Полынья

31

Иван и Эдгар сидели, склонившись над ПАКИ. Иван включал прибор, вмонтированный в столик, мотор начинал недовольно гудеть, повизгивая, будто жаловался на бесполезную работу. С прибором получались какие-то странности: при проверке одного и того же индикатора он давал разные показания. Раз за разом Иван нажимал на пуск, на бумажной ленте точками обозначались графики отклонений, различные по форме и амплитуде.

— Ты какую-нибудь закономерность видишь? — Иван повернулся к Эдгару, и на лице его, по-детски открытом, отразилось недоумение. Хохолок светлых волос на верхушке упал, как побитый петушиный гребень. В прищуре глаз его чувствовалось внутреннее смятение.

— Закономерность? — Эдгар как-то странно мотнул головой, точно освобождаясь от петли на шее. — Закономерность можно вывести из нормального поведения, а тут черт-те что…

— Закономерность должна быть. Видишь, он дает погрешности только после длительной работы. Тебе это о чем-нибудь говорит?

— Может быть, диск?

Эдгар оглянулся на цех, пальцем поманил Яшку-слесаренка. Яшка с радостью сорвался с места, должно быть, надоело парню корпеть у монтажного стола. Подбежал, бедово глядя на Эдгара светлыми ясными глазами, подбоченясь, пропел:

Иван прищурился, улыбаясь, но Эдгар сидел с неподвижным лицом и плотно сжатыми губами, как человек, вступивший в заговор молчания.

— Иван Георгиевич, извольте распорядиться, когда доставить вам собак… — продолжал молоть слесаренок.

— Яшка, твоя голова, по моему разумению, излишне вентилируется, — заметил Эдгар, — может быть, кое-где поставить заглушки? Хотя бы тут, — и Эдгар пальцем сделал кружок в воздухе вокруг Яшкиного рта.

— Присядь, — попросил Иван. Яшка послушно присел к столу, стал серьезен. — А что если центровка фальшивит? — спросил Иван. — Отсюда и вся эта чепуха…

— Нет, — твердо сказал Яшка, — центровка — нет. Электроника — да.

— Что? Электроника? — Эдгар мгновенно повернулся вместе со стулом, будто стул под ним был вращающийся, как у пианиста.

— Да. При барахлистой центровке погрешности были бы сразу, а не через сто операций. А что, не так? — Яшка победителем взглянул на вдруг оживившееся лицо Эдгара — и в самом деле вместо всегдашней серьезности на темном лице Эдгара проступило что-то похожее на улыбку. Странно было Яшке видеть это, и он отодвинулся даже, признав улыбку за крайнее Эдгарово возмущение. Но Эдгар провел ладонью по жестким Яшкиным волосам, постучал пальцем по лбу.

— Варит! — только и сказал он. — Проверим еще раз схему. А ну, катай отсюда!, — И он спихнул Яшку со стула. Яшка взмахнул руками, но удержался, не упал, побежал к своему столу, напевая:

И уже серьезно добавил:

— А собаки-то, Эдгар Васильевич, товарищ По, значит, твои.

— Ну? — Иван вопросительно уставился на Эдгара.

— Что ну? — Эдгар сразу как-то поскучнел.

— Проверишь?

— Проверить-то проверю, но я ручаюсь за приставку.

— За что же тогда похвалил Яшку?

— Умеет выкручиваться.

Иван покачал головой, как бы говоря: взрослый ты, Эдгар, а не лучше Яшки.

Попросил позвать дядюшку Аграфена, тот точил в нижнем цехе. Как всегда озабоченный чем-то, Аграфен поднялся наверх. Весь вид его: широкое лицо с выражением сосредоточенности, глаза, которые часто останавливаются на одной точке и как бы прикипают к ней, — все говорило о его занятости.

— Агафон Савельевич, — сказал ему Иван, — сейчас Эдгар размонтирует ПАКИ, ты возьми диск и хорошенько посмотри. Боже упаси оцарапать или уронить. Понял? Нас интересует точность центровки диска: видишь, на нем закреплены концевые меры длины. И нет ли забоинок на плитках.

Аграфен в искреннем недоумении уставился на Летова.

— Иван, — сказал он с проникновенной просительностью в голосе, — освободи меня от этого. Завяз я со своей панелькой. Сам знаешь, как она нужна.

— Знаю. И панельку знаю, и как она нужна, тоже. — Иван, хитровато щуря глаза, в упор смотрел на Аграфена. Он видел его насквозь — поскорее сдать приспособление, получить законное вознаграждение. Ах, Аграфен, ничего-то нет у тебя за душой, кроме корысти. Аграфен стоял перед ним, ощетинившись, и это вызывало у Ивана неприязнь к нему. — Знаешь что, дядюшка, у нас тут не артель «кто во что горазд».

— Иван, ты всегда несправедлив ко мне. Вот Егор Иванович… Мы понимаем друг друга. Он никогда не отстранил бы меня от панельки.

— Агафон Савельевич, я же тебя не отстраняю. Но кто, кроме тебя, может найти у Яшки ошибку?

— Ах, Иван, Иван, нет в тебе жалости.

Они размонтировали прибор, Аграфен, все еще не смирившийся с тем, что его оторвали от панельки, завернул диск в бархатный лоскут и отправился в свой закуток. Он устроил для себя что-то вроде кабины, отгородившись от соседей — не переносил, когда ему мешали. Эдгар занялся своей приставкой, а Иван засел за расчеты, отодвинув в сторону бумаги, которые так и останутся тут ждать возвращения Канунникова.

В цехе пилили, сверлили, слышалось осторожное постукивание молотка. Под ногами подрагивал пол — кто-то точил в нижнем цехе; наверно, Яшка пробует еще один диск. Иван не умел охватить работу всех и каждого в их небольшой лаборатории, как умел это делать Егор, но он знал, что ребята не нуждаются в понукании, хотя в общем-то не мешало бы знать, кто чем занят. Иван собирался это дело наладить, но слишком уж захватывало его то, что было на монтажном столе, личном рабочем месте. А Егор легко успевал, умел делать все.

А если бы все время он тратил на лабораторию? Если бы давали ему это время? И почему он соглашается? А я вот не потрачу ни одного своего часа ни на что другое Когда-то я дал себе эту клятву…

И он вспомнил. Это было в родной танковой части, вручал ему полковник грамоту за активную рационализаторскую работу на ремонте машин. Как слова присяги, чувствуя холодок в груди, Иван повторил тогда слова, сказанные полковником: «Ни одного дня без творчества».

— Так точно, товарищ полковник, ни одного дня без творчества.

— Чтобы это было твоей жизнью, товарищ Летов.

— Так точно, товарищ полковник, это будет моей жизнью.

Он был тогда еще совсем мальчишкой, сержант Иван Летов, но сколько было уверенности у него в том, что он проживет жизнь так, как захочет.

Ну, а разве он не так живет?