Последняя тайна

Пролог

Какой-то приглушенный звук привлек внимание Патрисии.

— Кто бы это мог быть?

Ей показалось, что шум исходил из инвентарного помещения отдела рукописей, совсем рядом с его читальным залом. На богато отделанных полках этого крыла Апостольской библиотеки Ватикана молчаливо стояли книги, словно уснули в уютной тени, которой ночь накрыла их пыльные корешки. Наверное, это самая старинная библиотека Европы, а возможно, еще и самая красивая, но в эту ночную пору царила в ней такая мрачная, почти пугающая атмосфера, как будто где-то здесь затаилась неведомая угроза.

— Ах, madre mia! — прошептала она, вздрогнув от какого-то не поддающегося объяснению страха, вмиг охватившего ее. — Вот что значит ужастиков насмотреться!..

«Должно быть, служащий прошел», — подумала она и взглянула на часы: стрелки показывали почти половину двенадцатого ночи. Не совсем, скажем, нормальное время для работы в библиотеке, но Патрисия Эскалона давно уже стала личным другом монсеньора Луиджи Витэрбо, prefetto[1], которого она принимала в Сантьяго-де-Компостела во время паломничества 2010 года. Одолеваемый каким-то мистическим кризисом, монсеньор Витэрбо решил тогда пройти пешком Путь Святого Якова и благодаря их общему другу добрался до двери дома Патрисии, — красивой квартиры, очень кстати примостившейся на улочке аккурат за собором. И не прогадал, постучав к ней, так как хозяйка окружила Святого падре заботой и вниманием.

И, разумеется, когда уже Патрисия прибыла в Рим, чтобы заняться рукописью, она нисколько не сомневалась, что ей ответят взаимностью. Так и случилось: господин Главный смотритель Апостольской библиотеки Ватикана не обманул ожиданий и, памятуя о разнообразных почестях, оказанных ему в Сантьяго-ле-Компостела, распорядился открыть для своей галисийской приятельницы доступ в читальный зал отдела рукописей, дабы она могла спокойно делать свою работу.

Более того, prefetto велел принести ей для ознакомления непосредственно оригинал рукописи. «Карамба! Это уже слишком!» — пыталась она возражать, несколько смутившись. Достаточно было бы просто микрофильмов. Но нет, монсеньору Витэрбо хотелось ее побаловать. «Историк вашего уровня — настаивал он, — заслуживает только оригинала!»

И какого оригинала!

Гостья из Галисии[2] провела пальцами в перчатках по коричневым буковкам, тщательно выписанным благочестивым копировальщиком, по пергаментным страницам, уже несколько постаревшим и усеянным своего рода пигментными пятнами. Листы архивариусы бережно упаковали в прозрачную пленку. Рукопись напоминала ей Codex Marchalianus[3] или Codex Rossanensis[4]. Вот только ценность ее была намного выше. Патрисия сделала глубокий вдох и почувствовала какой-то сладковатый запах. Ах, какая прелесть! Она обожала теплый аромат, источаемый древними манускриптами!.. Глаза с нескрываемой любовью ласкали эти маленькие, хорошо выстроенные буковки. Ни тебе украшений, ни даже заглавных букв — обыкновенные греческие строки без затей, литеры закругленные, слова безо всякой разбивки, как если бы каждая строчка являла собой некое бесконечное таинственное слово, своего рода сокровенный код, подсказанный Господом при рождении Времени. Пунктуация почти не просматривалась, мелькали кое-где пробелы, диакритические знаки и аббревиатуры nomina sacra[5], перевернутые кавычки для цитат из Ветхого Завета, наподобие того, что она прежде видела в Codex Alexandrinus[6]. Однако лежавшая перед ней рукопись была самой ценной из всех, которые она когда-либо держала в руках. Впрочем, уже само заглавие внушало уважение: Bibliorum Sacrorum Graecorum Codex Vaticanus B.

Codex Vaticanus.

Она не могла в это поверить, но ведь работник Апостольской библиотеки Ватикана, следуя распоряжению prefetto, действительно положил на ее стол знаменитый Codex Vaticanus. Эта реликвия, датируемая серединой IV века, считается древнейшей из дошедших до наших времен рукописной Библией на греческом языке. Причем сохранившейся практически в полном виде, благодаря чему она была самым большим сокровищем библиотеки Ватикана. А теперь, вы только представьте себе, эта уникальнейшая вещь была доверена ей. Невероятно! Сможет ли кто-нибудь в родном университете в это поверить?

Крайне осторожно она перевернула страницу, как будто боялась повредить пергамент, защищенный, однако, прочным прозрачным пластиком, и мгновенно погрузилась в текст. Пробежала глазами первую главу Послания к Евреям; то, что она искала, должно было находиться в самом начале. Глаза скользили по строчкам, губы шептали, как мантру, греческие фразы, пока не встретилось искомое.

— Ах, вот оно! — воскликнула Патрисия. — «Phanerón».

Невозможное случилось. Ей уже доводилось слышать прежде об этом слове, но одно дело говорить о каком-то предмете за столиком факультетской столовой, и совершенно иное — видеть его буквально перед носом, сидя не где-нибудь, а в Апостольской библиотеке Ватикана, видеть эту вокабулу, тщательно выведенную неизвестным копировальщиком IV века, то есть примерно в то же самое время, когда Константин принял христианство и созвал Никейский собор, где наконец-то были одобрены базовые принципы христологической теологии. Патрисия была в экстазе. Ах, какая сенсация! Вы только представьте, что…

И снова шум.

Испуг моментально вернул ее к действительности, и Патрисия посмотрела направо, в сторону инвентарного зала отдела рукописей, откуда, как ей казалось, и долетел этот звук.

— Кто там? — спросила она дрожащим голосом.

Ответа не последовало. Зал выглядел абсолютно пустым, но кто его знает, что там скрывается в этом мраке. Неужто есть кто-то в Зале Льва? Большой салон библиотеки был вне поля ее зрения, и ей приходилось довольствоваться догадками. Сама мысль о том, чтобы пойти туда ночью и проверить, вызывала озноб.

— Signore! — произнесла она громко на своем итальянском с испанским колоритом, пытаясь докричаться до служки, которого специально выделил для нее Главный смотритель. — Per favore, signore!

А в ответ была тишина, абсолютная. Патрисия подумала было о том, что надо бы продолжить работу, пусть и в такой гнетущей обстановке, но эти неожиданные звуки-стуки и зловещая тишина несколько вывели ее из себя. Куда, черт возьми, подевался этот служитель? И кто же мог там шуметь? Если он, то почему не ответил ей?

— Signore!

И опять никакого ответа. Не в силах справиться с нахлынувшим беспокойством, исследовательница резко поднялась, как будто пыталась произведенным шумом отпугнуть собственный страх. Надо в этом деле разобраться! А потом еще добавила для самой себя, что больше она на ночь оставаться в библиотеке не будет. Эти потемки, эти тени таили, казалось, столько угроз. Вот если бы был рядом ее Маноло!..

Патрисия, полная решимости выяснить, где же ее временный помощник, сделала несколько шагов к двери и вошла в погруженное во тьму инвентарное помещение отдела рукописей, не сразу заметив белеющее под ногами пятно. Присмотревшись, поняла, что на полу лежит лист бумаги.

Несколько озадаченная, наклонилась и, не беря его в руки, стала изучать, как будто вынюхивая что-то.

«Что за чертовщина такая?» — спросила себя самое.

В это же мгновение какая-то тень вышла из мрака и набросилась на нее. Сердце забилось, готовое выскочить из груди. Патрисия хотела крикнуть от ужаса, но огромная сильная ручища прикрыла ей рот, и получился лишь приглушенный хрипловатый стон.

Сделала попытку вырваться, но незнакомец был тяжел и сковал ее движения намертво. Повернув голову, она хотела рассмотреть нападавшего, но успела лишь заметить, как что-то блеснуло совсем близко от глаз. В самый последний момент она поняла, что это клинок.

У нее не было ни мгновения на то, чтобы осознать происходившее, так как она тут же почувствовала резкую колющую боль в шее, и ей сразу стало трудно дышать. Пыталась крикнуть, но как, чем? — воздуха не было совсем. В отчаянии она смогла только схватить рукой холодный предмет, раздиравший ей шею, но тщетно: силы были слишком неравны. Слабость тут же охватила все ее тело. Струйки какой-то теплой жидкости вдруг оросили грудь, и в предсмертном мороке она еще смогла понять, что это была ее кровь.

Больше ни о чем другом Патрисия подумать не успела, так как свет в сознании вдруг сменил мрак, как будто бы кто-то щелкнул выключателем, навсегда.