...

Было начало осени. Насладившись солнцем, морем, фруктами и переполненные впечатлениями, мы собирались домой. Уезжали мы вместе с Елизаветой Юрьевной. Она покидала свой родной край, где прошло ее детство и отрочество. Быть может, туда она еще раз и возвращалась, но надолго ли?

За окном вагона с мерно постукивающими колесами замелькали степи. К концу первого дня пути, в предвечерний час, утих людской говор в вагоне. На верхних полках спали мои сестра и брат.

Елизавета Юрьевна сидела против меня, лицом по ходу поезда. Сначала она задумчиво смотрела на пробегающую степь, была сосредоточенно молчалива (такой я ее часто видела), и вдруг, совершенно неожиданно для меня, взволнованно, тревожно заговорила. На лице ее появилась так свойственная ей улыбка – улыбка уголками губ. Она говорила о чувстве, которое роковым образом может захватить человека, о сомнении, может ли человек отдаться этому чувству, о чем-то запрещенном (о чем? – думала я). О невозможности нарушить какой-то завет, невозможности переступить через заветную черту. Она говорила о человеке, вероятно, сильном (имени его не называла), ей интересном. Говорила о страхе, владеющем ею, перед возможностью попасть под его влияние, потерять свою волю. Она как бы спрашивала у меня совета, я ей, конечно, что-то отвечала, но понимаю теперь, что говорила она не со мной, а сама с собой, ища ответа у себя. Улыбка время от времени вспыхивала на ее лице и потухала. Порыв прошел, она умолкла. Наступала ночь. Елизавета Юрьевна опять заговорила, тихо, почти шепотом, спокойно. Она говорила о Блоке. Читала его стихи, но я не помню какие, хотя Блока мы в то время хорошо знали. И уже совсем в темноте она сказала:

– Он любил людей, с которыми ему было легко молчать.

И мне показалось, что это он сказал о ней, что ему с ней было легко молчать. Мы легли. Спала ли Елизавета Юрьевна, я не знаю. Я не спала. Под стук неумолкающих колес мы быстро двигались к чему-то неизвестному.

В Петрограде мы расстались на вокзале. Больше мы с ней не виделись.

Типичен рассказ о своих чувствах, поведанный в дороге внимательно слушающему попутчику, с которым можешь никогда больше не встретиться… Опять же, откровенничала Елизавета Юрьевна не с «малознакомым ребенком», а с восемнадцатилетней девушкой, с которой, видимо, уже успела подружиться и которой, благодаря юному возрасту, как никому другому оказался близок доверительный разговор о любви…

Загрузка...