Полынья

1

Секретарь директора Анна Кирилловна, высокая, худая женщина лет сорока пяти, седая, но с моложавым, без морщин лицом, прозванная на заводе донной Анной — среди инструментальщиков, способных на разные придумки, шутников хоть отбавляй — сидела за небольшим коммутатором и подряд включала абонентов одного за другим. Говорила в телефонную трубку одинаковые слова:

— В одиннадцать вече, пожалуйста.

Вече… Этим старинным русским словом кто-то назвал на заводе планерку, так и прижилось оно, обозначая уже не шумное новгородское и псковское многолюдье на площади, а деловое совещание в кабинете Романа Григорьевича Сюткина, директора Новоградского инструментального завода.

— В одиннадцать вече, пожалуйста…

Слова, повторяемые раз за разом, все же не звучали одинаково, они были окрашены богатыми интонациями, которые и выдавали разное отношение донны Анны к абонентам. Это было ее собственное отношение, а вовсе не то, которое вроде должно было бы совпадать с тем, как думает и как говорит с заводским народом Роман Григорьевич. За глаза на заводе директора звали не по фамилии, не по отчеству, а просто Романом. Этим подчеркивался тот демократизм, который и существовал на заводе в отношениях между командирами производства и рабочими, между директором и всеми остальными.

— В одиннадцать вече, Роман Григорьевич просил… — Позвонила Анна Кирилловна секретарю партбюро Сойкину, которого вовсе не в обиду, а с уважением, от чистого сердца звали «наш деятель», подчеркивая этим действительное умение Сойкина работать с людьми.

— В одиннадцать вече, — проговорила Анна Кирилловна очередному абоненту, это был начальник ОТК, грузный и малоподвижный, упрямый Пивоваров, — Роман Григорьевич просил прийти вместе с Варей Канунниковой.

— В одиннадцать вече, — позвонила она начальнику цеха индикаторов Хрулеву и добавила, чтобы он был вместе с заместителем Неустроевым.

Начальнику снабжения просто объявила: «В одиннадцать вече»… Снабжение на заводе всегда было слабым местом, и все привыкли Порошина ругать, что невольно передалось и Анне Кирилловне, хотя она и сопротивлялась этому. Кто-то из заводских злословов сочинил на Порошина такую эпиграмму:

Прежде чем вызвать очередного абонента, Анна Кирилловна откинулась на спинку вертящегося стула, поправила волосы и взглянула в блестящую панель коммутатора, где расплывчато качнулось отражение ее лица.

— В одиннадцать вече, Егор Иванович. Хорошо, если с вами будет Летов. Да, просил Роман…

Егор Иванович вовсе не был большим начальником, с которым по долгу службы Анна Кирилловна была бы столь уважительна. Он был мужем Вари Канунниковой, начальником технической лаборатории, известный, как говорят, далеко за пределами завода изобретатель. Но и не это заставляло Анну Кирилловну по-особому относиться к Канунникову. Ей нравился Егор Иванович. Он чем-то неуловимым выделялся среди инженерных работников завода. С давних пор она с настойчивостью исполнительного человека пыталась четко провести границу между ним и другими, но у нее ничего не получалось: он был вежлив с ней, как и все. Как и все, аккуратен в одежде, в жестах, словах — строгое и точное производство приучает людей к этому, и все же в нем было что-то такое, что нравилось ей особо, и ей хотелось тоже иметь свою особинку, какую имел и Егор Иванович. Однажды она поняла, что особинка Егора Ивановича — это его независимость, которая пришла к нему не потому, что он считает себя выше всех и никому не подчиняется, а потому, что самостоятельно мыслит. А ей-то, донне Анне, откуда взять эту независимость, если она вечно исполняет приказы, плод чужих мыслей? Но стремление иметь хотя бы чуточку независимости заставляло ее анализировать каждый поступок Егора Канунникова, стремиться в чем-то походить на него.

Перед одиннадцатью стали приходить работники отделов, те, кому надо было переброситься наедине то ли с Романом, то ли с главным инженером Мелентьевым, а то просто заранее узнать у донны Анны, о чем пойдет разговор и почему планерка собирается в неурочный субботний день, и вроде давненько такого не было. Потом пойдут цеховики, привыкшие являться, что называется, впритирочку, после закрытия дверей в директорский кабинет. Цеховиков она, куда денешься, пожурит, но пропустит.

А Егор Иванович приходил ровно во столько, чтобы, успеть поздороваться с ней, сказать что-нибудь вроде: «Ну, у вас новая прическа, донна Анна, она вам идет» и войти в кабинет, когда Роман поднимал взгляд от сводок и оглядывал работников, все еще не настроившихся на строгий деловой лад.

Пришли Пивоваров и Варя. Пивоваров сразу в директорский кабинет, Канунникова подсела к столу Анны Кирилловны, которая тотчас отметила, что та взволнована. Она не раз отмечала подобное волнение у Вари, когда ее вызывал директор, и всегда она присаживалась вот так, к столу, чтобы успокоиться. Уж не видела ли она тех незримо особых отношений, какие установились между Егором Ивановичем и ею, Анной Кирилловной? Да и что тут можно увидеть? Нет, конечно, нет…

Какие они разные характерами, эти Канунниковы. Егор Иванович открыт, общителен, дружелюбен. Наверно, такими бывают все, кто чувствует себя независимым. А Варя казалась Анне Кирилловне нелюдимкой, замкнутой, скрытной. Правда, она отличный мастер ОТК, член завкома и недурна собой: вон какие разлетные у нее брови, как она суховато стройна, какая у нее гордая походка и твердая поступь.

А вот и он, Егор Иванович… В темно-сером костюме — цеховики являлись на вече в своих рабочих курточках и, конечно, проигрывали перед ним — среднего роста, с густыми в курчавинку темно-русыми волосами, нельзя сказать, чтобы красивым лицом — черты его были по-настоящему мужские, крупные, — но с красивыми карими глазами, пожалуй, точнее — светло-карими, с разбросанными по светло-карему коричнево-кофейными просяными зернышками — на этот раз он ничего не сказал донне Анне, лишь взглянул через голову жены, поздоровался кивком и спросил Варю:

— Сюда? — Снова кивнул, но на этот раз в сторону директорской двери.

— На вече… — Варя, наконец-то, справилась с волнением (Анна Кирилловна это заметила сразу же), поднялась и впереди мужа прошла в директорский кабинет, за ними, осторожно ступая, — как бы не наделать шума (он всегда так ходил), — прошел Иван Летов, рослый светловолосый рабочий технической лаборатории. На вече его приглашали обычно тогда, когда Егору Ивановичу предстояла долгая отлучка с завода и Летов оставался за него. Это уж Анна Кирилловна изучила за годы работы с Романом. Куда же Егора Ивановича собираются угнать на сей раз?

Анна Кирилловна поплотнее прикрыла директорскую дверь, но тут прибежал запыхавшийся, вечно не поспевающий Неустроев, темнолицый, с узким шнурочком усов под вздернутым воробьиным носиком. Когда Неустроев улыбался или нервничал, шнурочек усов подергивался, коробясь.

— Вечно неустроенный Неустроев, — скаламбурила Анна Кирилловна и втолкнула его в кабинет.

— Донна Анна… — успел только сказать тот.

Вече как вече, сколько их в году!

Егор Иванович, устроившись между Варей и Пивоваровым, вполуха слушал то, что говорил Роман. Говоря, директор пробегал взглядом по лицам сидящих, задерживаясь то на лице Егора Ивановича, то Вари, как бы вспоминая что-то. Егор не обращал на это внимания и значения никакого не придавал, а Варя хмурилась и не глядела на директора.

О технической лаборатории на вече почти никогда не говорили, и Егор, считая этот час потерянным, сидел как бы отсутствующий. Его не задевало то, что говорил Роман о Порошине, который проворонил время и не отоварил наряды на металл, из-за чего простояли цехи, хотя не волноваться по этому поводу было вроде бы неприлично. Не задел его и разнос, который устроил Роман Хрулеву, — из-за поломок у него в цехе простояли станки и недельный план по индикаторам оказался сорванным. И к этому вроде бы тоже стыдно остаться равнодушным… Егор сидел и думал о своем. В последние дни он и Иван Летов вдруг поняли, что попали в необъяснимый тупик. Прибор, который они вместе создавали, который родили в мыслях и выносили в сердце, не отвечал их задумке. О том, что он был позарез нужен их заводу, да и всем другим инструментальщикам, даже говорить было неловко. Такой тончайший измерительный инструмент, как индикатор, проверялся примитивным способом, и понятно, какова могла быть точность. Она зависела от умения, навыка и даже от состояния нервной системы контролера, а то и просто от его настроения. В результате отличные инструменты могли попасть в брак, а негодные отправиться в жизнь. Вот и задумали они прибор автоматического контроля индикаторов — ПАКИ, — который был бы непогрешим, точен и постоянен. Но получилось, что сам их прибор грешен, где уж ему быть проверяльщиком индикатора? Кинетическая схема, которую они приняли с Иваном, никуда не годилась, а новое не лезло в голову, хоть убейся.

— Ты что это хмуришься и вздыхаешь? — шепотом спросил Пивоваров. — Грехов много?

— Как у монаха, который вернулся из отпуска, — усмехнулся Егор, освобождаясь от мыслей.

— А что у монахов ныне бывают отпуска? — удивился Пивоваров.

— А как же!

— И сколько же? Две недели или двадцать четыре дня?

— Постригись в монахи — узнаешь…

И тут Егора привлекла громкая речь директора. Да, перспективы у завода вырисовывались неважные. И опять снабжение: нет такой нужной стали, как серебрянка, ее раньше получали из Запорожья, а теперь все наряды выданы на Чернореченский завод своего же, Новоградского, совнархоза. Но в Чернореченске сроду такую сталь не плавили, да и не собираются, вот и попробуй выкрутись. Другие легированные стали заменялись углеродистыми, конечно, не без ущерба для качества, а эту заменить было нельзя. Не останавливать же из-за нее завод?

Роман и на этот раз не оставил в покое Порошина, хотя отлично знал, что он тут ни при чем. Если после создания совнархозов произошла такая перетасовка в народном хозяйстве, что тут может сделать Порошин? Но как же быть, если у тебя план? Если ты его не осилишь, три шкуры с тебя сдерут. Роман взглянул на Канунникова: вот кто мог бы заменить Порошина! Сколько раз Егор спасал завод в подобных критических случаях. Напористый мужик и везучий…

— Все! — Роман Григорьевич поднял руку, как знак того, что разговор окончен.

Галдя и переругиваясь, люди расходились с вече. Директор перехватил намерение Канунникова поскорее уйти из кабинета вместе с женой, остановил его:

— Погоди, Егор Иванович, нужен ты мне.

Егор оглянулся. Заметив в его глазах нетерпение, Роман то ли осадил его, то ли попытался успокоить:

— Серьезный разговор к тебе. Не торопись.

Егор заметил, как он взглядом проводил Варю, потом обернулся к нему.

— Присядь, долго говорить будем. Предугадываю.

Егор прошел к столу, сел на стул сбоку, где обычно сидел главный инженер Мелентьев. В низких креслах, что стояли спереди, всегда было неловко, и Егор не любил в них устраиваться.

— О чем же разговор, Роман? — Егор выжидательно глядел, на директора, но тот не поднимал от стола глаз. Припухшие желтые веки подрагивали, лобастая с большой лысиной голова клонилась к столу.

Они были друзьями, директор Сюткин и инженер Канунников. Вместе кончали вечерний политехнический институт, вместе работали в цехе индикаторов — Роман начальником, Егор его заместителем. Дружили домами, что называется, но здесь, в этом кабинете, они при людях были на «вы». И только оставшись вот так, с глазу на глаз, они могли говорить друг другу товарищеское «ты», поспорить запросто.

Много лет шли они вместе, но не стали похожими друг на друга. Роман учился и работал, чтобы стать директором. Егор — чтобы стать настоящим инженером. Каждый вроде бы добился своей цели: один — вот он, уверенно чувствующий себя за директорским столом, другой — хороший инженер, в чем никто на заводе не сомневался, не видящий пропасти между собой и директором.

— Егор, я хочу сразу в открытую, — начал директор, все еще не поднимая глаз от стола, от бумаг, которые он уже знал, наизусть и теперь лишь использовал их как зацепку, чтобы не глядеть на Егора.

— Жду…

— Знаю, у тебя куча дел… Знаю, но то, что я должен предложить, тебе, это единственный выход…

— Не темни, Роман. В открытую, так в открытую.

— Да язык не поворачивается…

— Поверни! Я уже догадываюсь: серебрянка?

Роман с нескрываемым облегчением поднял голову.

— Не даром мы друзья, с полуслова друг друга понимаем.

— Но на этот раз не поняли. Я просто угадал твои намерения. Понять я тебя не могу и не хочу.

— Егор…

— Слушай, Роман, не люблю я драматизации или игры в нее.

Директор насупился, лицо его и большая лысина налились кровью, но он умел держать себя в руках и не проявил ничем своей власти или их дружеских отношений. Только обронил как бы про себя:

— Окопался в своей лаборатории, ничего больше знать не хочешь…

— Роман, ты же меня назначил! Как не стыдно в чем-то, укорять меня? Ты же утвердил наш план. А что мы из него освоили? Алмазный инструмент на обработке мер длины… Может, мы уже внедрили его? А разработка головных изделий на уровне мировых стандартов?.. Может, ты уже принял их у нас? Ну, и ПАКИ… Разве не ты утвердил нам разработку этого, прибора?

— Все верно, Егор. Я все утвердил, придет время — спрошу, не обижайся. Но пойми, кроме твоей лаборатории у нас есть еще завод, а у него план, и план этот летит в тартарары. Можешь ты это понять?

— Я и так езжу весь последний год, разве не ты меня посылаешь? Месяц жил в Кубанске, отлаживал наши автоматы на новом инструментальном заводе. Забыл? В Ленинграде сколько проторчал, когда испытывали нашу специальную фрезу? Может, не ты посылал меня? Ну, это еще туда-сюда. Это вроде мое дело. Но ты меня в Златоуст посылал? В Чернореченск? Зачем посылал? Чтобы я, как самый вульгарный толкач, привез тебе сталь?

— Почему — мне? Я ее пока что не ем… Ты привез сталь для завода, обеспечил всех работой, и план мы тогда-сделали…

— Слушай, Роман, нельзя быть таким бессовестным, хотя мы и друзья… Твою мораль я знаю: «Во имя завода все возможно», но я не разделяю ее.

Роман как-то обмяк за столом, осел в своем кресле. Проговорил устало:

— Ладно, иди. Только насчет совести подумай. Кто из нас бессовестный.

— Спасибо за совет!

Канунников вышел от директора таким расстроенным, каким донна Анна давно не видела его, да и, пожалуй, вовсе не видала. Но он, как всегда, улыбнулся ей, качнул головой, как бы говоря этим «до свидания». На душе все же было нехорошо, и он в этом признался донне Анне.

— А я уже заметила, Егор Иванович, — призналась она. — Что, командировка? За сталью?

— Вы угадали. Ну и что вы думаете?

— Что я думаю? — Донна Анна помолчала. — Сами знаете, безвыходное положение. Но гвозди забивать скрипкой? Роман, по всему видно, растерялся.

— Спасибо, донна Анна… за поддержку.

Канунников вышел из заводоуправления. И хотя он знал, что прав, другого решения он принять не мог, на душе все же было паршиво, как будто он в чем-то сподличал.