Право на выбор (СИ)

4-3

— Мар?..

— Ммм?

— А можно вопрос?

— Конечно.

— А что… что случилось с мамой Раш'ара?

В темноте постели такие вопросы задавать легче — да и отвечать на них наверное тоже… я начинаю сомневаться в этом, когда Мар в ответ тяжело и долго молчит. Может, и правда не стоило?..

— Преждевременные роды. Спасти не удалось ни ее, ни малыша… Раш хоть и маленький тогда был, но очень хорошо это помнит. Его отец не пережил эту потерю…

От сочувствия, которое невозможно выказать, у меня сводит гортань.

— Она была его…

— Да. Она была его Шер-аланах. Он умер спустя восемь дней после похорон. Мы уже тогда тоже здесь жили… ну и как-то само собой получилось, что стали присматривать за ним. У него… всегда был слишком длинный язык. И однажды он здорово влип. Старшим не нравятся мелкие болтуны, преподать такому урок — милое дело. Я вступился, когда они перегнули палку. Как-то с тех пор и потянулось… Он заноза в заднице, я знаю… но он… не плохой.

Не плохой, да?.. Может, и правда, не знаю… я ведь даже не пыталась узнать его, все время закрывала глаза и уши — не вижу, не слышу, отойди от меня… нормально ли это, правильно ли? Не знаю, не знаю… что чувствовать, как чувствовать и к кому… я не была в таких отношениях ни разу, как понять, что хорошо, а что плохо, на что опереться, на какие принципы и устои? Я знаю только, что мне страшно жаль малыша, потерявшего всю семью; одна мысль об этом смягчает сердце, вымывает из него обиду и злость на двухметрового придурка, который заставил меня… так, ладно. Хватит. Хватит, голова сейчас треснет, а такие вещи для меня всегда плохо кончаются, если слишком много думать, то даже понятное станет снова неясным. Прежде, чем меня накроет тревога от перегрузки, лучше сосредоточиться на том, что рядом… на том, кто рядом.

Я прижимаюсь ближе — с тех пор, как мы дома ночуем одни, кажется естественной близость… но ее все не было. Унося из дома свое зримое присутствие, Раш словно оставлял в нем незримое — и оно давило куда сильнее. Черт знает что такое… теперь, когда его нет дома, когда он молчит и не попадается на глаза… какого черта я вообще начала его замечать теперь, когда он делает все, чтобы стать незаметным?..

Я отчаянно хочу отвлечься от этих мыслей — и кладу руку на грудь лежащего рядом тура. Биение сердец действует гипнотически, жар прогревает кости, кипятит кровь, и она обжигает сосуды. Кожа у тура шершавая, она слегка царапает… весь он шершавый, жесткий, и касания искры высекают под кожей, они поглощаются ладонью с нарастающей жадностью… я вожу рукой по его груди, и движения все меньше похожи на те, что я действительно хотела бы делать, я вожу рукой по его груди, пока из нее не доносится клокочущий, низкий звук.

— …Не надо?

Вместо ответа он накрывает мою руку своей — и вжимает плотнее. Огонек внутри хлопает лепестками-искрами, словно в ладоши, разгораясь ярче. Даже если сегодня он снова… не захочет пойти дальше рук… даже если так… мне бы хоть что-то… хоть как-то… ощутить его снова… все тело — клейкое, липкое — оно льнет, разогреваясь и становясь тягучим и вязким, как мед. В груди — угли, тлеющие колючим теплом. В груди жадное, многорукое…

Я забираюсь к ему на живот прежде, чем успеваю смутиться или испугаться. Мгновенно сжавшиеся на бедрах ладони тяжестью своей скользят выше, охватывают талию, сдавливают ее и давлением своим смыкают тела до предела. Я не вижу в темноте глаза его — но я знаю, как он смотрит. Я слышу, как он дышит. Я знаю, чего он хочет.

И знаю, чего хочу сама.

Ближе… теснее… остатки одежды плавятся и тают под дрожащими пальцами… моими или его?… натянутые нервы стягивают губы и склеивают языки вязкой ниточкой слюны… от них жар катится по позвоночнику ниже, чтобы объять ребра, объять тело, и оно не тело уже — океан; и в океане этого огня — голодное чудовище, которое хочет только поглощать.

Шершавая кожа подо мной уже вся влажная, мощная шея под пальцами лопается от пульса. Я с трудом разрываю поцелуй, больше похожий на пожирание, тяжелые руки протестующе сжимаются.

— Мар… я хочу… помоги мне…

— Что?.. что ты хочешь…

Я чуть соскальзываю с его живота ниже… еще ниже… когда воспаленной промежности касается его жар и твердость, беспорядочные спазмы выжимают стон из стиснутого горла. Хочу… сейчас… если не сделаю…

— Поддержи меня… чтобы не упала… просто подержи… ноги…

Что я несу, господи?.. несуразица… чушь какая-то… как вообще ее можно понять?..

Он понимает — и когда я приподнимаюсь, сжимает мои бедра так крепко, словно в них и в самом деле нет ни мышц, ни костей, и сами себя они держать не могут. Страшно… страшно… я что, и правда это попробую?… господи… держать надо не только ноги, всю меня надо держать, от этой дрожи, от страха и предвкушения я сейчас вся просто развалюсь на куски… лицо пылает так, что я благословляю темноту, руки подрагивают, и тур подо мной чуть слышно сипит сквозь зубы, когда пальцы мои скользят по его раскаленной плоти… я столько раз представляла, как сделаю это… столько раз, что теперь голова пустая и легкая-легкая… Я помню чувство наполненности, даже не так — забитости… помню боль, жжение, мне бы страх испытывать… но я помню еще кое-что… чувство, на миг мелькнувшее за пределами боли… на миг, прежде чем боль взорвалась в теле и пожрала все… я хочу… испытать его снова…

Я выдыхаю в унисон с Маром, когда под давлением ладони мы соприкасаемся — кожа к коже, жар к жару. Когда под давлением он наконец оказывается внутри — совсем неглубоко, но разрывая по ощущениям, неглубоко — но достаточно, чтобы в меня проникло то… что в изобилии течет сейчас по ладони… хорошо, что он держит меня… как хорошо, что он держит, потому что все плывет, все искажается, все тает… перед глазами мрак и многоцветные огни… а внутри меня…

А внутри меня рождается сверхновая.

Вдох-выдох… вдох-выдох… дыхание выравнивается, подстраивается под одному телу известный ритм… выдох… ниже… вдох… выше… выдох — ниже, ниже… сипит и хрипит подо мной, звуки резонируют с теми, что доносятся изнутри… глубоко… полно… так страшно и так… так… Бесподобная беспомощность накатывает на тело откуда-то из глубины, сковывая своей сладкой слабостью, чуть покалывая тело изнутри и снаружи, везде и сразу…

Еще… нужно еще… спазм внутри слабеет… мышцы растекаются, расползаются, как желе на солнцепеке… я и не думала, что могу так… о боже… еще… да… еще чуть глубже… сколько там? так мало… мало, слишком мало… я приподнимаюсь и опускаются еще чуть ниже… вот так… и еще раз… и еще… смешивается смазка, моя и его, но его больше, намного больше… она наполняет меня внутри, она вытекает из меня, рождая стыдные, влажные звуки от каждого движения… и каждое движение требует за собой следующее, словно если я остановлюсь… если прекращу…

Ладони, сжимающие и удерживающие мои бедра, не дающие мне упасть, эти ладони, горячие настолько, что наверное будут ожоги — черт с этими ожогами и черт с этими ногами, мне хорошо, мне очень хорошо, с каждой секундой это хорошо становится все больше, все больше меня самой — эти ладони внезапно тянут меня вверх и внутри остается лишь обидно холодная пустота.

Я не успеваю возмутиться — если вообще способна на возмущение — когда Мар подтягивается вместе со мной на постели выше, откидывается на стену и роняет меня себе на грудь. О да, так намного лучше, так… о боже… он внутри, он снова внутри… уже не больно, совсем не больно, господи, как это вообще возможно… он распирает изнутри так сильно, что меня наизнанку должно уже выворачивать, но… мне так хорошо… так хорошо от одного его присутствия во мне, от его жаркой твердости, исходящей обжигающей влажностью. А потом он подается бедрами вверх, вжимаясь в меня еще туже, еще плотнее.

— …!

…Перед моими глазами — вспыхивают и гаснут мириады огней Вселенной. Внутри движется, пока еще медленно… но ускоряясь с каждым движением… движется… натирая бугорками сразу все и везде… погружаясь ровно настолько, чтобы достать до самой глубины, растянуть ее ровно настолько, чтобы до краев, но не на разрыв… быстрее… еще быстрее… о боже… куда еще быстрее… хрипит и рычит, давит предплечьями на спину, она сейчас переломится, переломится спина, дышать не могу, дышать не нужно, горячо-горячо-горячо, еще горячее, еще быстрее, сейчас, вот, да, здесь, вот так, еще еще еще еще…

Скручивает и ломает, выворачивая наизнанку, а внутри лопается, разливается, вибрирует вокруг и всюду, словно земля под нами тоже наизнанку выворачивается… я слышу голос — свой, Мара, чей, не могу понять, не могу распознать в месиве мыслей и ощущений границы тела его и моего, словно он жаром своим спаялся со мной, словно вливаясь в меня, он сросся со мной, словно…

Он все вибрирует во мне, наполняя еще большим количеством жидкости, она течет и все никак не останавливается… его так много во мне, он словно стал еще больше… так, что несмотря на действие его смазки, явно анестезирующее, мне становится больно… я не выдаю ни словом, ни стоном, ни единым вдохом, я принимаю до тех пор, пока вибрация в нем не стихает… пока меня саму от этой крупной дрожи не скручивает еще раз — эхом того разрывного чувства, что до сих пор сотрясает тело.

Когда Мар наконец разжимает руки на моей спине, когда внутри — снова пустота, которая всегда будет помнить наполненность, я опираюсь на желейные ладони и приподнимаюсь. Я ищу его лицо и нахожу губы — сухие и горячие, они по-прежнему жадные — но эта новая жадность. Это жадность уже познавшего насыщение.

— Хорошо? Все хорошо?

— …это я должен спрашивать…

Его голос — словно из-под земли, густой, глубокий, гулкий… его ладони неторопливо собирают остатки сотрясающей меня дрожи… Уже не обжигающий жар — мягкое тепло сосредотачивается, собирается в склейке между нашими телами, оно зыбкое, оно тает, его так хочется удержать… я прячу лицо у него на груди, вбирая в себя это тепло и запах… завтра я буду носить его на своем теле, даже после душа он сохраняется… Я убеждаюсь в этом, когда обессиленную, Мар укладывает меня после ванны в постель и сам идет мыться. Украдкой — хотя никто меня не видит — я принюхиваюсь и слышу остатки того самого запаха, что сводит меня с ума… в прямом смысле ведь сводит, у меня натурально слетают тормоза, когда Мар возбуждается… Запоздалое беспокойство едко впивается в размягченный мозг: а что если это своего рода наркотик? Что если я сейчас подсяду на него, хуже зависимости ведь не придумаешь…

— Мар? — подаю голос практически сразу, как тур укладывается, подтягивает меня к себе и начинает легонько поглаживать по спине.

— Да?..

— Хотела спросить… эм… эти твои выделения… они как-то на меня действуют… это странно, но…

— Я знал, что ты спросишь, — его руки на моей спине не сбиваются с ритма. — Это действительно задумка природы. Мой вид… мы, как ты успела заметить, довольно крупные… и после того, как собственных женщин на Тавросе не осталось, выживали лишь те, кто мог обеспечить комфорт партнерше во время близости… а партнерши были самые разные, вот и выработался такой… универсальный вариант.

— Это… это же не наркотик? Зависимости он не вызовет?

— Нет, не волнуйся. Это скорее что-то по типу афродизиака с обезболивающим… трудно объяснить, я не доктор…

— И он на всех действует одинаково?

— Практически, с учетом биологических особенностей.

— То есть… гипотетически… если другая женская особь…

— Если такое вдруг случится, то да, она тоже будет испытывать возбуждение.

Струится в груди ядовитый холодок — я не хочу думать, не хочу, но уже думаю… а что если… другая женщина…

Мар перестает гладить — и вместо этого тянет, практически укладывая себе на грудь. Голос его звучит тихо и очень серьезно.

— Ты моя Шер-аланах. Другой женщины у меня не будет и быть не может.

— А…

— До тебя были. Ты не первая. Но ты последняя.

Он говорит это так спокойно, так размеренно и ровно, словно живет с этими мыслями уже очень долго… Словно давным-давно принял, что незнакомка с далекой планеты — его единственная женщина на остаток жизни… а ведь она могла быть какой угодно… я конечно то еще чудище лесное, но характер у меня относительно сносный… а ведь могла быть… Ладно. Черт с ним.

Я обнимаю тура — рук не хватает, ноги бы подключить, да не шевелятся, желейные… я прижимаюсь к его груди, залезть бы под кожу, но кажется… кажется, в этом нет нужды.

Кажется, я и так уже там.

…Это была не первая наша близость — но она явно что-то изменила. Что-то не очень явное для меня, но очевидное для всех остальных. Раш на утро не проронил ни слова, но чернота, обвившая его шею, была громче любых слов. Грида улыбнулась и предложила мне по-особенному заплести волосы — “как взрослой”. Я хотела сначала отказаться, а потом подумала — и так ведь всем все становится ясно каким-то неведомым образом — и позволила уйримке заплести от виска вниз тонкую косичку с нитью красного цвета.

— Одна коса — один муж.

— У меня ведь два… как бы…

— Второй еще не муж. Потом заплетем и вторую.

— Не уверена, что будет такое потом.

Грида улыбается в отражении. В ее косе лента синего цвета — уйримка уже вышла из детородного возраста.

— У нас говорят, что сердце подобно океану. Только утонув, познаешь всю его глубину.

— Хорошо у вас говорят.

Женщина снова улыбается.

— Хар’мунра. Так называется эта прическа. Запомнила?

— Хар’мунра. Запомнила.

— Отлично. А теперь давай разберем ее написание…