Первый год

ГЛАВА 19

В воскресенье Логов ходил по квартирам своих учеников. Прежде других Виктор Петрович решил навестить родителей Степного и Гулько, потому что ребята две недели не являлись в школу.

Снова Первый Шурф. Те же покосившиеся и почерневшие лачуги, тот же террикон брошенной шахты, под ногами та же черная от угольной пыли земля. Только после вчерашнего дождя все кругом стало еще чернее. И снова учителю показалось, что перед ним старый, отживший мир.

У домишка, где жил Алексей, Логов остановился и через низкую изгородь, кое-как скрученную из обрезков ржавой жести, железных прутьев и кусков проволоки, заглянул во двор. На лавке возле двери чистила кастрюлю пожилая женщина, но не та старуха хозяйка, которую знал Виктор Петрович, а другая, высокая и сухощавая, в драном полушубке на худых плечах.

— Здравствуйте, — сказал учитель, когда увидел, что женщина заметила его. — Разрешите?

— Чего надыть? — не отвечая на приветствие, спросила она, и Логов почувствовал на себе ее недружелюбный взгляд.

— Вы мать Алексея?

— Ну, мать.

— Я учитель.

— Жалиться пришли? — Степная поставила кастрюлю на скамью, вытерла о подол руки.

— Нет, не жаловаться, — возразил Виктор Петрович и, не дождавшись приглашения, сам шагнул во двор. — Я пришел познакомиться с вами, посоветоваться.

— Було время — советовались и со мной, а теперича… — Женщина безнадежно махнула рукой.

«Казачка, что ли? — подумал Виктор Петрович. — Говор наш, донской. Сердитая тетка. И сын в нее».

— Алексей дома?

— Нету.

— Где же он?

— Неколи мне за ним глядеть.

— Но вы же мать! Должны же вы о сыне беспокоиться?

— Слава богу, не малолеток. Сам нехай об себе беспокоится.

— Странно! А если с ним случилось что-нибудь?

— Случилось? Сохрани, господи, и помилуй! — Испуг и страдание отразились на лице женщины. — Чего с ним?

— Да ничего. Я только спрашиваю, — поспешил успокоить родительницу Виктор Петрович.

Степная облегченно вздохнула и перекрестилась.

«Она очень любит его и знает, где он, — заключил учитель. — Значит, у них нет секретов друг от друга. А мне от этого не легче, даже трудней».

Действительно, сколько и о чем Логов потом ни спрашивал женщину, она ничего не сказала ему.

Тогда Виктор Петрович зашел к хозяйке. Старуха была больна и лежала на жесткой и грязной постели, укрытая вонючим тряпьем.

«До чего довели! Этого нельзя так оставить!» — пришла учителю прежняя мысль. Он медленно и осторожно, как подходят к больным, приблизился к старухе, посмотрел в ее жалкое, страдальческое лицо.

— Вам плохо? — спросил Виктор Петрович и вдруг понял, каким глупым и ненужным был его вопрос, потому что больной не может быть хорошо.

Женщина, часто и шумно дыша, уставилась на Логова тусклыми глазами.

— Ох, доктор, — заговорила она слабым голосом, — ради бога, не надо в больницу… Я и сама помру.

— Я не доктор, я учитель.

— Учитель? Что надысь приходил?

— Да, да. Врача вызывали?

— Нонче был. Семка с им за «Скорой помощью» побег.

— Какой Семка?

— Да внук.

— Так Сема Гулько ваш внук?

— А кто же? Внук и есть.

— Значит, его отец — ваш сын?

— Не знаю, как и назвать. Вроде бы сын и не сын. Бог ему судья… Теперя мне уж недолго жить, нехай хоть похоронит по-людски.

Логов почувствовал, как в его груди поднялось что-то горькое и горячее, сдавило горло и мешало дышать. Это горькое и горячее вот-вот готово было вырваться наружу. Боясь показать постороннему человеку свою слабость, учитель сделал вид, что закашлялся, и торопливо вышел на улицу. За несколько минут добежал он до квартиры Гулько, но никого не застал дома.

«Что же делать? — в лихорадочном волнении думал Виктор Петрович. — Какая бесчеловечность! Мать умирает, а сын… Этого нельзя так оставить! И тот в профкоме… толстокожий бюрократ… Но что делать? Стой! Знаю!»

Логов поспешил домой. Чуть не бегом бросился он в свою комнату, не раздеваясь, даже не снимая кепки, сел за стол, схватил ручку и первую попавшуюся тетрадь.

«Пережитки прошлого», — размашисто написал Виктор Петрович на середине страницы. Подумал. Зачеркнул. Еще написал: «Судите сами. Фельетон». Поморщился, но оставил и быстро забегал пером по бумаге:

До поздней ночи просидел Виктор Петрович над исписанной и исчерканной тетрадью. Утром он отнес фельетон в газету, и через несколько дней его читали и о нем говорили почти все жители шахтерского городка.

Быстрее обычного протрезвился Гулько-отец. Гулько-сын опять куда-то скрылся. Забыв солидность, метался по своему кабинету председатель профкома шахты (автор фельетона чувствительно задел и его). Состоялось, наконец, профсоюзное собрание, на котором Василию Захаровичу (да и не только ему одному) пришлось, как говорится, очень туго. Неблагодарный сын поневоле вспомнил о матери — у нее нашли крайнее истощение организма — и взял ее из больницы домой, тем более что после выступления газеты тяжелым положением престарелой женщины заинтересовался суд.

Конечно, все это сделалось не так скоро, как хотелось Логову, но он радовался, что помог людям в беде.