Ее увезли вместе с отчаянной компанией – с безногими, безрукими, горбатыми, увезли в «Юнгер Лагер». Точных вестей об этой группе в течение двух месяцев к нам не поступало, а слухи доходили самые ужасные…
И вот сижу я однажды на 3-м этаже на половине своей кровати и вдруг слышу душераздирающий фальцет матери Марии:
– Инна! Инна! Где вы?
Мгновенно я очутилась внизу, но уже человеческий поток унес ее куда-то в другую секцию. Только на другой день при помощи Кристины, блоковой надзирательницы, исключительно хорошо относившейся к матери Марии, мы встретились. Я застыла от ужаса при виде, какая перемена произошла в ней: от нее остались только кожа да кости, глаза гноились, от нее шел этот кошмарный сладкий запах больных дизентерией, которой – она призналась – сильно страдала…
В первый раз я увидела мать Марию придавленной, со мной она в первый раз любовно-ласкова, она, видимо, сама нуждалась в ласке и участии, она гладила мое лицо, руки. Она говорила разные ласковые слова:
– Инна, Инна, моя вы византийская икона… Мы больше не расстанемся с вами. Я выживу. Вы – гранит. Вы меня вытянете…
Я внутренне задавала себе вопрос: Что мог сделать этот «гранит»?…
Это было начало конца. Конец февраля и март 1945 года были невыносимыми, немцы свирепствовали, жизнь адская. Бесконечные вызовы на проверку. Кристина позволила матери Марии выходить в последний момент и всегда становиться позади меня, тогда она могла опираться на мою спину, ибо силы ее уже оставляли, это была уже тень. Но кроме проверок производились без конца медицинские селекции: направо – жизнь, налево – смерть. Маршировать перед докторами надо было бойко. Кристина с большим риском для себя прятала мать Марию под кроватями в дортуарах, два раза мы ее даже втягивали на чердак, но долго это продолжаться не могло…
Пришла раз Кристина возбужденная, грубая и… придавленная и сказала:
– Из всех блоков грузовики увозят «непригодных» в «Юнгер Лагер».
Позже она сообщила, что мать Марию опять увезли…