Право на выбор (СИ)

5-1

— Занята?

Я поднимаю голову — тетрадь с древними символами надолго приклеила подбородок к ключице — и шею стрельнуло болью. Я уверена, что лицо даже не дрогнуло — но Раш все равно поджимает губы и забирает конспект. Поначалу разъедавшие глаза и мозги символы постепенно из несуразного сплетения черточек, штрихов и завитков начинают превращаться в гармоничную систему — и учить новые становиться проще.

— Хватит на сегодня.

Я решаю не спорить — с ним бесполезно.

— Ладно. Что ты хотел?

— Да так… ничего особенного…

Он мнется, отводит глаза… Так, стоп. Раш — мнется? Отводит глаза? Он-то?

— Что стряслось? — я поднимаюсь на ноги быстрее, чем думаю. Может, натворил что? Зная его уже чуть лучше, я вправе ожидать практически чего угодно. — Опять подрался с кем-то?

— Я идиот по-твоему?

— …

— Ты серьезно?.. Шерхи… нет, идиот конечно… но не до такой же степени…

— Тогда что случилось? Чего ты… такой вот?..

— Да нормально все, — ни черта не нормально, вон, глаза снова отводит…

— А ну признавайся.

— Да ничего я не натворил!.. Ты… это… спиной встань…

— …

— Пожалуйста?..

— Ладно…

Я поворачиваюсь, за спиной — возня, а потом…

Всплеск резкой неловкости движения — и на шею ложится плетеный шнурок с деревянной оправой, а внутри него — камешек с Раха. Подарок Шерши, который я отчаялась найти после оползня.

— Раш…

— Только вздумай сказать что-то.

Я оборачиваюсь — он глазами ищет щели в потолке. Внутри тепло и нежно, и впервые за долгое время — почти не стыдно за это тепло и нежно. Я улыбаюсь, и улыбка дается так легко, что даже чуть страшно становится. Тянусь к его лицу, слегка глажу по щеке — застыл, как изваяние, смотрит…

— Спасибо. Правда. Это… важная для меня вещь.

Он булькает что-то, темнеет лицом, снова глаза отводит… руки его напряжены, и я ныряю под них ладонями, легко обнимаю затвердевшую спину, это кажется так правильно, так… важно. Спустя один удар сердца смыкается на спине каменное кольцо, тяжелое дыхание ерошит волосы на затылке… он будто хочет втиснуть меня между ребер, где его сердца пытаются перегнать друг друга. Я обмякаю в его твердости, растекаюсь по нему… Раш больше не двигается, но не потому, что не хочет — потому, что слишком хочет. Степень его “хочет” я спустя мгновение уже чувствую животом — и сразу же напрягаюсь. Еще мгновение — и тур отступает, выдавливая оскал на обескровленные губы.

— Извини.

— Ничего… я понимаю. Физиология…

— Ничего ты не понимаешь, — говорит он беззлобно, грустно улыбается. — Носи… пожалуйста.

— Буду.

Он уходит, оставляя странное, горько-горячее чувство внутри, как будто ставшее было на место что-то снова с него соскочило… словно что-то почти наладилось, почти заработало как надо… но разлад, раздрай и раскол внутри все еще обжигает, не дает образоваться балансу, гармонии… Я потираю грудь, натыкаюсь на камешек… тяжело… может, написать или позвонить Шерше? Она заваливала меня сообщениями с тех пор, как связь восстановилась, я едва успевала ответить… Сможет ли она помочь… с этим?

…Писать Шерше не пришлось — помощь пришла сама, откуда не ждали. Упала с неба на одноместном мобильном флаере, ворвалась синим ураганом с воплем:

— Ну как вы тут, мать вашу раскударить в шерхову задницу?!

… Рихта узнала об оползне случайно — просто попалась заметка в новостях. Узнала и со свойственным ей подходом, не откладывая в долгий ящик, запрыгнула в свой флаер и в обход всех пограничных постов пересекла воздушную границу Тавроса, оставив свою команду разбираться с формальностями. Писать или звонить она посчитала излишним — и вот у нас в гостиной сидит лысое чудище, похабно переводящее взгляд с Мара и Раша на меня.

— Кажется, туры совсем разучились пользоваться своими причиндалами, раз лохматая до сих пор без пуза. Эй, хотите видео скину, как мы с Секраном…

— Нет, спасибо, — смотреть чужое хоум-видео, что может быть хуже?

Мар молчит, Раш пилит взглядом потолок, но исходящее от них раздражение можно руками трогать и в карман складывать. Да… так мы далеко не уедем…

— Может, вы пока…

К счастью, меня понимают сразу и неловкость заканчивается серединой фразы — туры оставляют меня наедине с дарган, как будто даже благодарные за то, что избавила их от ее громкого присутствия. Та сразу как будто сбрасывает с себя половину похабной агрессии и становится словно бы… меньше.

— Тебя как будто по оврагам за ноги таскали, — окинув меня взглядом, произносит Рихта с тем, что можно с натяжкой принять за сочувствие. Слышать это от существа без одного глаза и с протезом обидно вдвойне.

— Спасибо, ты как всегда восхитительно тактична.

— Обращайся. Как оно вообще?

— …

— Что, морды друг другу разъе…

— Было дело.

— Ты что, только Мару даешь? А второй на ручном приводе держится?

Резкая откровенность вопросов, высказанных таким спокойным и ровным тоном, вышибает почву из под ног. Я только ловлю ртом пузыри, а Рихта кривится, закатывая глаза.

— Первородная… ты как дожила вообще до этого дня, такая замороченная?

— Ну… как-то…

— Лучше бы их трахала вместо своих мозгов — или что там в твоей лохматой черепушке, вата?

— Да не могу я… Не могу с обоими сразу, это же… блядство какое-то!

Рихта наклоняет голову на бок и с искренним изумлением спрашивает:

— Где же тут блядство? Вы женаты, все трое.

— На Земле… там, где я росла… так не принято было. Не принято было вступать в такие отношения. Для меня это… дикость.

— Отсталая планетка.

— Иди ты…

— Схожу, но попозже. Смотреть не могу на твою унылую рожу. Совсем тупица, да? Всем глубоко насрать, сколько у тебя мужиков. Ты не на Земле уже, что, никак не дойдет?

— Это не так просто… я не могу так просто взять и вытрясти из себя установки, с которыми выросла…

— Боги милосердные… — Рихта откидывается на спинку дивана, она маленькая, ногами до пола не достает, так посмотришь — ребенок, пока не откроет рта. — У тебя мамка-папка были там, на Земле?

— …

— Сирота, что ли?

— Была… мама. И отчим.

— От…что?

— Неродной отец. Второй муж матери.

— М-да… а братья-сестры?

— Сестра. Сводная.

— Ну вот смотри, объясняю на пальцах для альтернативно одаренных. Дите у вас маму-папу обычно ж любит, так? Его никто камнями не бьет за то, что оно и к мамке на руки просится, и к папке лезет? Я к чему… любить не кого-то одного, а нескольких — разве это странно? Ребенок не будет любить маму меньше от того, что у него есть еще и папа, и бабки-дедки, тетки там, сестры, братья… понимаешь, лохматая?

Кажется… понимаю… действительно понимаю… понимание входит в тело пузырями легкости и… свободы?

— Вроде бы…

— Вроде бы… тупица… Так если у тебя два мужика — почему нельзя любить обоих? Каждого… ну, по-своему как бы. Как у ретранслятора есть разные частоты, так у тебя тоже — для каждого своя частота. Ты просто переходишь с одной на другую — и о-па, всем хорошо, все друг друга понимают. Как тебе мысль, нормально? Голову не жмет?

— Не жмет. Я тупая, но не до такой степени.

— Да что ты говоришь, быть того не может.

— Рихта…

— Я помню, как меня зовут. Назовешь в мою честь первенца?

— У туров девочки не рождаются.

— Ой, какая разница, мальчик, девочка… Или у тебе еще и гендерные загоны?

— Нет никаких загонов, — отвечаю я быстрее, чем реально соображаю. Не хватало еще лекции на эту тему… Моему ответу Рихта не верит, но не настаивает, только хмыкает, и взгляд ее снова делается похабным.

— Но с Маром-то было? Нормально, не возня детсадовская?

— …

— Быыыыыло, признавайся. Я с туром ни разу не спала, но они, говорят, хороши… Правда, что с ними всегда кончаешь?.. А ты чего вся красная стала?..

— Ни…чего… просто…

Рихта смеется до икоты над моим смущением, а когда ее отпускает приступ обидного для меня веселья, спрашивает внезапно-вкрадчиво:

— Но тебе-то хорошо было? Понравилось?

Четкое ощущение, что слышит и слушает меня не только Рихта, сжимает сердце, сжимает горло, голову, когда я едва слышно для самой себя выжимаю в воздух:

— Понравилось. Очень… хорошо…

— Я тебе видео все-таки скину.

— А можно пожалуйста не надо?

— Обязательно к просмотру. Вот прямо сейчас и скину…

Планшет на тумбочке вибрирует после пары-тройки тычков, сделанных дарган в свой запястный коммуникатор. О боже милосердный… удалю сразу же… даже открывать не буду…

…Надолго Рихта не задержалась — как будто что-то могло ее задержать. Убедившись, что все, на кого ей не наплевать, относительно живы и здоровы, она оставила мне какую-то коробку (даже думать не хочу, что там внутри), сделала ручкой Мару, который на заднем дворе укреплял защитные экраны — и только свистнул на грани ультразвука ее флаер.

Но кроме коробки, вагона смущения и оторопи она оставила после себя кое-что очень важное. Рихта вряд ли это осознавала, я и сама поняла это не сразу. Лишь через пару дней с какой-то кристальной ясностью ощутила то, что она назвала “разные частоты” — когда проводив Раша на работу ласковым объятьем, я вернулась в постель к Мару и не ощутила больше ни капли тяжести внутри.

Они… разные. Разные настолько, что чувства к ним и не могут быть одинаковыми даже по своей природе, и сравнивать их… бессмысленно.

Накатившее облегчение сделало все тело ватным, я растеклась по груди тура, обнимая его легко и естественно, как будто только что не обнимала другого. И он словно бы это почувствовал и потянулся ко мне в ответ, и впервые за долгое время я снова нашла отражение своей улыбки в его глазах.

Нашла в нем отражение проснувшейся надежды, что мы идем правильным путем.