Последняя тайна

XXXIX

В номере было темно, и Томаш, едва дверь закрылась, попытался на ощупь найти выключатель. Нашел, раздался щелчок, но свет не зажегся.

— Черт! — вырвалось у него. Надо же, забыл вставить пластиковую карту-ключ в спецотверстие, чтобы дать энергию и в это Царствие тьмы. Вставил и… был ему свет!

И был перед ним мужчина.

Он инстинктивно отпрыгнул на шаг, стукнувшись о дверь, и только в этот миг понял, что это же — он сам! В зеркале напротив двери! Вот же его родное лицо! Уфф!.. Сердце, однако, стучало, как у зайца. — Так можно и в штаны наложить! — он снова посмотрел в зеркало и рассмеялся, вспомнив, как бился о дверь, аки загнанный зверек. Просто агнец какой-то. — Ни к черту нервы стали!..

Расправил плечи и пошел в туалет помочиться. Свет включать не стал, так как казалось, что освещения в комнате вполне хватит и на унитаз. Ошибся. В туалете не было видно ни зги, но возвращаться назад не хотелось, да и оттягивать это дело уже было невмочь — пришлось действовать на ощупь.

Попытался угадать, где центр, и по тому, как бурно зажурчали встретившиеся воды, понял, что «попал в яблочко». Закончив, нажал на слив и нащупал раковину, чтобы умыться. Открыв кран, подставил руки под прохладную воду: блаженство.

И, секунду спустя, почувствовал за спиной чье-то присутствие.

— В чем дело? — громко спросил, резко обернувшись. — Кто там?

Ответа не последовало.

Снова сердце готово было выскочить из груди. Томаш бросился к выключателю и, наконец, зажег свет в туалете. Там не было никого.

Историк глубоко вздохнул.

— Черт возьми, что же происходит?! — прошептал, испытывая одновременно и раздражение, и облегчение. — Детство возвращается, не иначе. Нервишки на этом деле совсем расшалились!.. — Он потряс головой, сбрасывая напряжение.

Зайдя в комнату, он решил быстро выбрать, в чем пойдет на ужин. Открыл решительно шкаф. Внутри было темновато, но разобрать, что висит на вешалке, было несложно. Из трех предметов Томаш выбрал темно-синий блейзер.

Хотелось произвести впечатление на Валентину, и этот пиджачок должен подчеркнуть его средиземноморский шарм. А если добавить к нему еще и темно-зеленый галстук? Барышня не сможет устоять однозначно. Понятно, что пора завязывать с жесткой критикой Нового Завета. Для правоверной католички, как она, это — достаточно суровое испытание. Но, с другой стороны, что он должен был делать? Лгать? Золотить пилюли? Дипломатом ему быть никогда не хотелось, и он всегда полагал, что правду лучше всего воспринимать, как и женщину, — голой. И, чем не обработанней она, тем лучше.

Он снял пиджак с вешалки, вытащил галстук. Оставалось выбрать рубашку. Приглянулась белая шелковая, но оказалась без пуговиц на рукавах. Положив бережно одежки на спинку кресла, Томаш пошел к тумбочке у изголовья, куда он вроде бы выкладывал коробочку с запонками, подаренными еще на Рождество синьором Каштру, давним приятелем семьи, владельцем магазинчика на проспекте Свободы в Лиссабоне. Открывая ящик, он заметил странный листок под ночником с другой стороны кровати.

— Это что еще такое?

Португалец не помнил, чтобы он оставлял там какие-то бумаги. Горничная, что ли, записку написала? Или пришло сообщение для него, пока он отсутствовал? Такое случается. Он потянулся к листку, чтобы прочитать, и обомлел.

— «Veritatem dies aperit?» — механически произнес он. — Что за чертовщина?

Повертел листок, пытаясь понять, что бы это значило. Пока что было ощущение, что где-то он видел нечто подобное. Причем ощущение было не из приятных. Мысль сработала одновременно и медленно, и быстро. Медленно, потому что целых две секунды прошло, а быстро, потому что он вмиг осознал, что уже держал несколько раз подобные головоломки. Более того, пытался в них разобраться по просьбе полиции. А лежали они рядом с трупами.

Загадки сикариев.

И в этот момент кровать, казалось, встала на ноги. Непонятно как из простыней возникла фигура в черном и, словно подброшенная гигантской пружиной матраца, навалилась широким захватом на Томаша.

— Нечестивец!

Историк был не в силах устоять перед этим стремительным нападением, потерял в тот же миг равновесие и, ударившись спиной о стенку, рухнул всем телом на пол. При этом он задел какую-то тумбу: раздался звук разбившейся на мелкие куски вазы.

Мыслительные способности вернулись к Томашу, только когда он уже лежал на холодном каменном полу под тяжестью тела незнакомца. Его ловкостью и мастерством можно было бы только восхищаться: португалец оказался практически стреноженным. Или в смирительной рубашке, как вариант. Короче, не мог двинуть ни рукой, ни ногой.

— Послушайте, — сказал он хрипло, стараясь выглядеть хладнокровным. — Давайте поговорим.

Разбойника Томаш не видел, но, лежа на животе с вывернутой на сторону головой, ощущал его горячее дыхание на затылке.

— Тебе никогда не снилась улыбка смерти? — спросил низкий сиплый голос. — Или хочется-таки поговорить у входа в Ад?

Мрачная интонация не сулила ничего хорошего, как и странное содержание фраз. Но сам факт, что этот, похоже, фанатик заговорил, оставлял микроскопическую надежду: а вдруг удастся убедить его отпустить? Конечно, учитывая, что в анамнезе у головореза три трупа, подобный исход выглядел немыслимым, но надо постараться. В конце концов, что он потеряет.

Жизнь?

— Не надо насилия, — прошептал он, и реплика прозвучала так спокойно, что сам удивился. — Скажите мне, что вам надо, и я уверен, мы сможем договориться.

Сзади раздался хриплый смешок.

— Скажи мне, — жаркое дыхание щекотало ухо. — Какие искушения будоражат сейчас мою душу?

— Сложно сказать, — за внешним спокойствием он пытался скрыть страх, предательски сдавливавший горло. — Но деньги — вряд ли…

Опять иезуитский смешок прошелестел над ухом.

— Ягненка хочу…

Томаш ощутил, как непроизвольно сжалось сердце. Хотелось бы слышать что-нибудь другое, учитывая обстоятельства. Пришлось прикинуться недотепой.

— Кого? Ягненка?

— Да, агнца, — подтвердил сиплый баритон. — Грешил я, и пора искупить свои грехи. Пора принести жертву Господу. Говорили мне, что у тебя нежнейшее мясо хорошего ягненка, — губы чуть не касались правого уха…

Положение становилось угрожающим.

— Послушайте, успокойтесь! — интонация историка выдавала его тревогу: время шло, а спасения не видно. — Эти россказни про жертвенных агнцев уже не в моде…

— Россказни? — зарычал головорез с неожиданной яростью. — Да как ты смеешь?

— Успокойтесь же!

Португалец почувствовал, как рука агрессора переместилась ближе к его голове, и он увидел перед глазами сверкающее кривое лезвие какого-то ножа.

— Смотри сюда — это тоже россказни? Болтовня?

При ближайшем рассмотрении лезвие, в котором переливались тысячи искорок отраженного света, оказалось похожим на кривую шпагу.

— Уберите это! — попросил Томаш. — Так можно и поранить кого-то!..

Опять смешок, только теперь звонкий.

— Видишь эту шпагу?

— Слишком хорошо вижу. Вы не могли бы отодвинуть ее чуть подальше? Совсем чуть-чуть…

— Ей две тысячи лет, — прошептал незнакомец угрожающе. — Мои дале-е-кие предки пользовали ее в праздник Йом Киппур, а потом брали с собой на битвы с языческими легионами. — Он замолчал на секунду и продолжил, понизив тон. — А сейчас я воспользуюсь ею, чтобы спасти свой народ. И ты, несчастное, вставшее на неверный путь существо, станешь жертвенным агнцем. Сам Господь мне тебя принес, чтобы я мог искупить вину своего народа.

Еще не закончив последней фразы, мститель, по-видимому, перехватил как-то шпагу, так как ее положение перед глазами историка изменилось, и он понял, что для сопротивления у него есть только пара секунд.

— Караул! — закричал он, как только мог, дернувшись всем телом. На какие-то доли секунды незнакомец потерял от неожиданности контроль, и португалец ощутил, что хватка ослабела. Он попытался добиться большего, сделав усилие освободить хоть какую-то конечность. Однако разбойник уже был, как говорится, на коне, прижав жертву к полу еще сильнее.

— Умри, несчастный!

Он пристроил шпагу к горлу Томаша и надавил. Лезвие резануло шею сбоку, рядом с венами, и португалец титаническим усилием смог вырвать правую руку, схватив ею шпагу. Невзирая на боль, он отодвинул шпагу.

— Пусти же!

Разбойник, похоже, снова растерялся от такого напора жертвы. Португалец успел заметить краешком глаза, что по руке течет кровь, и сразу ощутил, как ему больно. Но лучше эта боль, чем отрезанная голова. Агрессор тем временем сумел ловким движением обездвижить правую руку жертвы, перехватил свой кривой клинок, приставив его опять к шее Томаша. Не торопясь, буквально растягивая удовольствие, он стал подрезать кожу. Португалец понял, что все пропало. Каким-то немыслимым последним усилием он чуть вывернул теперь уже левую руку и стукнул противника в бок. Незнакомец охнул, но хватку не ослабил.

— Передавай привет дьяволу! — и надавил на лезвие сильнее.