Последняя тайна

X

В отделе рукописей Codex Vaticanus снова оказался в центре внимания. Валентина Фэрро впилась в него взглядом с такой силой, будто древний манускрипт на столе читального зала был виноват в том, что она только что услышала.

— Нет оригиналов Нового Завета?

Томаш развел руками.

— Никто их не видел, — объяснил он и, надув щеки, выдохнул нечто вроде «нету». — Исчезли! Пропали во мраке веков!

— Вот как? — удивилась Валентина и махнула рукой в сторону Кодекса. — Нам остались только эти… эти копии?

И снова отрицательный ответ.

— И копий нет.

Итальянка наморщила лоб.

— Как — копий нет?

— Нет.

Итальянка положила руку на Codex Vaticanus.

— А что же тогда это? Призрак?

— Почти, — и Томаш почувствовал, что непроизвольно улыбнулся. — Послушайте, что я вам скажу: у нас нет ни оригиналов, ни соответствующих копий Нового Завета. На самом деле, у нас нет даже ни копий копий, ни копий копий копий… — Он со своей стороны положил руку на рукопись. — Первое Евангелие, дошедшее до нас, — от Марка. Оно было написано примерно в 70 году, то есть еще в I веке. А самый древний из манускриптов с текстом Нового Завета — Codex Vaticanus датируется серединой IV века! Значит, этот Кодекс лет на триста «моложе» оригинала Евангелия от Марка и является энной копией копии оригинальной рукописи сочинения, признаваемого теперь каноническим.

— О, Мадонна! — воскликнула итальянка. — Я даже и вообразить такого не могла!

Томаш откинулся на стуле, стараясь усесться поудобнее, но глаз с собеседницы не сводил.

— А все это, как вы понимаете, создает проблемы.

Валентина покачала головой, соглашаясь с ним; как-никак, она была сыщиком и понимала важность знакомства с первоисточником.

— Можем ли мы быть уверенными, что энная копия верна оригиналу?

— Это похоже на детскую игру «Испорченный телефон», — принялся он объяснять. — Уже в зрелом возрасте довелось мне рассказать одну историю моей подруге, та пересказала ее своей, вторая — третьей, а уж эта последняя доложила содержание мне. Как вы догадываетесь, пройдя через три фильтра, она весьма отличалась от первоначальной версии. А теперь представьте, что должно было случиться с текстом, который записывали-переписывали бесчисленное количество писарей, многие из которых были, вне всякого сомнения, малоквалифицированными любителями. Сколько изменений должен был претерпеть этот текст?

— Минимум, несколько.

Португалец обратился к открытой странице Ватиканского Кодекса.

— Вот почему так важна пометка на полях, сделанная писарем в адрес копииста, которую могла видеть Патрисия, — он показал на фразу рядом с текстом: «Дурак и невежда! Оставь в покое древний текст, не трогай его!». И все потому, что кто-то поменял phanerón на pherón. — Он бережно перевернул пару страниц: «И это не единственный такой случай в Codex Vaticanus. Вот взгляните, что написано в Евангелии от Иоанна». Он поискал в его тексте нужное место: «Иоанн, ссылка 17:15. Вот она. Тут Иисус умоляет Бога помочь человечеству». Текст был написан по-гречески, и Томаш стал переводить его с листа: «Не молю, чтобы… сохранил их от зла». Историк посмотрел вопросительно на Валентину: «Не молю, чтобы… сохранил их от зла? Иисус умолял Бога, чтобы зло продолжало обременять человечество? Как это возможно?»

Итальянка, в свою очередь, посмотрела на Томаша, но в ее взгляде читалась полная растерянность, так как она не знала, как расценивать эту фразу.

— Уж и не знаю… что думать.

Томаш постучал пальцем по пергаменту.

— Это ошибка переписчика! — воскликнул он. — Оригинальная фраза такова: «Не молю, что Ты взял их из мира, но чтобы сохранил их от зла». Копиист, переписывавший Ватиканский кодекс, просто-напросто пропустил случайно одну строчку, и получилось: «Не молю, чтобы сохранил их от зла». Эту разновидность ошибок называют periblepsis. Они случаются, когда две соседние строчки текста заканчиваются на те же слова или буквы. Переписчик запоминает строку, опускает глаза, чтобы ее записать, а когда опять возвращается к тексту оригинала, его глаза натыкаются на то же слово, но уже в следующей строке, а не в предыдущей. Таким образом, одна строка оказывается невольно выпавшей. — Он показал на рукопись. — А ведь мы говорим о Codex Vaticanus, считающийся одной из самых профессионально сделанных рукописей древности! Представляете, сколько ошибок должно быть во всей Библии, оригинальные тексты которой исчезли, а нам достались лишь копии копий копий копий…

— Да-да, я поняла — прервала его нетерпеливо инспектор. — Ну, и что с того? Насколько мне известно, одна ласточка погоды не делает?! Наличие той или иной ошибки не означает, что недействителен весь Новый Завет!..

Томаш бурно запротестовал.

— И это вы называете той или иной ошибкой? Вы представляете, сколько ошибок уже было обнаружено в более чем пяти тысячах древних рукописей Библии, дошедших до наших времен?

Итальянка лишь пожала плечами и потянулась за бутылочкой минеральной воды, которую ей поднес толстяк-полицейский.

— Знать не знаю, — сказала она, открывая пробку. — Сколько? Двадцать? Тридцать ошибок? И что дальше?

Отвернув пробку, поднесла бутылочку ко рту, вроде как не интересуясь ответом. Историк наклонился к ней поближе и, пока она пила, почти в ухо произнес:

— Четыреста тысяч.

Валентина поперхнулась и закашлялась. Струйка воды побежала по подбородку, и ей пришлось резко отвернуться от стола, чтобы не забрызгать Кодекс. Проведя тыльной стороной ладони по лицу, она взглянула на Томаша с недоверием.

— Четыреста тысяч ошибок в Библии? Вы шутите!..

Историк лишь покачал утвердительно головой.

— Четыреста тысяч, — повторил он. — На самом деле даже больше.

— Но… но… этого не может быть! В Библии четыреста тысяч ошибок? Какой абсурд!

— Правда, подавляющая их часть — это ошибочки, — успокоил Томаш. — Ляпы в написании слов, пропущенные строчки, то есть случайные вещи. — Он приподнял брови. — Но есть и другие ошибки, намеренно сделанные. Например, выдумки самих авторов Евангелий.

— Ну, это же глупость! — возразила инспектор. — Откуда вам знать, выдуман или не выдуман тот или иной пассаж Нового Завета? Вы что — там были, чтобы так говорить?

— Возможно, меня там и не было, но методы проверки истинности фактов есть не только у вас, следователей, но и у нас, историков.

— Это же какие такие методы? Вы о чем?

— Я говорю о методе исторического анализа, который зиждется на критериях текстуальной критики. — Томаш показал пятерню. — Пять критериев.

— Извините, но я не понимаю, как можно при помощи всего лишь анализа текста определить, что в нем правда, а что — нет, тем более в Библии. Сколько бы ни было у вас критериев!..

— Прежде чем делать выводы, послушайте меня, — посоветовал историк. — Эти критерии эффективно действуют только при правильном применении. Итак, первое — это срок существования рукописи. Чем она старше, тем больше доверия к точности ее текста. Предполагается, что более древняя копия претерпела меньше искажений, чем та, что посвежее. Второй критерий — изобилие источников. Чем больше источников, независимых друг от друга, утверждают одно и то же, тем больше наша вера в подлинность данного факта. Но обязательно следует убедиться, что эти источники действительно независимы. Например, сведения, появляющиеся в Евангелиях от Луки и от Матфея, не могут считаться полученными из разных источников в силу того, что оба Евангелиста зачастую цитируют одну и ту же рукопись Q. Третий критерий — противоречивость. Как гласит латинское выражение: proclivi scriptioni praestat ardua, то есть более сложное чтение должно предпочитаться более простому. В нашем случае это значит, что чем противоречивее и путанее какая-то информация, тем больше веры в ее достоверность.

— Путаная информация? — удивилась Валентина. — А поподробнее можно?

— Разрешите привести вам пример из Нового Завета, — предложил Томаш. — Несколько Евангелий повествуют, что Иисус был крещен Иоанном Крестителем. Эта информация смущает, путает христиан, ведающих, что тот, кто крестит, должен быть духовно выше того, кого крестит. А тут нам показывают Иисуса в духовном подчинении у Иоанна. Как такое возможно, если Иисус — Сын Божий? Кроме того, крещение служило очищению человека от грехов. Если Иисус крестился, значит, и он грешен? А как такое может быть правдой, если он Сын Господа. Эта сцена крещения Иисуса настолько внешне противоречива, что очень высока вероятность того, что вряд ли авторы Евангелий стали бы ее придумывать. К чему им изобретать то, что ставит под вопрос превосходство и целомудрие Иисуса? Исходя из этого, историки полагают, что его крещение Иоанном действительно имело место. Это исторический факт, ибо никакому Евангелисту не пришло бы в голову придумывать такую сомнительную историю.

— Вот как… Теперь мне понятно.

— Четвертый критерий — это контекст. Соответствуют ли эпохе те или иные сведения, приведенные в Евангелии? А пятый — это сама неотъемлемая структура текста, то есть стиль повествования, используемая лексика и даже богословские тенденции самого автора. Если в каком-нибудь отрывке появляются вдруг слова, которые не используются более нигде, велика вероятность того, что речь идет о приписке, сделанной копиистом. Но внимание: эти критерии не должны применяться слепо, потому что случается, что в каком-либо более древнем тексте устранены те или иные противоречивые моменты или добавлены выдуманные эпизоды. Тогда мы приходим к выводу, что имеем дело с копией худшего качества по сравнению с более поздним текстом. Короче, надо все взвешивать.

Итальянка кивнула в знак согласия.

— Да-да, это воистину труд следователя, — заметила она. — И, тем не менее, к чему вы это рассказываете?

— К тому, чтобы перейти к художественным выдумкам Нового Завета, — сделал паузу ученый, нагнетая драматический эффект. — Как история с прелюбодейкой, например.

Валентина чуть не подпрыгнула на стуле.

— Да-да! Вы мне обещали привести доказательства тому, что эта история — подлог. И где же они, предъявите?!

Историк бросил в ее сторону многозначительный взгляд.

— И этот случай не единственный. Есть и другие.

— Какие же?

Томаш глубоко вздохнул от нахлынувшей вдруг усталости. Целых полчаса он разжевывал итальянской следовательнице элементарные сведения о рукописях Библии, но самое трудное было еще впереди. И, на его взгляд, самое тяжелое для восприятия, потому что затрагивает существеннейшие элементы христианского богословия. Ученый постучал пальцами по столу, не решаясь поднять глаза на свою собеседницу. Наконец, он собрался с духом и ответил на вопрос.

— История с воскрешением Иисуса, например.

— С воскрешением Иисуса? — спросила настороженно Валентина. — Это же как?

Он все-таки поднял глаза.

— Это еще один подлог.