Первый год

ГЛАВА 44

Была середина мая. Зелень вошла в полную силу и, еще не тронутая летним зноем, густо и пышно покрывала землю.

Акации перед окном Виктора Петровича снова оделись листьями; белые тяжелые кисти цветов покачивались от ветра, и в комнату долетал иногда их неяркий аромат.

Занятия в школах были окончены: ученики готовились к экзаменам. А Виктор Петрович в эти свободные от уроков дни писал план работы на будущий учебный год. Но дело подвигалось медленно и тяжело. Тревожные мысли отвлекали учителя:

«Через четыре дня экзамены. Не только ребят, а и меня будут экзаменовать. Они делали все, что я требовал. Но все ли сделал я?»

Логов бросил ручку, долго шагал по комнате.

Но, видно, сколько ни ходи из угла в угол, ничего не вы́ходишь. И он решительно повернул к выходной двери.

«Д о б р о п о ж а л о в а т ь!» — прочитал Виктор Петрович на кумаче, что висел над школьной дверью. Куда же, как не в родную школу, мог торопиться сейчас учитель!

«Добро пожаловать!» — повторил он про себя. — Ах, если бы все кончилось добром!»

У лестницы, где проходят все ребята, Логов увидел большой стенд. В центре его — красный квадрат со словами:

«Да, всего четыре дня, — подумал Виктор Петрович. — Теперь уже ничего не сделаешь. Страшно».

Логов пошел в учительскую, которая, как и вся школа, несколько преобразилась: методический уголок перестал быть уголком, он разросся и занял добрую половину комнаты; на длинном щите у окна пестрело множество разнообразных инструкций, схем, брошюр, образцов приложений к экзаменационным билетам.

Виктор Петрович пробежал глазами все эти положения и инструкции, давно знакомые ему, перелистал несколько брошюр: как будто все сделано правильно. Что же его тревожит? Почему он не может, подобно другим учителям, спокойно ожидать экзаменов?

Логов не знал и не видел, что другие учителя тоже взволнованы: он был слишком занят собой, своими чувствами, чтобы замечать состояние других.

И снова Виктор Петрович без цели ходил по улицам и незаметно дошел до реки. В том месте, где он остановился, Каменка делала поворот, и ее берега как будто сходились. Деревья какого-то сада или рощи с одной стороны и густой кустарник — с другой сомкнулись, и из этого гребня зеленым фонтаном выбился одинокий тополь. А за ним расплывалась по небу грозная синева. Логов сначала не обратил на нее внимания. Но когда он взглянул в ту сторону еще раз, он увидел грузную фиолетовую тучу.

Странно было видеть эту мрачную тучу на ясном небе. Густо-фиолетовая до черноты, она, казалось, не принимала солнечного света, потому что и верхняя часть ее оставалась темной. Под нею же, на земле, среди белого дня наступила ночь. Там сверкали частые молнии. Смутные вспышки угадывались и где-то в дымной глубине самой тучи, и тогда вся она освещалась изнутри. Грома еще не было слышно.

«Надвигается. Да, да, надвигается! — Виктор Петрович почувствовал, как мурашки забегали по спине. — Хорошая будет гроза».

Туча между тем уже заслонила солнце. Подул свежий ветер, и маленькая речушка сразу превратилась в грозное вздыбленное море. По воде зашлепали первые капли.

Логов все не трогался с места. Но, вспомнив, что с ним документы, которые могут намокнуть, он заторопился к ближайшему дому и встал под навес.

А туча уже заволокла все небо, и густая колеблющаяся сетка дождя повисла перед глазами. Стало темно. Вспышки молний только ослепляли, ничего не проясняя кругом. Громовые удары следовали один за другим почти беспрерывно.

«Ведь как разбушевалась! А хорошо!»

Майские грозы не бывают долгими. И хотя дождь еще лил, еще сверкали молнии и рокотал гром, на востоке над самой землей уже затеплилась радостная, светлая полоска.

«Проходит! — вздохнул Виктор Петрович. — Но это не все… е щ е б у д е т г р о з а».

«Зайду-ка я к Гулько, — решил Виктор Петрович. — Как он там к экзаменам готовится? Может, опять с удочкой на речке сидит?»

Логова встретила мать Семы. Она снова называла учителя «благодетелем» и «спасителем», снова стала благодарить его за то, что он ее «мужика в газетке пропечатал». Но Виктор Петрович остановил женщину, сказав, что теперь не это важно, и спросил, как Сема готовится к экзаменам.

— Сидят родимые с раннего и до позднего, сидят, учут всё! — радуясь и волнуясь, говорила Варвара Ивановна. — Нонче они к Сереже пошли.

«Сошлись все-таки! — Закуривая, учитель с силой чиркнул спичкой о коробок. — Значит, Гулько с Федотовым, а Степной со Светловым. Недурно получилось: вместо одной плохой дружбы — две хорошие. Надо, чтобы весь класс дружным стал».

— Вы зайдите. Конечно, как вам время показывает. А то наведайтесь к ним, — продолжала Варвара Ивановна. — Тут недалеко.

— Да, да, я знаю.

Сережа и Сема сидели в беседке, заплетенной виноградом, еще мокрым от дождя. Ребят не было видно в густой зелени, только белела между листьями чья-то рубаха.

Идя к беседке, Виктор Петрович еще издалека услышал Сережин голос:

— Онегина плохо воспитали всякие эти «мусью». Мы вот в мастерских работаем, холодильную машину делаем, а он только ногти чистил да на балах танцевал. Понял? Трудиться он совсем не умел. Вот Пушкин и говорит про него:

Учитель вошел в беседку. Ребята встали. Поздоровались. Сережа, приглашая учителя сесть, посторонился и при этом свалил со стола книги. Сема переминался с ноги на ногу и шмыгал своим облупленным носом, уже успевшим обгореть на солнце. Обида на учителя за фельетон давно прошла, и Гулько стал побаиваться и уважать Виктора Петровича: в его глазах он был писателем.

— Как работается? — спросил Виктор Петрович.

— Хорошо! — отвечал Сережа. — Уже Пушкина кончаем повторять.

— Отрывки наизусть и стихи повторили?

— Я не повторил, а выучил, — признался Гулько.

— Молодец, — похвалил его учитель, хотя другого в подобном случае он бы крепко пожурил.

— Виктор Петрович, а Сема быстро запоминает: два раза прочтет — и готово! — сказал Федотов.

— Ну, конечно! Он же способный парень, кто ж этого не знал! Продолжайте, ребята, не буду вас отвлекать. Но перед экзаменом долго не засиживайтесь. Погуляйте, выспитесь.

— Насчет погулять и поспать мы не промажем! — Сема прыснул в кулак и отвернулся.

— Вовка, да брось ты зубрить! — кричал Степной, лежа в одних трусах на кровати. — Тоже мне отличник! Давай лучше мой портрет кончать. Скоро выйдет первый том моих сочинений, вот портрет и пригодится.

отвечал Светлов экспромтом.

— Что?! — вспылил Алексей, вскакивая с постели. — Ну, белобрысое твое отродье, держись!

Степной погнался за Володей, но тот успел прошмыгнуть в ванную комнату и запереться там.

— Ну и сиди! Хм, «ночью писан»! А ведь, по правде говоря, это ты здорово… и метко. Вовка, выходи! Прощаю.

Светлов, зная, что слово Алексея твердо, вернулся в комнату.

— Ты прав, черт возьми! — продолжал Степной, задумчиво ероша волосы. — Многое ночью писано, но не все. Погоди! — Он ушел в соседнюю комнату, где они с матерью жили теперь, пособирал с полу листки бумаги, что валялись около кровати, порылся в них и сказал:

— Ага, вот начало. Бессмертную поэму создаю! Слушай же и соображай, когда это писано:

За этим занятием и застал друзей Виктор Петрович. Он попросил Алексея продолжать чтение, и тот, забыв, что стоит перед учителем в очень легком наряде, вдохновенно декламировал:

— Нет, это уже дрянь, по-другому надо, — перебил себя Степной. Постоял, подумал и вдруг, что-то бурча себе под нос, побежал в свою комнату.

Виктор Петрович проводил его потеплевшим взглядом.

— А литературу он повторял? — спросил учитель Володю.

— Виктор Петрович, он все знает… лучше меня.