Первый год

ГЛАВА 18

В субботу после занятий мало кто из школьников спешил домой: в этот день работали кружки.

Все кабинеты были открыты. Над микроскопом, за верстаком, у карты, на брусьях в физкультурном зале, с кистью и пером в руках сосредоточенно трудились ученики.

Из лекционного зала доносились звуки песни. Там занимался хор. Тамара Львовна сидела за пианино и энергично ударяла пальцами по клавишам, дирижируя головой. Девочки и мальчики, стоявшие полукругом, дружно подхватывали мотив.

В самый разгар репетиции дверь отворилась, и в зал вошли директор и парторг. Они приветливо кивнули учащимся. Тамара Львовна, не переставая играть, обернулась. Иван Федорович торопливо замахал ей рукой: мол, продолжайте, продолжайте! — но учительница встала и спустилась со сцены в зал.

— Извините, что помешали, — сказала Грекова своим круглым голосом. — Мы не хотели вас прерывать. Но уж коль так случилось, давайте посоветуемся. А ребятишки, я думаю, пусть побегают пока. Чего ж им стоять?

Тамара Львовна разрешила детям отдохнуть.

— Не кажется ли вам… — Ольга Васильевна дождалась, пока дети вышли в коридор, и продолжала: — Не кажется ли вам, что наш хор звучит монотонно? Как вы находите, Иван Федорович?

— Да, да, — согласился директор, — все тянут на один лад.

— Я тоже об этом думала. — Молодая учительница виновато опустила глаза. — Но что делать? Такие ноты у меня. Вот, смотрите…

Тамара Львовна легко, как в танце, повернулась, подбежала к сцене и, не поднимаясь на нее, взяла с пианино кипу нот. Тонкое платье девушки, когда она, стуча каблучками, быстро шла обратно, плотно прилегало к ее груди и ногам, обозначив мягкие линии всего молодого тела.

«Ведь какая красавица! — подумал Иван Федорович, невольно задерживая на девушке взгляд. — А вот работа у нее что-то не клеится, хотя и третий год… Виктор Петрович, тот покрепче, главное, любит свое дело. Из него выйдет толк. Хотел я их поженить, да, видно, дела не будет».

— Вот что у меня. — Тамара Львовна развернула ноты. — Видите. Это все для солиста в сопровождении фортепьяно. И это. А для хора я ничего не нашла.

Ольга Васильевна со смущенной улыбкой перелистала несколько страниц.

— К сожалению, я ничего не смыслю в нотах. Вам, друг мой, следует обратиться во Дворец культуры. Там большой хор, опытный руководитель, и нужные ноты, конечно, есть. А я, что я? Знаю только, что в хоре бывает несколько голосов — и все.

— Верно, — подхватил директор, — зайдите во дворец. И потом, Тамара Львовна, у вас очень мало ребят. Мобилизуйте-ка старшие классы. Басы, басы! Верно вам говорю. Представьте, например, что я запел у вас моим несравненным басом. Как выиграл бы весь хор! — Рудаков рассмеялся так громко, что пианино ответило ему низким гулом басовых струн. — Ну, Ольга Васильевна, пойдемте дальше?

Заметив, что Иван Федорович и Ольга Васильевна удалились, дети гурьбой повалили в зал. И вскоре звуки пианино и детские голоса снова разносились по зданию школы.

Медленно шагая вдоль классов, директор задумчиво глядел себе под ноги. Раза три он одобрительно кивнул головой и улыбнулся, видимо радуясь какой-то своей мысли. Грекова тоже молчала. В подобных случаях она не любила спрашивать, а ждала, когда собеседник сам начнет разговор.

— Ольга Васильевна, — заговорил Рудаков, — вот мы были сейчас у наших физкультурников, радистов, хор слушали, да и другие кружки. У нас везде и всюду работой руководят учителя. Как, по-твоему, правильно это?

Грекова слегка наклонила голову и вскинула брови, что она делала всегда, когда затруднялась ответить сразу. Потом сказала:

— Разумеется, неправильно.

— И я считаю, что неправильно! — горячо продолжал Рудаков, как будто спорил со своей собеседницей. — Мы вредим ученикам нашими назойливыми «делай так, а так не делай», «вот тебе, деточка, готовый план — выполняй». Ведь это уже не руководство получается, а какое-то, понимаешь, вождение за ручку. Мы думаем, мы намечаем, мы организуем… А ребята? Им нечего делать! Откуда же у них инициатива творческая возьмется, когда мы сами душим ее?

— Вот именно!

— Да, да, мы сами растим их пассивными людьми, иждивенцами, которые самостоятельно шага сделать не могут! А от иждивенца до паразита недалеко. Что, не так?

— И до отщепенца, что в стороне от коллектива стоит, — добавила Грекова.

— А почему стоит в стороне? Потому что мы не всех ребят к общественной работе привлекаем: у одного, понимаешь, десять нагрузок, а у десяти — ни одной.

— Очень резонное замечание. Но привлекать мы еще как-то умеем, а вот у в л е ч ь работой — с этим у нас просто беда. В общем, Иван Федорович, вопрос такой, что походя не решишь. Нужно серьезно все обдумать и с товарищами посоветоваться.

— Да, на следующей неделе соберу народ.

Дверь класса, возле которой остановились Иван Федорович и Ольга Васильевна, на секунду приоткрылась. Из нее выглянула вихрастая мальчишечья голова, сделала большие глаза и исчезла. В классе послышался возбужденный шумок, потом стало тихо.

— Здесь, мне помнится, обычно Виктор Петрович бывает, — сказала Грекова.

— Да, да, — подтвердил Рудаков.

В классе работала редколлегия школьного литературного журнала.

На партах и подоконниках лежали многочисленные листы бумаги, исписанные и неисписанные, разрисованные и обведенные рамками, вырезки из журналов и газет, цветные карандаши, краски, кисти. На учительском столе стояла пишущая машинка. Маруся Приходько, девочка из класса Виктора Петровича, сосредоточенно била одним пальцем по клавишам и улыбалась каждой появляющейся букве. За партами сидело еще несколько ребят. Заведующий отделом прозы, девятиклассник Юрий Герасимов, рослый загорелый парень с крупными чертами лица, догрызал уже второй карандаш, редактируя критический обзор журнала. Лирический поэт Вася Зуйкин сидел, наклонив над тетрадью лицо, густо усыпанное веснушками. Иногда он вскакивал и взволнованно ходил по классу. Володя Светлов, высунув от усердия кончик языка, заканчивал иллюстрацию к рассказу четырнадцатилетнего юмориста Вени Рыжкина, который прыгал от восторга за его спиной.

Виктор Петрович правил стихи.

Когда директор и парторг вошли в класс, все встали.

— Здравствуйте, любимцы муз! — шутливо приветствовал кружковцев Иван Федорович, пожимая руку Логова.

Ребята ответили на приветствие и шумной толпой окружили вошедших.

— Иван Федорович, большое вам спасибо от всех нас за машинку! — сказал Герасимов. — Мы второй номер уже не пишем, а печатаем. Толково получается!

— Вот посмотрите! — Девочка, которая до этого сидела за машинкой, протянула директору первый экземпляр редакционной статьи.

— Сами печатаете? — спросил Иван Федорович, не спеша оценивать работу.

— Эту еще не сама печатала, — смущенно отвечала восьмиклассница. — У меня пока плохо выходит.

Все подошли к столу и стали рассматривать в машинке новую закладку, где отдельные буквы перебивались по нескольку раз, а в середине слов попадались тире и вопросительные знаки, исправленные карандашом.

— Ну что ж, — одобрительно наклонил голову директор, — две последние строчки напечатаны без ошибок. Уже хорошо. Я так не сумею.

— Иван Федорович, не создать ли нам курсы машинописи? — спросила Ольга Васильевна.

Ее предложение поддержали все:

— Добро!

— Правильно!

— Факт! Анна Васильевна хорошо печатает. Вот и пусть учит девочек.

Так и решили. Тут же, в классе, на курсы записалось пять человек.

Иван Федорович между тем уже сидел за партой и внимательно просматривал очерки, рассказы и стихи, намеченные к печати. Юные авторы с тревогой и любопытством поглядывали на него: директор неплохо разбирался в литературе и был взыскательным критиком. Однако Иван Федорович с видимым удовольствием читал страницу за страницей, и вдруг он громко рассмеялся, как смеются люди, привыкшие открыто и непосредственно выражать свои чувства.

— А подать сюда Веню Рыжкина! — сказал Иван Федорович, поднимая на ребят смеющиеся глаза. — Ай да молодец! Честное слово, молодец! Ну, присядь поближе.

Веня Рыжкин, низкорослый, коренастый паренек, с круглым лицом и озорными искорками в черных зрачках, смело подошел к директору, сел рядом.

— Сам писал?

— А кто ж за меня писать будет! Конечно, сам.

— Гм, недурно… А сюжет откуда взял?

— Как откуда? Из жизни. Надуманные ситуации, высосанные из пальца образы никогда не станут живыми. Это же главный закон искусства.

— И тут не подкопаешься! — Иван Федорович довольно потер руки и с улыбкой оглянулся на окружающих. — Ну, Рыжкин, а как ты сам оцениваешь свой рассказ?

— Как сам оцениваю? Рассказа-то еще нет, а то, что написано, никуда не годится. Все нужно менять.

— Сколько ты над ним работал?

— Полтора года и еще столько придется.

— Вот как! Твой отец, по-моему, шахтер.

— Да, навалоотбойщик.

— Кем же хочешь быть?

— Я не только хочу, а буду корреспондентом газеты.

— Правильно, сынок! Так и держи, не сворачивай.

Тамара Львовна после репетиции недаром задержалась в учительской: плащ и кепка Логова висели на своем обычном месте.

Чтобы не вызвать подозрения у подруг, которые настойчиво звали ее с собой на танцы, молодая учительница взяла с окна тетради и принялась их проверять. Но едва подруги успели выйти за дверь, как в руках Тамары Львовны вместо одного красного карандаша появился другой, употребляемый вовсе не для исправления ошибок. Потом и плоская пудреница с маленьким зеркальцем в середине, и крошечный флакончик духов, и рейсфедер, приспособленный для выщипывания бровей, были извлечены из сумки. Прислушиваясь к звукам в коридоре, девушка протерла зеркальце и стала проделывать со своим лицом те хранимые в тайне от мужчин операции, которые, однако, хорошо им известны и предназначены прежде всего для них. Закончив туалет, Тамара Львовна вернулась к тетрадям, но работа не клеилась. В голову приходили совсем другие мысли:

«Он меня не замечает или только делает вид. Конечно, он гордый и скрытный, никогда не признается. Однако вчера он так посмотрел на меня, так посмотрел, что все стало ясно. Какие у него красивые умные глаза! И очки ему очень идут. А губы… Но что ж это его так долго нет? Сколько можно!..»

В это время за дверью послышались шаги.

«Наконец!» — облегченно вздохнула Тамара Львовна и сделала вид, что работает.

Вошел Виктор Петрович с объемистой папкой в руках.

— Вы тоже закончили? — спросила девушка.

— Да, закончил. В следующую субботу выпустим второй номер журнала «Наше творчество». Вот полюбуйтесь. — Учитель разложил на столе еще не сшитые листы с текстом, готовые рисунки, фотографии.

Тамара Львовна недолго их рассматривала.

— Прелесть! Прекрасно! Очень хорошо! — восклицала она. — Вам в какую сторону, Виктор Петрович?

— В какую сторону? Как в какую сторону? — не понял учитель.

Девушка не отвечала, потупив глаза.

— Ах, в какую сторону идти домой? — догадался, наконец, Виктор Петрович: таким неожиданным был для него этот вопрос. — В сторону шахты.

— И мне туда… — робко и смущенно проговорила молодая учительница.

— Так пойдемте вместе.

На улице моросил мелкий беззвучный дождь, называемый в народе мжичкой. Фонари были обведены искристыми кругами: светилась попадавшая в лучи водяная пыль. Холодная сырость неприятно покалывала лицо и заставляла вздрагивать всем телом.

— Какая мерзкая погода! — огорченно сказала Тамара Львовна, поднимая воротник.

— И в такой погоде есть своя прелесть, — возразил Виктор Петрович.

— Уж какая тут прелесть!

— А посмотрите на фонари: они похожи на огромные одуванчики. Правда? А ваш воротник в мелких-мелких бусинках дождя, он весь горит. Разве не красиво?

— И правда, красиво! — Тамара Львовна ласково посмотрела на Логова. — Вот я такая: пока мне не покажут, я сама не увижу…

Некоторое время они молчали. Девушка поскользнулась раза два, но ее спутник так и не догадался подать ей руку.

— Виктор Петрович, — снова заговорила девушка, — вы всегда и со всеми откровенны?

— Да, конечно, — отвечал молодой учитель.

— Вот скажите: если бы не мой намек, вы пошли бы со мной?

— Знаете, об этом я никогда не думал.

— И теперь жалеете?

— Нисколько: мы, кажется, не успели наскучить друг другу.

Тамара Львовна замедлила шаг и остановилась.

— Вот и мой дом, — проговорила она. — Заходите, если будет охота. У меня есть к вам одна маленькая просьба: принесите мне что-нибудь почитать.

— А что именно?

— Если можно, «Саламбо» Виктора Гюго.

Логов остолбенел.

— Я вас прошу, — повторила Тамара Львовна.

— Хорошо! — отвечал Виктор Петрович с иронией, которой девушка не заметила. — Я спрошу разрешения у Флобера.

— Ах, пожалуйста, спросите. Я вам буду очень благодарна. До свидания.