...

Сколько лет, всегда, я не знала, что такое раскаянье, а сейчас ужасаюсь ничтожеству своему. Еще вчера говорила о покорности, все считала властной обнять и покрыть собой, а сейчас знаю, что просто молиться-умолять я не смею, потому что просто ничтожна… Рядом с Настей я чувствую, как всю жизнь душа по переулочкам бродила, и сейчас хочу настоящего и очищенного пути не во имя веры в жизнь, а чтобы оправдать, понять и принять смерть. И чтобы оправдывая и принимая, надо вечно помнить о своем ничтожестве. О чем и как ни думай, – большего не создать, чем три слова: «Любите друг друга», только до конца и без исключения, и тогда все оправдано и вся жизнь освещена, а иначе мерзость и тяжесть.

Горе всегда оказывается неожиданным… Смерть девочки потрясла Елизавету Юрьевну, перевернула ее и без того исстрадавшуюся душу. Но собственное горе не замкнуло сердце этой удивительной женщины – наоборот, обернуло к несчастьям ближних, страдающих, болящих, голодающих людей. Сама она уже не могла больше жить интересами только своей семьи.

Какие суровые дни наступили:

До дна мы всю горькую чашу испили,

И верим, что близок блистающий срок.

Господь мой, прими же теперь искупленье:

Не в силах нести мы былое томленье

Средь новых и грозных тревог.

Со смертью Настеньки оборвались последние нити, которые связывали Елизавету Юрьевну с Даниилом Ермолаевичем. К концу 1920-х годов выявилось глубокое внутреннее расхождение супругов. Они и прежде, по свидетельству знакомых, жили независимо друг от друга, самостоятельно решая каждый свои проблемы, а теперь уже просто не могли оставаться под одной крышей. В фильме еще советских времен «Мать Мария» Скобцов с упреком говорит жене:

– В твоем возрасте пора ходить по земле, Лиза.

Ответом звучит известная фраза Елизаветы Юрьевны:

– Есть два способа жить: совершенно законно и почтенно ходить по суше – мерить, взвешивать, предвидеть; но можно ходить по водам. Тогда нельзя мерить и предвидеть, а надо только все время верить. Мгновение безверия – и начинаешь тонуть.

Все больше и больше стремилась она служить всем обездоленным. А их во Франции в эмигрантской среде было немерено… Безработица толкала мужчин в кабаки и марсельские трущобы, а женщин – на панель; в шахтерских поселках нещадно эксплуатировали бывших врангелевских солдат, оказавшихся в эмиграции. Существовали вполне здоровые люди, попавшие в дома умалишенных и совершенно не владевшие французским языком; они даже не могли объяснить своего положения и задержались там на годы… Трудно описать словами состояние умов и физического выживания русской эмиграции тех лет. Елизавете Юрьевне казалось, что все это буквально вопиет о сострадании и милосердии!

С 1927 года Скобцов поселился отдельно от семьи. Незадолго до войны, в 1938 году, он приобрел под Парижем в местечке Фелярд небольшой участок земли с домиком, завел хозяйство. Сюда с осени 1942 года иногда приезжала на короткий отдых мать Мария – его бывшая жена Е. Ю. Кузьмина-Караваева. Именно отсюда она вернулась 9 февраля 1943 года в Париж, где сразу же была арестована гестапо…

В 1931–1932 годах в парижском журнале «Современные записки» была опубликована первая часть романа Даниила Скобцова «Гремучий родник». Литературным дебютом это не назовешь: ведь и прежде он публиковался с рассказами в казачьих журналах. Накануне войны, в 1938 году, роман вышел в Париже отдельным изданием. На обложке его стояла двойная фамилия автора – Скобцов-Кондратьев: до этого Даниил Ермолаевич иногда использовал в своих газетно-журнальных публикациях псевдоним «Кондратьев».

«Гремучий родник» – ностальгическое произведение об уже многими забытой жизни на Кубани, ее природе, людях, деталях быта. Что любопытно, какая-либо политическая борьба или война здесь отсутствовали…

В эмиграции роман вызвал немалый интерес. Для его издания была создана «инициативная группа», он обсуждался в кружке казаков-литераторов.

Время от времени Скобцов навещал сына, помогал деньгами бывшей жене, подчеркивают одни мемуаристы. Другие утверждают: с матерью осталась только Гаяна, Юрий же стал жить с отцом… Как бы то ни было, следующий факт сомнений не вызывает: Даниил Ермолаевич до самой смерти любил свою Лизу, и свой двухтомник «Три года революции и гражданской войны на Кубани» посвятил своей «жене-казачке Елизавете Пиленко». Примечательно то, что Скобцов упорно не хотел называть ее по фамилии первого мужа – Кузьмина-Караваева…

Бытует и такое мнение: после гибели четырехлетней Настеньки ее мать «в поисках искупления» оставила и второго, обожающего ее супруга, «словно наказывая себя за плотскую любовь».

Вряд ли стоит относиться серьезно к подобным измышлениям. Многое поясняет для нас откровение Елизаветы Юрьевны, которым она поделилась со своей хорошей знакомой Татьяной Манухиной:

Загрузка...