь. Правильную линию держишь, сынок!