«…Спустя почти 15 лет или более того я опять себя чувствую как когда-то, у меня опять закипает каждодневная работа во всей былой необязательности, когда она только и естественна (…) Я уже что-то строчу, а буду и больше, отчего и такая торопливость тона»
(О. М. Фрейденберг, 8 мая 1941 г.).
С тех пор и станет Переделкино воплощенным поэтическим мифом.
Это «что-то» были стихи о Переделкине – естественные, как сам образ жизни здесь. Да, позже Пастернак разделит свое творчество на две части: до 1940-го («не люблю») и с 1940-го – стихи с другим дыханием и с совсем иными реалиями:
У нас весною до зари
Костры на огороде, —
Языческие алтари
На пире плодородья.
Перегорает целина
И парит спозаранку,
И вся земля раскалена,
Как жаркая лежанка.
Я за работой земляной
С себя рубашку скину,
И в спину мне ударит зной
И обожжет, как глину.
«Летний день»
Известна фотография Пастернака – с лопатой, на огороде, в сапогах, с обожженным, как бы покрытым «горшечною» глазурью лицом. На фотографии запечатлена спокойная, физическая и душевная радость от такой… нет, не работы, счастья.
Но это стихотворение о сельских работах поэта – не только как о счастье, но и о свободе: «И распустившийся побег потянется к свободе, устраиваясь на ночлег на крашеном комоде».
Работа – свобода, плохая рифма, но спасительное самоощущение. А вот и отдых – здесь же, в Переделкине, среди сосен:
В траве, меж диких бальзаминов,
Ромашек и лесных купав,
Лежим мы, руки запрокинув
И к небу головы задрав.
.
И вот, бессмертные на время,
Мы к лику сосен причтены
И от болей и эпидемий
И смерти освобождены.
«Сосны»
«Свобода» – «бессмертные» – «освобождены»: вот ключевые слова стихотворений «Летний день» и «Сосны». Но появляется и ставшее позже тоже мифом, вошедшим навсегда в русскую поэзию, знаменитое кладбище:
А днем простор осенний
Пронизывает вой
Тоскою голошенья
С погоста за рекой.
Когда рыданье вдовье
Относит за бугор,
Я с нею всею кровью
И вижу смерть в упор.
Я вижу из передней
В окно, как всякий год,
Своей поры последней
Отсроченный приход.
«Ложная тревога»
Итак, к ключевым словам прибавилась «смерть», да еще «в упор». И все же – вспомним, что зима – это Рождество и день рожденья самого поэта: «Зима, и все опять впервые» – «Зазимки» в цикле о Переделкине стоят после «Ложной тревоги», стихов о «смерти в упор». Зима! Черный небосвод, «как зеркало на подзеркальник», поставлен на лед; «береза со звездой в прическе», да и вообще кругом «чудеса в решете». И если наступает «глухая пора листопада», то за ней неизбежно последует зимняя радость и удивление: «Порядок творенья обманчив, как сказка с хорошим концом».
И белому мертвому царству,
Бросавшему мысленно в дрожь,
Я тихо шепчу: «Благодарствуй,
Ты больше, чем просят, даешь».
«Иней»
Благодарение зиме – а на самом деле благодарение жизни, даже на грани (и тем более – на грани) смерти. Через долгое время, через войну и после, после смерти Сталина будет инфаркт, и, лежа на больничной койке в коридоре, больной будет шептать слова благодарности; будет длиться этот мотив поэзии Пастернака:
Мне сладко при свете неярком,
Чуть падающем на кровать,
Себя и свой жребий подарком
Бесценным Твоим сознавать.
«В больнице»
Свобода – работа – освобожденье – смерть – благодарность. Эти мотивы очнутся в стихах Пастернака еще и накануне 60-х, после окончания работы над романом «Доктор Живаго». Многие мотивы у Пастернака шли к финалу кружным путем, преображаясь, насыщаясь все новым и новым философским и метафизическим смыслом. Так, в том же цикле возникает образ города – в одноименном стихотворении. Но это уже образ, полный призраков: «Он сам, как призраки, духовен всей тьмой перебывавших душ». Кажется, что сам поэт испугался темной глубины сказанного – и перешел к новогоднему «Вальсу с чертовщиной» («Масок и ряженых движется улей. Это за щелкой елку зажгли»), к праздничному «Вальсу со слезой» («Как я люблю ее в первые дни, когда о елке толки одни!»). Замечательно радостные, свежие слова, наблюдения, впечатления, эмоции, глубокие, как следы в новогоднем снегу, праздничные и родные: