Первый год

ГЛАВА 35

Возвращаясь вечером с Первого Шурфа, Виктор Петрович завернул к Поярцевым. На его звонок вышел Любин отец, такой же румяный, веселый и улыбающийся, каким учитель запомнил его с первого знакомства.

— А, Виктор Петрович! Здравствуйте! Очень и очень рад! — весело говорил Валентин Иванович, увлекая Логова в комнату и снимая с него пальто. — Я сам, я сам повешу! Проходите сюда. Садитесь, пожалуйста! А меня извините. Я сейчас.

Виктор Петрович сел на диван и осмотрел комнату. Веселая неразбериха новоселья в доме Поярцевых, как видно, давно прошла. Вся мебель теперь заняла свое место. Пианино переместилось из одного угла в другой, где оно, вероятно, лучше звучало. Зеркальный шифоньер вовсе исчез. Вместо него появился большой приемник на специальной тумбочке. Приемник был включен. Слышалась тихая оркестровая музыка.

Вернулся Валентин Иванович, переодетый в костюм (прежде он был в пижаме).

— Я всегда заставляю себя ждать, — проговорил он извиняющимся тоном и тотчас улыбнулся, — хотя сам больше всего не люблю ждать. Поверите ли, не хватает терпения! Любавушка попросила меня подписаться на собрание сочинений Нексе. Пошел я. Мне обещали. Но когда я узнал, что издание будет выходить четыре года, я испугался и убежал. — И Валентин Иванович рассмеялся так, что затряслись его полные щеки, плечи и вся его круглая маленькая фигура. Он поднес к глазам платок и, несколько успокоившись, продолжал: — Я лучше потом у букинистов куплю все сразу. Да, но я снова заставляю себя ждать. Вы пришли по делу, вам не до шуток.

— Почему же? — возразил Виктор Петрович, вдоволь насмеявшись вместе с хозяином. — Мой отец любит говорить: «Сутки без шутки что ночь без месяца: с тоски да скуки можно повеситься».

— Очень и очень справедливые слова! — весело подхватил Валентин Иванович. — Я сам такой, что без шутки часа не проживу. Шутка человека из беды выручает. Вот я с больными работаю. Нередко встречаются очень тяжелые пациенты и, главное, морально слабые, потерявшие веру и в себя и в людей. Так я их шуткой лечу. И — верите ли — помогает! Коллеги улыбаются: доктор Поярцев, дескать, новый метод лечения изобрел — смехотерапию. Ну, вам-то, конечно, хорошо известно, какое большое значение для выздоравливания имеет моральное состояние больного. Верно говорят, что в здоровом теле здоровый дух. Но так же верно, если не больше, что человек, здоровый духом, будет здоров и телом. Вообще одно неотделимо от другого.

— Конечно, — согласился Виктор Петрович. — Это всем нужно помнить, а воспитателям — особенно. Я со своей колокольни смотрю. Прежде всего нужно воспитать в ребятах этот здоровый дух. Тогда и обучение пойдет хорошо и все остальное.

— Да, да, обучение… Между прочим, Виктор Петрович, как вы находите уроки Ивана Кузьмича? Мне кажется… Признайте, Виктор Петрович, что это странно: все годы моя дочь отлично успевала по математике — и вдруг «три». А занимается Люба не только не хуже, но лучше прежнего. Ничего не пойму! — Валентин Иванович пожал своими круглыми плечами и замолчал.

— К сожалению, и я пока ничего не могу вам сказать. Сейчас дирекция проверяет работу Ивана Кузьмича. Скоро все выяснится… Валентин Иванович, а вы смотрели Любины контрольные по математике?

— Так их же нет у нее! Я еще у вас хотел спросить, почему Иван Кузьмич их не возвращает. Должны же ученики знать свои ошибки! По-моему, контрольные работы после проверки анализируют, объясняют ошибки…

— Да, да… — рассеянно отозвался Виктор Петрович, уже не слушая собеседника, потому что думал над мучившим его вопросом: «Но для чего он держит работы у себя? Чтобы скрыть недостатки? Так их не скроешь: по ребятам сразу видно, как учитель работает. Здесь что-то не то…»

Щелкнул английский замок наружной двери, в коридоре послышались легкие шаги, и Люба, свежая, румяная с мороза, с инеем на воротнике беличьей шубки, на бровях и на выбившихся из-под шапки колечках волос, быстро вошла в комнату. Увидев учителя, она улыбнулась приветливо и вместе виновато, так как почувствовала, что перебила важный разговор.

— Здравствуйте, Виктор Петрович. Сейчас будут передавать прелюдии Рахманинова, — робко заговорила она и остановилась, не решаясь спросить, можно ли ей остаться в комнате и послушать.

И отец и учитель поняли ее желание и сказали, что они тоже с удовольствием послушают концерт.

Люба взглянула на часы, попросила отца настроить приемник на Москву, а сама выбежала в переднюю раздеться. Через минуту она вернулась и, найдя среди нот нужный сборник пьес, раскрыла его. Начался концерт. Люба следила по нотам.

Обыкновенный слушатель в прелюдиях Рахманинова, как и во всякой другой музыке, услышит гораздо меньше музыканта. Точно так же обыкновенный читатель прочтет в романе или повести меньше писателя и критика, обыкновенный зритель увидит в картине меньше художника. Именно поэтому обыкновенные слушатели, читатели и зрители, много раз слушая, читая и рассматривая одни и те же произведения искусства, находят в них все новые и новые прелести. Люди, создающие искусство или работающие в искусстве, видят эти прелести сразу все или почти все и помогают увидеть их другим.

Виктор Петрович был обыкновенным слушателем. Хорошая музыка всегда доставляла ему наслаждение. И теперь, слушая прелюдии Рахманинова, Логов наслаждался и думал, что понимает музыку. Но когда он посмотрел на Любу, он увидел, что далеко отстал от нее в этом понимании. Прекрасное взволнованное лицо девушки менялось вместе с музыкой: сначала мучительная внутренняя борьба отразилась на нем, и болью свело тонкие губы; потом в глазах, на секунду поднятых от нот, блеснула надежда; и снова борьба, и снова надежда; но вот в уголках чуть приоткрытых губ наметилась робкая улыбка, как у больной, которая начинает верить, что еще будет жить; наконец лицо просветлело, и радостные, счастливые слезы засверкали на ресницах.

Виктор Петрович не спускал с девушки глаз. Наблюдая изменения ее лица, он лучше понял то, что выражали звуки.

— Чудесно! Как чудесно! — прошептала Люба. — Я никогда так не смогу.

— Сможете! — горячо возразил Виктор Петрович. — Я вижу, верю, что сможете!