...

23-го сент. 1935

Дорогие мои!

Вообще я больше ничего не понимаю, все мутно и как-то странно, чтобы не сказать, что забавно выше всякой меры. Всю жизнь, кажется, я была математиком, и кроме этого меня мало что интересовало. Теперь я уже перестала понимать и себя. Я вам писала, что ради шутки начала писать какую-то белиберду, но оказалось, что эта белиберда уже не настолько белиберда; и даже до такой степени, что я теперь печатаюсь в одном из самых серьезных литературных журналов, не говоря уже о газетных подвалах.

Вам это покажется странным, как я с моей орфографией, с моим знанием языка на это пошла. Но не забывайте, что у меня есть друг, [9] совершенно очаровательная личность, он мне помогает, редактирует, а после этого обыкновенно мы с ним долго-долго беседуем на литературные темы. Вот уже несколько раз мы говорили только о Льве Толстом: теперь скоро будет его юбилей, – и готовятся работы о нем. Одну из них взял мой друг Старчаков, и мы с ним выясняли, откуда симпатичный Лев Николаевич брал свое учение, кто был его учителем и т. д. У нас остался с ним только один невыясненный вопрос, который при всем желании не смогли открыть: это зачем старик ездил в Оптину пустынь. Конечно, мне было странно, что на него влиял Энри Жорж, если принять во внимание, как этого экономиста характеризовал Маркс. Я страшно довольна нашей дружбой с ним, так как это мне дает не только очень ясные понятия о литературе, но также и общеобразовательные. При этом он старый коммунист, и я в сопровождении с ним расту партийно многим больше, чем на заводе или же даже при чтении книг. Перед праздниками у нас будут раздавать награды и как ударнице-стахановке мне, кажется, будет преподнесено полное собрание сочинений Сталина. Я так довольна, что мне трудно описать. Сейчас вот уже две недели как я сижу дома, хожу в театры, концерты и вообще ничего не делаю, кроме писания, так как я поранилась на заводе, разрезала довольно сильно палец. Наталья Васильевна [10] страшно испугалась, и поэтому были подняты все знаменитости города, чтобы смотреть мой палец и лечить его, когда ничего в общем нету… Самый печальный факт в моей биографии, если это можно назвать моей, – это то, что Алеша разошелся с Натальей Васильевной, и это были совершенно феноменальные драмы, в которых я себя очень глупо чувствовала. Алеша еще не вернулся из Чехии, а когда вернется, ходят слухи, что мы с ним переедем в Москву. А там не знаю.

Вообще в всеобщем представлении, что приехала дочь поэтессы Кузьминой-Караваевой, развела Алешу, и они поженятся в ближайшем будущем и уедут в Москву. Это совершенно достоверно говорят все до такой степени, что я не знаю, как мне отбояриваться от всяких обедов, вечеров и т. д.

Я хотела вам послать мои карточки, но, к сожалению, не могу никак их проявить, пока мой палец не заживет. Всегда со мной происходят какие-то феноменальные истории. Так и тут, как и везде, не могу же я быть нормальным человеком, и вот того и гляди я стану моряком. Другими словами – матросом, а там чего доброго и штурманом. Буду ездить по всему свету на «Смольном» или на «Дзержинском» и стану морским волком. А может, буду знаменитой писательницей. Если, конечно, до того времени не кинусь в политику. Мне уже не раз тут говорили, что при некотором желании я смогу, т. к. у меня есть нюх на международные темы, и что я могу стать хорошим бойцом, какой нужен нашему СССР.

Мама, кажется, Алеша тебе не соврал, когда говорил обо мне!!! Пока сижу в Детском Селе, но может, поеду с Алешей на юг в Крым, Кавказ. Как я этого хочу. Сначала получала изредка письма от Жоржа, теперь он, кажется, совсем рассердился на меня за то, что запереть на ключ не может и даже не знает, к кому ревновать. Написал, что между нами все кончено. Ну и тем лучше, а то матрос с мужем – это странно. Вдруг вспомнила, что забыла подразниться немного. Это в огород Насти. Скажите ей, что скоро я смогу ее заткнуть по всем интересующим ее вопросам. Я не говорю о медицине, зачем. Какие у меня книги. Мне жаль, мама, что ты их не можешь почитать и поучить, а это тебе было бы интересно; поэтому, чтоб не пропадало [время], я занялась этим делом.

Мама, у тебя есть моих 100 франков. Не могла ли бы ты спросить у Константина Вас. Мочульского, какие за последние месяцы вышли хорошие книги, и прислать их мне. Ты знаешь мой вкус. Если вышел Жид или что-нибудь в этом роде, пусть К. В. постарается для меня. В мою же очередь, я могу тебе послать кое-что, если это тебя интересует. О, если бы у меня были деньги, какая бы у меня была Библиотека. Тут такие букинисты, что Париж им в подметки не годится. Чрезвычайно весело находить то тут, то там рисунки небезызвестной вам личности. [11] Конечно, мама, ты, наверно, их не помнишь, а мне приятно их видеть, даже и на чужих стенах. Ну вот, кажется, и все мои новости. Кроме всего прочего, жива и здорова; хорошо, очень хорошо себя чувствую и довольна жизнью. Мне хочется перед тем, как кончить письмо, пуститься в лирику или просто развести романтизм.

Сейчас уже глубокая осень, и, наверно, на днях пойдет снег. Я его жду с таким нетерпением. Уже 2 градуса только, и по вечерам я сижу часами у камина и смотрю, как горят дрова. На улице воздух такой прозрачный, такой вкусный; немного пощипывает в носу и так хорошо пахнет. Листья все опали, и в парке как-то совершенно волшебно. Через голые деревья виднеются старые постройки, еще времен Екатерины Второй. Озеро такое чудное, что кажется, таким оно может быть только на картинке. Последние цветы доцветают, воздух особый, и звуки уже совсем какие-то своеобразные.

Теперь только я поняла, почему мама любила бродить по Ленинграду. Я это так хорошо понимаю, что сама брожу часами, и когда уже от усталости ноги не идут, мне все же еще хочется ходить и ходить. Я совершенно влюбилась в этот город, и мне кажется, что на свете ничего не может быть лучше.

Была на премьере в Мариинском театре; мне очень понравился балет «Бахчисарайский фонтан», и Галя Уланова была бесподобна. Была и в Филармонии и в Александринке – все мне тут нравится и всем я довольна, но поверьте, что я от этого не забываю вас и часто думаю о вас и крепко люблю.

Крепко целую вас всех и очень-очень люблю.

Гаяна

К сожалению, она так и не стала ни морским волком, ни знаменитой писательницей. Не прошло и года после этого письма, как Гаяна скоропостижно скончалась. Согласно укоренившейся версии, причиной смерти был тиф. Сомнение по этому поводу позже высказала Анна Ахматова: ведь от тифа быстро не умирают, тем более что никаких вспышек этого заболевания в Москве тогда не наблюдалось. Похоже, в гибели Гаяны Анна Андреевна серьезно подозревала НКВД. Правда, это подозрение не совсем увязывается не только с последними письмами Гаяны, но и с письмом ее мужа в Париж. Он сообщал матери Марии, что сам похоронил жену и поставил крест на ее могиле.

Как бы то ни было, смерть Гаяны в России и по сей день кажется довольно загадочной. Нина Берберова, к примеру, в своем документальном романе «Железная женщина» уверяла, что дочь Кузьминой-Караваевой погибла после неудачного аборта, скорее всего подпольного (как раз с 27 июня 1936 года аборты в СССР были запрещены). Все может быть… В любом случае, опереться Гаяне здесь было не на кого. Почему она, будучи замужем, не захотела иметь ребенка и решилась на аборт (если это действительно правда), неизвестно.

Пасынка Алексея Толстого Федора Волькенштейна до конца жизни мучили мысли о судьбе Гаяны:

Загрузка...