Первый год

ГЛАВА 15

Логов проснулся на заре, когда утро только начиналось. Сквозь окно в комнату просачивался тихий голубой полусвет.

«Сегодня в школу!» — вспыхнула первая мысль.

Учитель вскочил с постели, включил свет и по привычке прежде всего посмотрел на календарь.

«Первое сентября», — молча сказал календарь.

«Первое сентября!» — с тревогой и радостью подумал Виктор Петрович.

Еще с утра Логов заметил, что этот день не похож на остальные, что все вокруг стало другим и сам он становился другим: в нем начинало расти то новое, важное, чего не было раньше. Учитель сначала не понимал, а только чувствовал это новое и важное по охватившему его волнению, по той радостной тревоге и тревожной радости, которых он тоже никогда не знал. Сознание пока несло ему одни наметки, зародыши будущих мыслей: «…Сегодня начало… я сам… прекрасно!..» Несколько позже такие неоформившиеся мысли развились и сложились в более четкое рассуждение: «Сегодня начало большого и важного дела, которое мне доверили… Я должен все решать сам, своими силами, и сам понесу за все ответственность… это ново для меня, значительно и прекрасно!..»

Радостное волнение и светлая тревога ожидания н а ч а л а достигли в сознании и чувствах Логова высочайшего напряжения то ли потому, что Виктор Петрович вообще отличался чувствительностью, то ли потому, что сама переживаемая минута была действительно необычайной, то ли по тому и другому вместе.

Все утро ходил он по комнате, потеряв способность что-нибудь делать. Развернул было тетрадь с планами и подробнейшими конспектами уроков, где все было рассчитано и предусмотрено, но читать не смог. И снова принялся ходить из угла в угол. Наконец часов около десяти, торопливо собрав в портфель книги, учитель отправился в школу, хотя старшие классы начинали занятия во второй половине дня.

…Идет урок. В коридорах пусто и тихо. Только изредка послышится из какого-нибудь класса голос учителя или прозвенит взволнованный дискант отвечающего ученика.

Логов с минуту постоял, прислушиваясь к этим звукам, и медленно пошел вдоль классов.

— …Сотни называются единицами третьего разряда, — донеслось из-за первой двери.

«Здесь арифметика», — заключил Виктор Петрович.

— Яценко, прочти и отложи на счетах вот это число, — говорил певучий женский голос за второй дверью. Было слышно, как учительница водила мелом по доске, записывая число.

«И здесь арифметика».

— …Маргарита Петровна! Маргарита Петровна! А мы с папой вот такого сома поймали! — кричал какой-то мальчик. — А потом…

Но его перебивали другие.

«Тут, видно, еще лето вспоминают…»

Логов обошел весь этаж и вернулся к учительской. Около двери он заметил, вероятно, только что выставленные рамки с какими-то надписями под стеклом. Они висели на стене тремя рядами. Виктор Петрович стал рассматривать их. Здесь были «Правила для учащихся», списки и фотографии отличников, Доска почета, грамоты городского комитета по делам физкультуры и спорта за неизменное первенство в соревнованиях.

«Молодцы!» — улыбнулся Виктор Петрович.

В учительской не было никого. Логов постоял возле стола, посмотрел расписание, затем на цыпочках подошел к шкафу (так подействовала на него царившая в школе тишина), взял с полки журнал своего класса.

Классный журнал, пока он чист, остается просто бумагой. Но сегодня, когда в нем начнут записывать уроки, ставить отметки, он превратится в коллективную биографию класса. Работа десятков молодых людей — час за часом, день за днем, на протяжении целого года, — их новые знания, успехи и неудачи, радости и огорчения — все это в своеобразной форме отразится здесь.

Прозвенел звонок, и в учительской вдруг стало тесно и шумно. Виктор Петрович видел взволнованные помолодевшие лица старших товарищей, слышал их оживленные голоса. И он яснее прежнего понял, что все самое дорогое в жизни этих людей — наша советская школа, наши советские дети. Им посвятили они свой труд, знания, надежды, все мысли свои и заботы и нашли в этом настоящее счастье.

А Логов, глядя на них, почему-то не чувствовал даже прежней радости. Напротив, тревога и боязнь мучили его.

«Хорошо им, — думал Виктор Петрович, — они знают свое дело, уверенно идут в класс. А я дрожу. Да хоть бы со своими первый урок провести, а то совсем с незнакомыми…»

К Логову подошло несколько учителей:

— Поздравляем вас, Виктор Петрович, с вашим первым учебным годом! Желаем вам самых больших удач!

Молодой учитель, признаться, не ожидал ни поздравлений, ни пожеланий. Внимание старших товарищей настолько тронуло и смутило его, что он не смог даже ничего ответить им, а только с благодарностью пожал всем руки.

Учитель вошел в класс. Десятки озорных, серьезных, насмешливых, ожидающих, голубых, серых, карих и самых различных глаз уставились на него: в класс пришел новый учитель.

Ребята стояли молча и внимательно разглядывали стройную фигуру Логова, его лицо, очки, университетский значок, руки, костюм и туго набитый портфель. Как все дети, они прежде всего старались определить, как нужно держать себя с новым человеком, что можно и чего нельзя при нем делать.

Первый урок для учителя своеобразный экзамен, он во многом определяет его будущие отношения с классом, и беда, если учитель покажет детям какую-нибудь свою слабость.

Логов знал это и старался следить за каждым своим движением, за каждым словом. Больше всего на свете он боялся выдать ребятам свое смущение, которое все возрастало оттого, что он молчал. В подобных случаях, чтобы побороть ненавистную робость, Виктор Петрович делал именно то, чего боялся. Он боялся заговорить с учениками и поэтому сказал:

— Я прошу вас встать как следует! (хотя все стояли очень хорошо).

Логов боялся двинуться с места и поэтому пошел от двери к столу тяжело, как на протезах.

Единственное, чего он боялся и чего не в силах был сделать, — это посмотреть ребятам в глаза.

— Здравствуйте! — излишне громко поздоровался учитель, глядя на чей-то высокий чуб.

— Здра-асть!!!

— Садитесь.

А в сознании Виктора Петровича настойчиво звенело: «Твердость, твердость и абсолютное спокойствие! Главное, не молчать!»

Прыгающими, непослушными пальцами Логов развернул журнал и стал вызывать всех по списку:

— Аванесов Николай.

Из-за парты в углу встал мальчик и сказал: «Здесь». Но ни лица, ни рук, ни даже фигуры — ничего ясно не различил молодой учитель, хотя смотрел в сторону ученика.

— Садитесь. Бабкина Рита.

Скрипнула парта у окна. И на этот раз Виктор Петрович вместо человека увидел серое пятно.

— Атомная бомба, — сказал кто-то, и сдержанный смешок пробежал по рядам.

— Садитесь. Гарина Вера.

Снова послышался смех. Сначала учитель не понял, в чем дело, но оказалось, что он исказил фамилию.

— Гирина, Гирина, а не Гарина! — поправили его ученики.

— Извините, — Виктор Петрович протер очки. — Садитесь, Гирина.

Эта ошибка и этот смех как-то сразу изменили всю обстановку урока: напряженность и натянутость почти исчезли, и Логов облегченно вздохнул. Он вызывал остальных учащихся и хотя по-прежнему не различал их лиц, но стал проще и естественней держаться перед классом.

Закончив перекличку, Виктор Петрович решил приступить к беглому повторению основных тем прошлогоднего курса, чтобы потом объяснить новое. Он уже хотел порадоваться удачному началу урока, как вдруг обнаружил, что совершенно забыл все, что так подробно записал в своем конспекте.

«Спокойно! Спокойно! Не теряться! — сжимая зубы, подбадривал себя учитель. — Как же там начинается? Хоть бы на секунду заглянуть в тетрадь… Нет, нельзя: подумают, что я ничего не знаю. А что, если….»

— Ребята! — обрадованный счастливой мыслью, воскликнул Виктор Петрович. — Попробуйте-ка сами вспомнить, что вы изучали по литературе в седьмом классе! Кто скажет?

Поднялось несколько рук.

«Вот и отлично!» — вздохнул учитель. — Скажите вы.

Встала девочка.

— В седьмом классе, — заговорила она, — мы сначала прошли народные песни и былины: «Святогор», «Илья Муромец», «Добрыня Никитич» и «Чапай». А потом мы учили Пушкина.

Виктор Петрович прекрасно слышал, что девочка именно так и сказала: «Мы учили Пушкина» вместо «изучали творчество Пушкина» или просто «изучали Пушкина». Однако эта ошибка не достигла его сознания: он улавливал только голос или отдельные слова, но не их значение. Учитель напряженно думал над тем, с чего начать объяснение нового урока (а к нему давно следовало приступить), но так и не нашел этого начала. Пока он выслушал всех ребят, поднявших руки, пока заглянул в план и, наконец, принялся рассказывать, раздался звонок. Виктор Петрович растерянно остановился, потом торопливо продиктовал задание на дом и пошел к двери. Вдогонку ему кто-то спросил:

— А как вас зовут?

«Ну, наломал дров, — с горечью упрекал себя Логов, выйдя из класса. — Ведь засмеют как мальчишку! Что это будет? Что будет?»

В учительской Виктор Петрович молча пробрался к окну, закурил, жадно и часто затягиваясь, и простоял так всю перемену. Острый стыд за позорную и страшную, по мнению Логова, ошибку жег его.

Звонок заставил учителя вздрогнуть. Он резко повернулся, схватил портфель и журнал с надписью «8-й «В» и, обгоняя других преподавателей, быстро поднялся на второй этаж.

Ребята, издали заметив учителя, повалили из коридора в класс и с шумом занимали места. Когда Виктор Петрович затворил за собою дверь и взглянул на учеников, многие от него отвернулись, с трудом удерживая смех.

В классе никакого порядка: некоторые ребята продолжали сидеть, делая вид, что не замечают учителя; доска вся была размалевана мелом; кто-то, видно, пытался ее вытирать, но ему помешали; тряпка лежала на стуле, а стул висел на ручке окна.

Логов еще не успел выйти из того раздраженного состояния, когда недовольство собой легко переходит в недовольство другими. Это опасное для учителя и детей состояние тем не менее помогло Виктору Петровичу во время урока: класс требовал именно резкой и властной команды.

— Встать! — голос Логова накалился.

Большинство сидевших тотчас вскочило. Лишь некоторые поднимались медленно и неохотно. Один из ребят негромко спросил:

— А вы кто такой будете?

Виктор Петрович побледнел. В его очень тихих словах задрожала суровая, едва сдерживаемая сила:

— Кем я буду — неважно, а пока я ваш классный руководитель. И вам, Гулько, пора это знать. Дежурные Минская и Поярцева выйти к доске!

Хотя многие ребята встречались с Виктором Петровичем у себя дома и все виделись с ним вчера, они никак не ожидали, что новый учитель так скоро запомнит их. С минуту в классе стояла какая-то даже странная для школы тишина, потом по рядам пошел робкий удивленный шепот. Дежурные девочки, вот-вот готовые заплакать, подошли к доске, а Гулько сразу обмяк и трусливо согнулся над партой.

— Дежурные, приведите класс в порядок, — не поворачивая головы, приказал учитель. — Вы ответите за это безобразие!

— Виктор Петрович, мы… — начали было девочки, но учитель их прервал:

— Мы после поговорим! Выполняйте. Светлов, кто отсутствует?

— Нет одного Степного, — ответил староста. — Остальные здесь.

Когда дежурные вытерли доску и поставили стул на место, Логов разрешил всем сесть. Началось беглое повторение прошлогодней программы.

Класс работал хорошо. Лишь некоторые ребята незаметно подмигивали друг другу и улыбались, восхищенно поглядывая на учителя. Они поняли, что взять Виктора Петровича «на пушку», как было задумано, им не удастся: ведь этот нехитрый замысел строился именно на том, что новый учитель еще не успел запомнить ни их фамилий, ни лиц и, следовательно, любая шалость может остаться безнаказанной.

После пережитых волнений на Логова вдруг нашло спокойствие. Он уверенно вызывал учеников к доске, спрашивал, поправлял, если они ошибались. А когда начал объяснять новый урок, впервые в жизни почувствовал, как это радостно передавать свои знания детям. Вот они сидят перед ним, слушают и смотрят на него чистыми и такими серьезными глазами. Да, да, теперь он видел эти глаза! Он различал в них те мысли, какие вкладывал в свои слова. И вдруг открыл, что лица ребят меняются вместе с его лицом: когда он хмурил брови — и ученики хмурили брови; стоило ему улыбнуться — и многоликая улыбка обегала класс…

Звонок был для Виктора Петровича неожиданным. Учитель пожал плечами, недовольно покосился на дверь. И снова ребята повторили его движения.