...

От изнурения ноги ее уже не носили, и я стала как бы ее костылем. Утром, т. е. в 4 часа, за час до вызова на перекличку, мы всегда с ней выходили на прогулку, и она говорила, рассказывала, мечтала… Это был буквально поток проектов, планов. Конечно, по возвращении она сейчас же отправляется со своей пишущей машинкой на Фелярд и пишет большую-большую книгу о Равенсбрюке… Массу она мне в эти черные ночи слякоти, сырости, холода, северно-восточного ветра и снега рассказала, она любила и умела рассказывать, а я умела слушать.

Когда она уже совсем изнурилась и ей трудно было передвигать ногами, ей стали приходить посылки, с такой любовью и заботливостью составленные. Как утопающий за соломинку, схватилась она за них и стала себя подкармливать. Я с радостью стала замечать, как она явно пошла на поправку, возвращались к ней силы, она воспрянула духом, особенно, когда получила письмо от сына, да и из Парижа стали регулярно приходить письма. Среди нас в это время она была баловницей. Судьба ей все как бы улыбалась, и опять овладело страстное желание жить, вернуться, увидеть Юру, всех близких. Опять она стала проводить конференции – всегда о России, очень сдружилась с русским бараком, куда она тоже приходила, где вышивала, встречалась с приятельницами, одним словом, жила. Но это продолжалось не так долго. Последние месяцы 1944 г. и первые 1945 г. для многих оказались фатальными, в том числе и для матери Марии.

По мере того как близился конец войны, условия содержания в Равенсбрюке становились все невыносимей. Заключенные, измученные непосильной, изнурительной работой и постоянным недоеданием, умирали ежедневно десятками. Связи с остальным миром не было никакой: уже не приходили посылки и письма. А ведь поначалу и Даниилу Скобцову удавалось передавать в лагерь посылки с едой… Были резко урезаны и без того мизерные порции хлеба, который и хлебом-то можно назвать лишь с большими оговорками, – теперь в день на человека выдавали всего по 60 граммов. В бараках, рассчитанных на 700–800 человек, размещалось уже по две с половиной тысячи. Заключенных заедали вши, свирепствовали тиф, дизентерия… Еще зимой у женщин отобрали одеяла и пальто, затем – ботинки, чулки. Мать Мария совсем ослабела, у нее распухли ноги, болела голень, она с трудом передвигалась, а чаще всего лежала на нарах.

По мнению И. Н. Вебстер, матушка совершила в это время большую ошибку. В госпитале стали выдавать немощным и женщинам старше 55 лет так называемую «карт роз» («розовую карточку»), освобождавшую от обязательной работы и от вызова на перекличку. Мать Мария ухватилась за эту возможность и получила карточку. И. Н. Вебстер только ахнула, когда узнала об этом: ведь чтобы спастись, «важно было идти в общем потоке, применяясь к положению среднего сидельца лагеря, во всяком случае, без подробностей в досье, раздражающих немцев».

– Вы всегда пессимистка, а я в восторге… – на все ее опасения отвечала матушка.

Подруга тревожилась не напрасно: после некоторого льготного периода поступило распоряжение – построиться всем «карт роз». Мать Мария, по свидетельству И. H. Вебстер, очень взволновалась, но ничего нельзя было сделать: в госпитале было досье о ней как о «непригодной».

Загрузка...