Первый год

ГЛАВА 17

— Виктор Петрович, зайдите ко мне, — говорил через несколько дней директор, направляясь в кабинет. — Ну, как дела? Любимцы ваши не пришли?

— Ох, эти любимцы, Иван Федорович! Нет, не пришли. Я к ним третий раз ребят посылаю. Их и дома нет. Пропали куда-то! Вы знаете, Иван Федорович, они ведь не только летом, а и зимой неделями дома не бывают. Значит, у них есть какое-то убежище. Только не представляю где.

— Верно, и в прошлом году зимой они так же вот набедокурили и скрылись. Да, загадочная история. Ну, а что вы с ними думаете делать? Может… исключить? — Директор хитро сощурился и забарабанил пальцами по столу.

— Исключить? Конечно, такой поступок требует самого строгого наказания, но исключать… Знаете, Иван Федорович, это линия наименьшего сопротивления, это признание нашего собственного бессилия! Извините, но получается так.

— Что же вы предлагаете?

— Что я предлагаю? — Виктор Петрович с решительным видом поправил очки. — А вот что: нужно объявить им строгий выговор с последним предупреждением.

— Ах, как страшно!

— Снизить им оценку по поведению.

— Да, это их убьет.

— Разобрать их поступок на общешкольном собрании.

— Пожалуй.

— Кроме того, я у себя в классе работу проведу. Большинство ребят на моей стороне. Вот я и попробую настроить их так, чтобы проделки Степного и Гулько не находили сочувствия, а, наоборот, возмущали. Мне кажется, они перестанут безобразничать, когда увидят, что их шалости никого не смешат.

— О, это уже другой табак! — Рудаков улыбнулся впервые за все время разговора. — С этого и следовало начинать. А я уж было подумал, что вы по линии наименьшего сопротивления пойдете. Добро, Виктор Петрович! — Директор слегка хлопнул ладонью по столу. — Так мы и сделаем. Но помните и другое: Степного нужно разгадать, о нем вы должны знать все. Ясно? Тамара Львовна, да и не только она, ничего не добилась именно потому, что не знала, чем живет, чем дышит этот неотесанный, но сильный парень. Разгадайте его, увлеките чем-нибудь, подружитесь с ним как старший товарищ, и он пойдет за вами. Верно вам говорю! Ну, ладно. А как ваши уроки? Укладываетесь? План выполняете?

— Первый урок завалил, — признался Логов. — С объяснением не уложился: только начал — и звонок.

— Первый блин комом, как говорится. Ну, а сейчас?

— Сейчас ничего, укладываюсь.

Иван Федорович для чего-то переложил с одного места на другое стопку книг, потом взял в руки ключи от сейфа и, звякая, стал их перебирать.

— Виктор Петрович, — заговорил он, разглядывая бородку одного ключа, — вы, конечно, понимаете, что я не ради простого любопытства интересуюсь вашими уроками. Урок — это основная форма обучения и воспитания учащихся, это лицо учителя, его искусство. Вот как мы смотрим на урок. Нам важно знать, как вы его проводите, кто помогает вам, у кого вы учитесь. Я бы мог пойти с вами в класс и сам посмотреть, но считаю, что еще рано. Лучше вы расскажите. Ну, к примеру, чьи уроки вы посетили в последние дни?

— Я еще ни у кого не был, — тихо сказал учитель, опустив голову.

— Зря, Виктор Петрович? Совсем зря! Видите ли, вы все читаете разные методики, статьи и тому подобное. Конечно, печатные методики нужны — я не в том смысле, — их нужно знать! Но этого мало. Я вам скажу одно: методические разработки, по-моему, служат больше для повышения квалификации, для совершенствования, что ли, педагогического мастерства. А вам еще учиться нужно. Вот с этой-то целью вы и обращайтесь к старым учителям, беседуйте и, главное, ходите к ним на уроки. Это та же методика, только не в книжке, а на деле, живая, так сказать, методика. Опыт старших товарищей надо перенимать сразу же, буквально с первых дней. Мы не имеем права работать плохо — понимаете? — не имеем никакого права! Конечно, всякий труд ответствен, а учительский в особенности: ведь в наших с вами руках, дорогой Виктор Петрович, дети — завтрашний день советского общества и всего передового человечества. От того, как мы воспитаем вот этих мальчишек и девчонок, зависит и будущая наука, и искусство, и сама история. Верно вам говорю… Итак, мой дорогой, учите и учитесь. Обязательно побывайте у Ольги Васильевны, у Геннадия Максимовича, да мало ли у кого можно почерпнуть полезное!

Первыми Виктор Петрович посетил уроки Белова (учителя вели один предмет и были уже хорошо знакомы).

— Какими судьбами в нашу смену? — спросил Геннадий Максимович, удерживая в своей руке руку Логова.

— Принимайте меня в пятый класс, Геннадий Максимович: я решил стать вашим учеником.

— Ах так! На уроки ко мне будете ходить? Добро пожаловать!

Со звонком учителя вышли в коридор и направились в класс.

У Геннадия Максимовича была странная походка: когда он шел, его руки, туловище и голова оставались без движения. Лицо Белова, напротив, постоянно менялось: то беглой тенью скользнет по нему легкая грусть; то лукавая усмешка тронет губы; а через мгновение нет ни грусти, ни лукавой усмешки; им на смену явится то заботливо-сосредоточенное выражение, какое бывает у педагога перед уроком, когда его мысли уже в классе, с учениками, ожидающими его.

Геннадий Максимович на ходу оправил галстук и пригладил волосы, хотя они были в полном порядке. Логов незаметно повторил его движения. Белов открыл дверь с табличкой «5-й класс «А», пропустил Виктора Петровича и вошел сам.

Дети уже молча стояли каждый возле своей парты, на которой были приготовлены нужные учебники и тетради. Какой-то белокурый паренек, прячась за товарищей, поспешно застегнул рубаху; другой мальчик наступил ногой на клочок бумаги. Но Геннадий Максимович все заметил, и только он слегка вскинул брови, как смущенный ученик нагнулся и поднял бумажку. Лишь после этого учитель поздоровался и разрешил детям сесть.

Логов занял последнюю парту, положил перед собой блокнот и часы. Уже по началу урока он видел, что Геннадий Максимович полный хозяин класса, что дети любят его и в то же время побаиваются.

В блокноте Виктор Петрович записал:

Между тем Геннадий Максимович, не делая переклички (письменный рапорт дежурного лежал на столе), вызвал к доске двух учащихся и дал им по листку бумаги.

— Разделите доску пополам, запишите предложения и выполните все, что требуется. Внизу есть вопросы, — сказал учитель и, не теряя времени, пошел по рядам проверять домашнее задание.

Около одних ребят он задерживался и делал общие замечания; мимо других проходил, почти не взглянув в тетрадь; третьим приказал переписать все заново. Когда Геннадий Максимович обошел весь класс, мальчики у доски закончили свою работу.

— А теперь, друзья мои, обратимся к следующему, — указал учитель на доску. — Терников, читай предложение и вопросы.

Начался грамматический разбор. Геннадий Максимович встал у окна и говорил очень мало: он предоставил это право детям. И вот поднимаются десятки рук, указываются ошибки, возникают споры, приводятся правила. По разгоряченным лицам и по взволнованным голосам видно, что ребятам очень интересно рассуждать и доказывать с а м и м, без помощи учителя, что они ждали этого урока и готовились к нему.

Геннадий Максимович вызывал не только тех, кто хотел отвечать, но и других, по своему усмотрению, вероятно слабых, которые сидели молча. Вызванные чаще всего отвечали невпопад, сбивались, и тогда весь класс дружно ополчался против них.

Белов ко всему прислушивался и все запоминал. Лицо его беспрестанно менялось: при хорошем ответе оно выражало удовольствие, и ободренный ученик говорил уверенней; при слабом ответе оно становилось равнодушным; если же кто-нибудь из ребят начинал городить вздор, лицо учителя приходило в такое смятение, что напутавший ученик умолкал и опускал голову.

Впрочем, разбор продолжался недолго. Выслушав учеников, Геннадий Максимович боком подошел к доске и, водя по ней карандашом, сделал свое заключение. Нескольким ребятам и девочкам, которые отвечали больше других, он поставил отметки. Разобранные предложения переписали в тетради, после чего класс приступил к проверке домашнего задания.

Виктор Петрович был так увлечен ходом урока, что забыл о своем блокноте. Лишь теперь он спохватился и быстро записал:

Объяснение нового урока, к удивлению Виктора Петровича, заняло всего девять минут.

Геннадий Максимович прикрепил к доске яркий плакат, но развернул его не до конца, а так, что виден был только заголовок:

Учащиеся записали в тетради новую тему.

«Замечательно! — восхищался про себя Логов. — Все понятно: ребята в споре и не заметили, что повторили как раз те правила, которые нужны для нового урока».

— Напишите, ребята, слово «тропинка», — говорил Геннадий Максимович, указывая это слово на плакате. — Скажи, Грибкова, на какую гласную здесь падает ударение?

— Тропи-инка. Ударение падает на гласную «и».

— Хорошо, садись. Подчеркните ее одной черточкой и поставьте ударение. А остальные гласные, Миронов?

— Остальные гласные «о» и «а» — безударные.

— Совершенно верно. Подчеркните только гласную корня «о» двумя черточками. Как она произносится в этом положении, Иваненко?

— Тропинка… трапинка… По-моему, как «а».

— Конечно, безударное «о» произносится, как «а». Хорошо! Запишите еще несколько слов: «пятак», «метель». (Геннадий Максимович по ходу объяснения все больше разворачивал плакат.) Итак, ребята, вы обнаружили, что безударные гласные произносятся нечетко, не так, как пишутся. Теперь подумайте, в каком же случае гласные произносятся четко, без искажений. Кто скажет? Ну, Амерьянц.

— Гласные произносятся четко под ударением.

— Несомненно. Следовательно, что нужно сделать, чтобы проверить и правильно…

— Я скажу, Геннадий Максимович! — вдруг закричал тот самый белокурый паренек, который в начале урока прятался за товарищей, и сам испугался своего поступка. — Я нечаянно, Геннадий Максимович.

— Спокойно, спокойно, Коробов. Скажи.

— В общем, чтобы проверить, какую гласную нужно писать, нужно слово такое найти, чтоб ударение было, ну, в общем на эту гласную чтоб ударение было.

— Коряво сказано, но в основном правильно. Как же сказать лучше?

И дети с помощью учителя составили новое правило. Плакат был развернут до конца.

«Мастер! Настоящий мастер! — с хорошей завистью думал Виктор Петрович. — У него ребятишки сами рассуждают и приходят к выводу».

Оставшиеся двадцать минут Геннадий Максимович использовал на основательное закрепление новых правил самые разнообразные упражнения. Перед звонком он подробно разъяснил детям домашнее задание.

— Легкий урок!

— Я уже все знаю, — слышался в классе шепот.

И Логов впервые понял, что трудность и легкость урока больше зависят от учителя, чем от изучаемого материала.

Звонок. Ребята задвигались, слегка зашумели, но никто не вскочил и не побежал, хотя учитель вовсе не смотрел на них, делая запись в журнале.

— Урок окончен, — с улыбкой наклонил голову Геннадий Максимович. — До свиданья, ребята!

— До свида-анья!!!

Трудно сказать, кого больше научил этот урок: детей или молодого учителя.