Серая Башня

Глава 16 Клипса

Несколько дионов мы ехали по однообразной дороге по долинам и лугам. Среди пожухлой травы попадались островки снега, что не растаял после вчерашней пурги. Нам встречались бегущие ручьи, вода в них была настолько ледяная, что от глотка ломило зубы, и настолько чистая, что пьянила.

Долины сменялись покатыми холмами, дорога легко взбиралась на них, затем их миновала, и мы снова оказывались на равнинных лугах. Время от времени я прибегал к Тэ-Сю А’ргаэ, чтобы скорректировать наш путь — и по всему выходило, что предположение, что воры держали курс к побережью, было верным. Оставленный ими след, обрисованный частицами N’tam g’hraneane, вёл нас прямо к побережью.

В пути мы нередко встречали пасущихся овец и мохнатых рыжих быков. Время от времени на дороге попадались путники, иногда целые процессии — скорее всего, купеческие — везли товар из столицы к портовым городам или обратно.

Стемнело. Уже был восьмой вечерний дион, когда мы достигли постоялого двора с корчмой и просторной конюшней. Мы спешились, взяли вещи и оставили коней конюшему мальчишке. Перед тем как покинуть лошадь, я достал из поясной сумки баночку с кое-какой мазью и помазал клипсу и конское ухо вокруг неё. Отлично, теперь никто не сможет снять эту клипсу.

Я дождался, когда Тольскер и компания отойдут подальше, и подозвал конюшего. Я сказал мальчишке, чтобы он ни в коем случае не трогал клипсу, а если она пропадёт — я ему голову откручу. Он закивал, и я покинул конюшню.

Над дверью корчмы висела вывеска: «Руна счастья». Не доходя до двери, Адэран Тольскер вдруг выдал:

— Вспомнил, мастш Рой, где я слово-то это, «хиндари», раньше встречал! Я как его от вас услышал — сразу подумал: где-то мне уже попадалось словцо-то. Думал я всё, думал… и вот, наконец, вспомнил. В королевской библиотеке книга есть — там рассказывается про древний народ, «аэлий», строителей Серой Башни. Стало быть, «Высоких Чужаков-из-арок». И в той книжке, значица, приводился словарь с разными названиями на ихнем языке: числа, дни недели, месяцы и тому подобное. И я ясно помню, что слово «хиндари» там было — и именно ноябрь оно и означало. Я даже соседние названия помню: октябрь — «ллатосквр», декабрь — «р’хагфеир».

Сказал это и с подозрением уставился на меня.

Я ответил:

— Мастш Тольскер, вы простите, но, по-моему, вы несёте чепуху. Я не верю ни в каких «аэлий» — или как их там. А слово это — «хиндари» — действительно в ходу у меня на родине, в маленькой деревушке в Талессии.

— Но… как же объяснить это странное совпадение⁈

— Мастш Тольскер, вы давно смотрели этот свой словарь? Может быть, слово просто похоже, а ваша память сыграла с вами шутку?

— Ну… смотрел давно…

— Вот именно, мастш Тольскер. Скорей всего, вы просто ошиблись.

— Возможно, мастш Рой, — неуверенно проговорил Тольскер. — Но у меня сомнения…

— Пойдёмте-пойдёмте, — я, похлопывая Тольскера по спине, повёл его к двери корчмы. — Все ваши сомнения стопочка хизга развеет.

Дверь распахнулась, из проёма на нас полился свет, тепло, ароматы еды и звуки весёлых бесед. Мы вошли внутрь. На первом этаже находилась, собственно, корчма, а на втором — комнаты на ночь.

Народу здесь было не густо — но побольше, чем в прежней. Горели свечи и фонари, весело плясал огонь в очаге, у фигурки Йолша на стойке корчмаря курились благовонья, создающие праздничное настроение. На голове фигурки можно было заметить небольшой венок из еловых веток, а один из помощников корчмаря, молодой парень — возможно, его сын (обычно содержание корчмы было семейным делом, и почти все работники в ней были членами семьи корчмаря) — вырезал праздничную кружку из маленькой овальной тыквы. Близился Йолшев День — праздник Нового года — и в этот день в Стаентраде принято пить алкогольные напитки из специальных праздничных кружек, сделанных из маленьких продолговатых тыкв, украшенных рунами и традиционным народным орнаментом. Такой сорт тыкв даже имел собственное название — «Новогодняя тыква».

За одним из столов двое мужчин пили и играли в кости, в игру «Драконья семёрка». В этой игре используется набор из семи кубиков — с четырьмя гранями, с шестью, восемью, десятью, двенадцатью и двадцатью. Десятигранных кубиков в комплекте два. За другим столом сидело человек шесть, они пили, пыхтели трубками, закусывали и шумно беседовали. Ещё за одним столом сидели двое мужчин и заказывали что-то у полового. У дальнего конца корчмарской стойки стояли две женщины — юная и постарше — и с ними беседовал мужчина. Возможно, эти женщины — члены семьи корчмаря, жена и дочь.

Тольскер уверенно прошествовал к стойке, мы за ним.

— Хозяин! — громко обратился он. — Нам бы комнаты на ночь.

— Конечно, спадэн, — услужливо кивнул корчмарь. — У меня комнаты двухместные, вас устраивает?

— Само собой, — сказал Тольскер. — Значит, нам две комнаты. Мы оставили коней в твоей конюшне, пусть о них позаботятся, накормят. Я уже сказал конюшему мальчишке.

— Конечно, спадэн. Не желаете ли перекусить с дороги?

— Разумеется, желаем!

— Выпить? Не желаете ли самогоночки? У меня знатная самогоночка, спадэны, скажу я — на абрикосовом варенье. Прадедов рецепт! — корчмарь со значительным видом поднял указательный палец и потряс им в воздухе.

Тольскер хмыкнул.

— Ну что ж… Хорошая, говоришь? Горит?

Корчмарь аж подпрыгнул.

— Горит ли, мил спадэн? Пылает! Йолш тому свидетель! — корчмарь сделал рукой знак Йолша — «козу». — Сами проверьте, спадэны!

Он тут же исчез под стойкой, а вылез обратно уже с внушительной бутылью в руках. Внутри плескалась янтарная жидкость, ничем не отличная по цвету от любого другого хизга.

Корчмарь позвал нас за собой, и мы всей компанией проследовали к свободному столу недалеко от очага. На ходу корчмарь бросил половому, чтобы тот принёс кружек. Мы сели, а корчмарь с важностью поставил бутыль на стол. Прибежал половой, принёс кружки. Корчмарь разлил самогон, поставил кружки перед нами, потом зажёг лучину от свечи и поднёс к каждой кружке. Жидкость загорелась, огонёк был синего цвета и прозрачный.

— Неплохо, — сказал Тольскер, потом дунул, затушив огонь, поднял кружку, торжественно взмахнул в сторону корчмаря, и тут же сделал порядочный глоток.

Мы последовали его примеру.

— Ну как, спадэны? Знатная самогоночка? — довольно улыбался корчмарь.

Напиток, действительно, хоть и был крепок, пился легко, не было противных запахов, шибающих в нос — типа носков — а аромат и вкус действительно отдавали абрикосовым вареньем.

— Отлично, — сказал за всех Тольскер. — Только в пустом брюхе ещё сильнее заурчало.

— Сейчас-сейчас, — ответил корчмарь.

Он взял кувшин, наполнил самогоном из бутыли и оставил у нас на столе, а бутыль собрался унести обратно за стойку.

— Есть кролики, — сказал он и указал на очаг.

Там на вертеле над огнём жарились туши пяти или шести кроликов. Аппетитный аромат плыл по помещению, заставляя наши желудки выть от голода, с туш иногда капал жир и сок, и издавал шипение, попав в очаг.

— Сгодится, — сказал Тольскер.

— Ага, — кивнул корчмарь. — Всем крольчатины. Овощей, сыру, хлебу?

— Само собой, — сказал Тольскер.

— Что-нибудь ещё?

— Пока всё.

Корчмарь удалился, и мы остались сидеть в ожидании.

Корчмарь подошёл к двум женщинам у стойки и заговорил с ними, указывая на нас и на очаг. Те кивнули, и одна направилась к очагу, а вторая исчезла в подсобке рядом со стойкой. Вскоре обе подошли к нам, ставя на стол деревянные миски с овощным рагу и мясом кролика, миску с грубым хлебом и сыром.

Мы с аппетитом поели, а затем закурили — впрочем, курили только я и Тольскер — и расслабленно потягивали самогон. К нам подошла женщина что постарше и, убирая посуду, дружелюбно улыбнулась и спросила:

— Не нужно ли вам карт? Или, может, кости?

— Нет, спасибо, — ответил Тольскер.

— Не хотите попробовать нутки?

— Нутки? — удивился Тольскер.

Женщина смущённо улыбнулась и сказала:

— Я знаю, ещё не настал Праздник Йолша, но я уже начала готовить нутки. Хотите попробовать?

— Почему бы и нет, — сказал Тольскер, и женщина с довольной улыбкой покинула нас.

Вскоре она вернулась с подносом, на котором лежали нутки. Она дала каждому из нас по две нутки, кивнула и удалилась.

Нутки — это сладости, которые готовят на новогодний праздник, Йолшев День. Они делаются из варёной сгущёнки и орехов и выглядят как маленькие рунические камни. Собственно, руны на них и изображаются. Нутки коричневого цвета, а руны на них рисуются белой глазурью. Нутки можно назвать «съедобными рунами». Разумеется, самая часто изображаемая руна на них — это руна Йолша, «Кубок Йолша».

Тольскер съел только одну нутку, а вторую отдал Сэлдэну.

— У меня от сладостей зубы ломит, — сказал он.

Бедолага. Медицина в здешних местах, конечно, просто ужасная. Удивительно, что у Тольскера в его годы только зубы ломит, а не случаются приступы более серьёзных болезней.

Полакомившись нутками, ещё некоторое время проведя за распитием самогона, слушая приятный трактирный гул, стук семи многогранных костей о столешницу, треск дров в очаге, я решил, что мне пора отправляться на боковую.

Но сделать это сразу мне не удалось — я узнал, что кто-то трогал клипсу на ухе лошади, и с этим человеком произошло то, на что я и рассчитывал, когда смазывал клипсу мазью.

Я вышел наружу и сразу направился к конюшне. Там я встретил мальчика-конюшего. Он чертыхался и, прижимая к груди одну руку, второй поддерживал её и баюкал.

— В чём дело, малый? — спросил я строго.

Он заметил меня и подпрыгнул.

— Ты пытался украсть клипсу?

— Нет, господэн, — испуганно ответил мальчик.

— Да? А что же тогда у тебя с рукой?

Он быстро убрал руку за спину.

— Ничего, господэн.

— Смотри, — я погрозил пальцем. — В следующий раз будет ещё больнее. И, как видишь, я всегда узнаю, если кто-то пытается стащить клипсу.

— Я не пытался стащить, господэн. Только потрогал. И вдруг… Она будто ужалила меня, да так, что до кости прохватило. Меня аж подбросило в воздух. И лошадь начала беситься. Если бы я не выскочил из стойла, она бы меня затоптала.

— Она так и продолжила бы беситься, если бы я её не успокоил.

— Вы, господэн? Но вас же здесь не было.

— Мне не нужно быть рядом с лошадью, чтобы контролировать её.

Мальчик выглядел озадаченным.

— Как же это?

— А вот так, — сказал я, показал мальчику один палец, и вдруг моя лошадь издала одиночное ржание.

Я показал два пальца, и лошадь издала двойное ржание. Я показал пять пальцев, и лошадь — как не трудно догадаться — проржала пять раз.

Мальчик смотрел на меня ошарашенно. За всё время разговора я ни разу даже не взглянул на стойло с лошадью.

— Вы… вы колдун? — осторожным шёпотом спросил мальчишка.

Я загадочно улыбнулся и сказал:

— Может, колдун, а, может, и нет. Что тебе следует знать, мальчик — так это то, что не следует трогать украшения на моей лошади. Иначе ты рискуешь разозлить колдуна, и тогда я тебя прокляну.

— Конечно, господэн, — поспешно закивал мальчишка, испуганно и восхищённо глядя на меня.

Я погрозил пальцем:

— И никому не рассказывай о том, что ты сейчас видел. Когда мы уедем — тогда можешь. А пока — держи рот на замке. А то прокляну. Понял?

— Да, господэн.

— Вот и отлично. Спокойный ночи, малой, — сказал я и бросил мальчику монету. Тот ловко её поймал и поблагодарил, а я вышел из конюшни.

Я остановился возле входа в корчму, чтобы подышать свежим воздухом. Ночь стояла почти безоблачная, на небе мерцала россыпь звёзд, неспешно плыла крупная полная луна. Я курил и любовался ею, когда позади скрипнула дверь, и появился Даид. Заплетающимся от пьяни языком он произнёс:

Луна, ты — золотая монета!

Ты — горящий шар изо льда!

Ничего красивей тебя нету.

Уходишь днём ты куда?

Он икнул, отошёл к стене и начал мочиться.

Бедняга, он даже и не знает, что луна вовсе никуда не уходит — это спутник, что обращается вокруг планеты, и она вовсе не изо льда. А вот куски льда, летящие в космическом пространстве — это кометы. И вот такой «горящий шар изо льда» ему вряд ли захотелось бы повстречать — если тот свернул бы со своего курса и начал сближаться с планетой.

Снова скрипнула дверь, и появился Тольскер. Даид пьяно поприветствовал его и вновь повторил четверостишье. Тольскер усмехнулся и закурил трубку.

Глядя на звёздное небо, Тольскер произнёс:

— В какой-то книжке я прочёл такие строки:

Падает-падает звезда в ночи,

Падает в тёмный пруд.

Мы плывём на лодочке

По волнам любви.

Меня будто ледяной водой обдало. Откуда он может знать эту песню? Это старая любовная песня моего народа (разумеется, из уст Тольскера она прозвучала в переводе на стаентрадский). Почему он это продекламировал сейчас, при мне? Он ждёт от меня какой-то реакции? Я не должен показывать, что знаю эту песню. Я скосил глаза и увидел, что Тольскер наблюдает за мной. Я никак не отреагировал на его декламацию, продолжая молча курить трубку.

— А вы знаете к’кую-нить па’езию, м’стш Рой? — пьяно спросил Даид, еле стоящий на ногах.

— Нет, — ответил я, прекратил курить и вернулся в корчму.

Я попросил у хозяина небольшой котелок с водой или чайник, приготовил у очага отвар и с ним отправился наверх. Хозяин велел жене показать мне, где моя комната. Женщина, что угощала нас нутками, была весёлой и всю дорогу болтала без умолку. Я похвалил её нутки, и она просияла.

Пропустив меня в комнату, которую мне придётся делить с кем-то из спутников, она спросила, стесняясь:

— А что у вас за отвар? Знаете ли, я очень люблю готовить — и еду, и напитки, и даже отвары, так что мне было бы интересно узнать.

— Вряд ли вам будет интересен мой отвар. Это целебный отвар, помогающий при очень редком заболевании. Видите ли, я очень больной человек, и вынужден постоянно принимать отвары и лекарства, чтобы облегчить свою боль.

— О! Бедняжка… — жалостливо сказала она и скорчила сочувственную гримаску. — Мне так жаль. Желаю вам поправиться.

— Спасибо.

Она попрощалась и ушла.

Я достал из сумки пузырёк с лекарством, выпил его, затем съел порцию порошка, потом выпил отвар. После всех этих обязательных процедур можно было отправляться спать.

Я потушил свечу, разделся и лёг на кровать. В комнате было окно, и в него бил лунный свет. Струящимся, густым серебристым потоком он падал на пол.

Я положил рядом с собой перчатку — чтобы вовремя проснуться — а затем, наблюдая за лучами лунного света, прорезающими тьму в помещении, незаметно для себя уснул.