Полынья

28

За дни отгула Варя перестирала, перештопала, промыла и протерла в доме все, что требовало этого, наконец, помогла Егору распилить дрова. Настроение у нее было хорошее, еще бы — закончился месяц, завод закруглил план, в приказе Романа отмечалась особая роль ОТК и Варвары Петровны Канунниковой в этой эпопее. В воскресенье супруги собирались в лагерь, но тут выяснилось, что кончается первый срок и дочь на короткое время должна была вот-вот приехать домой. Значит, поездка отпадала. Это было, пожалуй, кстати: на воскресенье завком наметил выезд на Шумшу, и там можно было интересно провести выходной.

Но еще в пятницу Егора неожиданно вызвали в совнархоз. Вернулся он домой мрачный, позвонил Ивану Летову и сообщил, что уезжает в очередной вояж, затем вытащил из чулана чемодан, который было забросил, и вот уже в дорожном плаще сидел за круглым обеденным столом. На столе — листок из тетради, карандаш, с тупого конца обкусанный Славкой.

Надо что-то написать дочери, но Егор не мог приняться за письмо. Он не знал, что написать ей. Просто хотелось разорвать листок, который положила перед ним Варя, сломать карандаш, который она ему подсунула.

Он вспомнил, как его вызвали в совнархоз. Первой мыслью было: продал Роман. Расхвалил, вот его и приглашают на работу. Что ж, он пошел бы туда и, пожалуй, согласился бы поработать годик, чтобы спасти «алмазный вариант». Была бы у него власть в руках…

Но ему предложили поехать в Чернореченск и привезти сталь. Сталь для его завода, где в последний «штурм Кенигсберга» были выброшены во вторсырье и вложены в сверхплановые изделия последние запасы металла. Роман, должно, не посмел говорить с Егором. Или стыдно ему? Как бы там ни было, Егор поедет сейчас с командировкой завода и письмом совнархоза, подписанным самим председателем. Что ж, неплохая подпорка…

Времени оставалось лишь на то, чтобы забежать на завод за командировочным, деньгами и «шанцевым» инструментом. Догадались все это собрать у донны Анны, так что бегать туда-сюда не пришлось. Зато он позволил себе немного побыть в ее обществе. Анна Кирилловна была взволнована, казалось, что-то хотела ему высказать, но так и не нахрабрилась. И только когда он встал, она остановила его движением руки:

— Как я надеялась, что вы не придете!

— Анна Кирилловна, что это вы не в унисон с начальством?

— Дорогой Егор Иванович, в кои-то веки я заимела свое мнение, и вы меня оговорили…

Егор прижал руку к груди:

— Донна Анна, извините меня за эту неуклюжесть! Вернусь, договорим. А теперь домой, собраться и написать письмо дочери. Так хотелось повидаться, и вот опять история.

…Егор сидел и маялся над тетрадочным листком, ни одного слова, с которым он мог бы обратиться к дочери, не было у него в запасе. Все, о чем он без усилий мог думать сейчас, было связано с заводом, с пагодой. Когда Егор вернется, Иван сделает еще один вариант ПАКИ. Может быть, будет еще один, а может, и два варианта, все равно теперь это просто техническая работа. А вот «алмазный вариант»… Сколько вложено в него, и все полетело из-за дурацкой моды. Этот почин с уплотнением оборудования не больше, не меньше, как самодеятельность неосведомленных в технологии людей. И вот из-за этой самодеятельности все летит к черту.

В коридоре послышались шаги, Варя привела из садика Славку. А Егор не успел еще написать Ирине ни одного слова. Он сидел и вспоминал зеленую лужайку на берегу Быстрицы, плач иволги и бессовестное добрячество кукушки, отсчитавшей ему еще тридцать два года, корову, неловко берущую траву из рук Иринки. Коровы — не собаки, из рук брать не обучены… И тут будто жаром обожгло лицо Егора: он вспомнил, как покраснела Иринка, когда встретилась со своим старшим пионервожатым. Даже слезы выступили у нее на глазах. И Егор почувствовал, как горячо стало лицу. Но это не от смущения, а от стыда. Он должен извиниться перед дочерью, что не приехал в прошлое воскресенье — «штурм Кенигсберга» отменил выходной. А теперь снова долго не увидит ее.

«Дочка моя милая, я всю неделю ждал воскресенья и скучал по тебе, — пришли слова, и он взялся уже за карандаш, но остановил себя: — Не ври, разве ты скучал по дочери? Ты облегчал участь жены в ее ОТК и маялся своим «алмазным вариантом».

И он написал:

Егор остановился, зажал между пальцами карандаш, да так, что тот хрустнул.

«Хлюпик ты, не мог отказаться… Все еще веришь в силу своей деревянной сабли», — подумал он. Хотел и это написать дочери, но удержался. Написал другое:

Он опять остановил себя, обругал: «У дочери-несмышленыша спрашиваешь о том, что сам бы должен знать давно», — хотел зачеркнуть слова, но тут вбежал уже переодетый и умытый Славка, и Егор лишь приписал: «Пока до свидания, Ирина. Передай привет, — он хотел написать «твоим подругам», но вспомнил того подтянутого и красивого старшего вожатого и написал: «твоим товарищам». Конечно, дочь ничего в этом не поймет, никакого смысла не уловит, но он-то написал это со смыслом. Какой отец не захотел бы иметь такого жениха для своей дочери?

В дверях показалась Варя, он понял, что пора на вокзал. Он нагнулся за чемоданом, встал. Славка — ох ты, чуткая душа, — взял его за руку, сказал, как бы утешая:

— Тебе неохота ехать, я знаю. Как ты там живешь совсем, совсем один? Но ведь ты едешь в последний раз?

— В последний, — сказал отец. — Проводишь?

— Провожу. Мама тоже едет. Раздобрилась, правда?

«Ах, Славка, Славка, охламон ты эдакий, до чего ты все понимаешь, слов нет сказать», — подумал Егор.