По ЕГО дневнику видно, что он ждал этого обеда с чувством тяжести. Я тоже. На мое счастье, там был еще кроме нас очень разговорчивый Аничков с женой. Говорили об Анатоле Франсе. После обеда он показывал мне снимки Нормандии и Бретани, где он был летом. Говорил о Наугейме, связанном с особыми мистическими переживаниями, спрашивал о моем прежнем. Еще мы говорили о родных пейзажах, вне которых нельзя понять до конца человека. Я говорила, что мой пейзаж – это зимнее, бурное, почти черное море, песчаные перекаты высоких пустынных дюн, серебряно-сизый камыш и крики бакланов.
Он рассказывал, что, по семейным данным, фамилия Блок немецкого происхождения, но, попав в Голландию, он понял, что это ошибка, что его предки именно оттуда, настолько в Голландии ему все показалось родным и кровным. Потом говорили о детстве и о детской склонности к страшному и исключительному. Он рассказывал, как обдумывал в детстве пьесу. Герой в ней должен был покончить с собой. И он никак не мог остановиться на способе самоубийства. Наконец решил, что герой садится на ЛАМПУ и СГОРАЕТ. Я в ответ рассказала о чудовище, которое существовало в моем детстве. ЗВАЛИ ЕГО – ГУМИСТЕРЛАП. Он по ночам вкатывался в мою комнату, круглый и мохнатый, и исчезал за занавеской окна.
Лиза не знала о том, что Блок тут же поделился в письме с матерью: «Вчера обедали Кузьмины-Караваевы – они оба очень хорошие…» Наверняка на сердце у нее стало бы хоть немного теплее.
Кончился 1910 год, а потом 1911-й и 1912-й, и за эти годы, по воспоминаниям Елизаветы Юрьевны, она встречалась с Блоком «довольно часто, но всегда на людях».
И тем не менее у них с Александром Александровичем появились общие знакомые, люди, которые как бы соединяли их… Многие из них встречались в доме поэта-символиста, эстета, историка, эрудита и полиглота Вячеслава Иванова в его знаменитой «Башне» (огромная его квартира находилась на последнем этаже и располагалась вокруг башнеобразного закругления, отсюда и получила название в литературном мире).
Дом этот был хорошо известен далеко за пределами Петербурга. В квартире Вячеслава Ивановича собирались философы, поэты, художники, историки, артисты… Невозможно даже перечислить всех тех, кто бывал здесь! Дом Иванова имел исключительное значение для всей предвоенной России: «Башня» с 1905 по 1913 год оставалась центральным местом для всего художественного Петербурга. Здесь, по словам Андрея Белого, шла «яркая, но сумасшедшая жизнь».
Впервые Лиза Кузьмина-Караваева попала сюда сразу после замужества, в 1910 году. И, как впоследствии вспоминала, чувствовала себя там «новичком, поистине варваром», встретив людей, владеющих «ключами от сокровищницы современной культуры». Что и говорить: Вячеслав Иванович умел объединять вокруг себя самых разных людей. Он с одинаковым знанием и блеском мог говорить о литературе, науке, религии, поэзии, политике.
По словам философа Н. А. Бердяева, «В. Иванов был незаменимым учителем поэзии… виртуозом в овладении душами людей. Его пронизывающий змеиный взгляд на многих, особенно на женщин, действовал неотразимо».
Да что там женщин! Велеречивый Ося Мандельштам рассыпал в письмах к учителю самые настоящие любовные признания: «Ваши семена глубоко запали в мою душу, и я пугаюсь, глядя на громадные ростки»; «…Чтобы увидеть вас – я готов проехать большое расстояние, если это понадобится».
Что касается женщин, то их отношения с поэтом-символистом действительно оказывались довольно сложными и запутанными. У некоторых из них преклонение перед Вячеславом Ивановичем перешло в отчетливо чувствуемую любовь. Кузьмина-Караваева избежала этой печальной участи… Впрочем, она почти сразу разгадала отношение мэтра к людям. Вот цитата из ее очерка уже эмигрантского периода «Последние римляне»: