Мы не жили, МЫ созерцали все самое утонченное, что было в жизни, МЫ не боялись никаких слов, МЫ были в области духа циничны и нецеломудренны, а в жизни вялы и бездейственны. В известном смысле МЫ были, конечно, революция до революции – так глубоко, беспощадно и гибельно перекапывалась почва старой традиции, такие смелые мосты перебрасывались в будущее. И вместе с тем эта глубина и смелость сочетались с неизбежным тлением, с духом умирания, призрачности, эфемерности. МЫ были последним актом трагедии – разрыва народа и интеллигенции. За нами простиралась всероссийская снежная пустыня, скованная страна, не знающая ни наших восторгов, ни наших мук, не заражающая нас своими восторгами и муками.
Это исповедь человека неравнодушного и глубоко любящего. Хотя о самом главном в ее жизни того периода, всепоглощающем чувстве к Блоку, нет ни единого слова… И все же эти воспоминания излучают любовь, которую невозможно скрыть. Да и пыталась ли это сделать русская монахиня, для которой великий поэт Александр Блок абсолютно неотделим от его и ее Родины? «Россия, ее Блок, последние сроки – и надо всем ХРИСТОС, единый, искупающий все…»
Именно из откровенных и вместе с тем сдержанных воспоминаний матери Марии узнаем мы историю ее сложных отношений с поэтом.