Последняя тайна

XL

Первый толчок потряс дверь, но она не сдалась. Второй был еще сильнее, судя по грохоту, однако и тут дверь устояла, сопротивляясь всеми своими затворами.

— Откройте! Полиция! — раздалось из-за двери.

Сикариусу, лежавшему на жертве, пришлось прервать хирургическое вмешательство. Лезвие было в свежей яркой крови, и он отточенным жестом, как будто тренировал его долгие годы, мгновенно вытер шпагу о брюки Томаша, оставив на них алые полосы. Поняв, что в ближайшие секунды дверь будет взломана, он встал на ноги. Раздался выстрел.

Разбойник подбежал к балкону уже под звуки второго выстрела, оглядываться не стал, успев сообразить, что дверь сдалась и следующей целью полиции станет он сам.

— Стой! Не двигаться! — услышал он позади себя женский голос и решительно прыгнул с балкона в кусты, украшавшие милый садик вокруг отеля. Пуля третьего выстрела просвистела над головой, но спасительная тьма уже скрыла его от всех глаз.

Пробившаяся в номер с пистолетом наперевес Валентина не знала, что делать: с одной стороны, обязана была преследовать преступника, а с другой — на полу лежало тело историка.

— Томаш?! Томаш?! — окликнула она португальца, но тот не отзывался. Инспектор готова была и сама рухнуть без сил от отчаяния: «Неужели пришла на помощь слишком поздно?» От ужаса возможной потери ноги подкашивались. Она подбежала к телу и наклонилась. Всюду была кровь, много крови, как на бойне.

— Ах, Боже ж ты мой! — вскричала она, не зная, что делать. — Томаш?! — Увидела рану на шее, и сердце сжалось. — О, только не это! — Она потрясла португальца за грудь, пытаясь реанимировать его. — Томаш?! Ради Бога, очнитесь же!

Схватила его правую руку, чтобы проверить пульс, но вся ладонь представляла сплошную кровавую рану. Голова закружилась. Она по роду своей деятельности уже много раз сталкивалась с подобными жуткими для человека сценами. Но впервые в такой ситуации перед ней находился человек, которого она знала, более того, он был ей очень симпатичен.

— Томаш!

Голова историка чуть шевельнулась, и он застонал.

— Ай…

Итальянка прильнула к нему, с неописуемым облегчением обняла, и слезы покатились сами собой по ее бледному лицу.

— Ах, Томаш!.. — шептала она, прижимаясь к нему и чувствуя, как дрожит его тело. — Слава тебе, Господи! Слава! Как я испугалась!

Португалец с трудом приходил в себя. Он уже понял, что за женщина его обнимает, можно сказать, оплакивая. Объятия, конечно, не утолили острую боль, но хотелось, чтобы они длились и длились. Он открыл глаза.

— Я давно чувствовал, что вы, в конце концов, окажетесь в моих объятиях, но что так быстро — и мечтать не смел, — он попытался улыбнуться.

Валентина засмеялась, вытирая слезы.

— Какой же глупый! Я тут чуть не умерла от ужаса. Думала, что слишком поздно пришла…

Раненый чуть повернул голову, чтобы лучше рассмотреть распростертую на нем женщину. Она была полуодета: внизу — брюки, сверху — бюстгальтер и много-много нежного, скульптурно сложенного тела потрясающей белизны.

— Ну, дела-а! — шутливо удивился Томаш. — Помню, что просил вас одеться sexy, но даже и подумать не мог, что вы так серьезно отнесетесь к скромной просьбе.

Итальянка, дотоле нежно гладившая его кудри, покраснела и быстро прикрыла руками грудь, отодвинувшись.

— Вы еще и издеваетесь? Как вы себя чувствуете?

Португалец чуть скривился от боли.

— Рука просто горит, да и с шеей беда, но все же он не успел мне голову отрезать. Это утешает, — он снова уставился на соблазнительные формы. — Объясните же мне, как вы тут оказались?..

Она встала на ноги и, чувствуя себя неловко в полуобнаженном виде, отошла в сторону ванной комнаты, начав объяснять.

— Я переодевалась, когда позвонил Гроссман. Как я поняла, кто-то известил израильскую полицию, что вам грозит опасность. Узнав это, он тут же мне перезвонил и… В общем, времени одеваться у меня уже не было.

— Кто-то позвонил в полицию? Но кто?

Валентина появилась перед Томашем, завернувшись в одно полотенце, а второе — поменьше и мокрое, держала в руке.

— Пока не знаю. Как вы догадываетесь, спрашивать было некогда в нашей ситуации, — она подошла ближе, наклонилась и стала вытирать кровь на шее мокрым полотенцем. — Я тут же помчалась к вам.

— Одна?

— Почему же, с моей береттой, — она кивнула в сторону пистолета, лежавшего на кровати.

Томаш повернул голову, чтобы облегчить доступ к шее.

— Жалко, что вам не позвонили во время душа, тогда бы вы предстали предо мной во всей красе!..

Валентина закончила промывать рану на шее и принялась за правую руку. Несмотря на запекшуюся кровь, было понятно, что на ней есть порезы.

— Какой же вы маленький дурачок! — сказала она с почти материнской нежностью. — Я тут чуть не умерла от страха, а вам все шуточки, у вас одно на уме.

Послышался вой сирен за окном, а в комнату вкатилась гора по имени Арни Гроссман. В руке у него был пистолет, а за ним высился еще один нехилый дядечка с Uzi на изготовку.

— Ну, как? Все живы? — спросил израильтянин, быстро обшарив пытливым взглядом все пространство номера в поисках скрытых угроз.

Валентина и бровью не повела, оставшись преклоненной перед португальским экспертом и продолжая вытирать кровь на правой руке.

— Где вы были так долго? — сухо спросила она.

Гроссман подошел к ним, пока его сотрудник изучал обстановку в номере.

— Я вызвал подкрепление, а в ожидании его побежал в сад, надеясь перехватить разбойника, но, похоже, чуть опоздал. Тот успел убежать. — Наклонившись к Томашу, он увидел рану на шее. — Уф, ничего себе! Больно?

Португалец страдальчески сморщился.

— Да нет, лежу — кайфую, — сказал он иронически. — Конечно же, болит! Вы не пробовали делать ножом надрезы на своей шее? Такой вечер мерзавец испортил!..

Гроссман все присматривался к ране на шее.

— Как же вовремя нас предупредили, да? Минутой бы позже и…

— А кто предупредил?

— Это был анонимный звонок в Службу спасения. Оттуда перезвонили в мой отдел, а затем и меня проинформировали.

— И почему же вы сразу не пришли сюда?

Гроссман покраснел и отвел стыдливо глаза, не зная, как и что говорить.

— Понимаете, в этот момент я был… В общем, живот прихватило, и я был в туалете гостиницы, — фразу он закончил почти шепотом. — Легко догадаться, что я не мог сняться с места в ту же секунду. Представляете эту картину? А поскольку я знал, что госпожа Фэрро поселилась рядом с вами, я ей и перезвонил тут же.

Итальянка повернулась к стоявшему сзади нее коллеге.

— И меня звонок застал в неподходящий, как видите, момент, что мне не помешало броситься на помощь.

— Видите ли, ваш беспорядок — это сказка по сравнению с моим случаем. Поверьте, это было бы сомнительное удовольствие! — возразил Гроссман, в котором смущение боролось со смехом.

Валентина не ответила — она помогала португальцу подняться. Сделал он это с явным затруднением. По-прежнему завернутая в полотенце итальянка убедилась, что раненый окончательно пришел в себя, взяла свой пистолет с кровати и решительно направилась к выходу, бросив на прощание:

— Я к себе! Пора привести себя в порядок.

Она вышла, скрипнув изуродованной дверью, и Томаш остался с двумя израильскими полицейскими — Гроссманом и его помощником в форме, который не спускал глаз с балкона.

— Что вы предприняли для поимки этого гада?

Инспектор махнул рукой в сторону окна.

— Огородили весь квартал и прочесываем местность. Но, честно говоря, я не думаю, что он даст себя поймать так легко. Времени, чтобы сбежать, у него было более чем достаточно, и сейчас он, скорее всего, на другом конце города или уже в Рамалле, Вифлееме или Тель-Авиве.

— Согласен.

Гроссман показал пальцем на рану на шее.

— Вы были с ним в близком контакте, судя по результатам. Что это за субъект?

— Роста он чуть ниже, чем я, вот примерно на столько. — Томаш показал ладонь, пригнув большой палец. — Невероятно ловкий, худой. С прекрасной военной подготовкой — скрутил меня в момент. Я и пальцем пошевелить едва мог. Руки у него просто клещи.

— А черты лица?

— Его я почти не видел. Он захватил меня врасплох, сразу положил лицом в пол, так что я могу сказать только, что одет он во все черное, пострижен наголо, как новобранец. А в целом жуткий тип. — Томаш даже вздрогнул.

— Он говорил с вами?

— Называл меня агнцем и сообщил, что я был ему дан для жертвоприношения во имя искупления, — на какой-то миг португалец задумался, вспоминая недавние события. — Был еще любопытный момент. У него ритуальная шпага — такой кривой клинок. Он сказал, что еще его далекие предки пользовали это оружие для жертвоприношений на Йом Киппур и в битвах с легионерами-язычниками.

— Легионерами-язычниками? — удивился инспектор. — Это прямое указание на грандиозное восстание, случившееся две тысячи лет тому. В результате его Иерусалим был разрушен, а евреи изгнаны из Святой Земли.

— Именно так. А знаете, какая из иудейских группировок была самой активной в тех событиях? Знаете?

Гроссман прищурил глаза.

— Сикарии.

В комнате стало тихо: оба задумались над возможными последствиями только что сделанного вывода. Пауза была прервана прибытием двух мужчин в белых халатах с носилками. Они даже запыхались, торопясь выполнить свою миссию.

— Где покойник? — спросили они перво-наперво.

Гроссман улыбнулся и показал на Томаша.

— Вот он. Не удивляйтесь: во-первых, мы в Иерусалиме, а во-вторых, он добрый христианин, вот и воскрес!

Гости, как показалось, даже расстроились от того, что напрасно так спешили, но, присмотревшись к потенциальному покойнику, увидели раны на шее и руке и сразу оживились. Все-таки визит имел смысл.

— Это надо тщательно осмотреть, — заявил один из «белохалатников», по-видимому, главный. — Мы отвезем раненого в больницу. Пойдемте с нами!

Он взял Томаша за руку, но тот решительно выдернул ее.

— Не спешите! Минуточку!

— Куда вы пошли? Скорая ждет у отеля, — удивился один из медиков.

Историк же направился к тумбочке у изголовья и взял лист бумаги, лежавший под ночником. Взглянув на него, он подошел ближе к Арни Гроссману.

— Головорез оставил нам следующее послание.

Израильтянин взял листок и прочитал шараду, начертанную черными чернилами.

— «Veritatem dies aperit»? — он с недоумением взглянул на собеседника. — Что это, черт возьми, значит?

— Это латынь.

— Об этом я догадался! А как это переводится?

Доктора опять взяли Томаша за локоток и повели к двери. На сей раз он не оказал сопротивления. Но прежде чем выпасть из поля зрения Гроссмана, который ждал ответа, сказал философски:

— Истину выявляет время.