Борис Пастернак. Времена жизни

Во время выздоровления Юрий Андреевич чувствует себя «как блаженный» – вспомним апокрифически сталинское «не трогайте этого небожителя»!

В эпилоге романа Танькой Безочередовой, потерянной дочерью Юрия и Лары, рассказано о встрече с генерал-майором Евграфом Живаго: «Совсем не страшный. Ничего особенного, как все. Косоглазый, черный». «Как я кончила, он встал, по избе шагает из угла в угол» – тоже исключительно характерная сталинская деталь, канонически повторенная в воспоминаниях и растиражированная в советском кино. После того как Юрий приходит в себя и начинает выздоравливать, ему сообщают о Евграфе: «Он тебя обожает, тобой зачитывается (высокая оценка власти. – Н. И .). Он из-под земли такие вещи достает! Рис, изюм, сахар (паек. – Н. И .). (…) Он такой чудной, загадочный. По-моему, у него какой-то роман с властями».

По настоятельному совету Евграфа (рекомендации? почти приказу?) Живаго уезжает в Варыкино, и там опять неожиданно и таинственно возникает Евграф – «и вдруг исчез, как сквозь землю провалился». Отмечу два важных момента: 1) почти сказочную таинственность; 2) повествование о появлении Евграфа непременно от первого лица, во внутреннем монологе Юрия. «За это время я успел заметить, что он еще влиятельнее Самдевятова, а дела и связи его еще менее объяснимы». И тут Юрий Живаго задает три наиважнейших вопроса, на которые в романе нет ответа: «Откуда он сам? Откуда его могущество? Чем он занимается?» В обмен на объяснения – только «отмалчивания и улыбки. Но он не обманул. Имеются признаки, что условия жизни у нас действительно переменятся».

Юрий Живаго называет Евграфа «добрым гением, избавителем, разрешающим все затруднения». Он опять задумывается (а Пастернак акцентирует это) о таинственности участия: «Может быть, состав каждой биографии наряду с встречающимися в ней действующими силами требует еще и участия тайной неведомой силы , лица почти символического, являющегося на помощь без зова, и роль этой благодетельной и скрытой пружины играет в моей жизни мой брат Евграф?»

(Уместно, как мне представляется, услышать здесь и перекличку с «Фаустом» – «часть той силы, которая»; из рабочих вариантов названия романа – «Опыт русского Фауста» («Каждый родится Фаустом, чтобы все обнять, все испытать, все выразить» – в «Записках» Юрия Живаго); тем более что Живаго есть Доктор; перекличка с «Фаустом», которого Пастернак переводил до работы над романом, а перевод второй части от него требовали во время, отданное «Доктору Живаго»; здесь же – и весьма внятный сигнал в сторону «Мастера и Маргариты».

Тайная неведомая сила, могущественная поддержка власти, способной мгновенно переменить участь, условия жизни – к тому же «улыбки, чудеса, загадки», особый интерес к поэтическому творчеству – все это явные намеки в сторону Иосифа. Сводный брат – тот, чье родство по крови сложно, но по смыслу и духу очень важно. Знанье друг о друге. Диалог. Поддержка.

Евграф «сваливается, как с облаков »: deux ex machina, конечно же, но и с самых вершин , намек очевиден.

Роль Сталина в решении участи Евгения Замятина и Михаила Булгакова известна – роль Сталина в решении участи Пастернака, своего рода охранителя поэта, тоже выявлена. Пастернак связывает в романе образ Евграфа, могущественного, и таинственного, и со способностью решать проблемы, связанные со смертью, жизнью и бытовым обустройством: «Он (Евграф. – Н. И. ) снабдил его деньгами, начал хлопотать о приеме доктора на хорошую службу, открывающую простор научной деятельности, куда-нибудь в больницу». Вспомним Булгакова, его разговор со Сталиным и устройство на службу в МХАТ. «Наконец, он дал слово брату, что с неустойчивым положением его семьи в Париже так или иначе будет покончено. Либо Юрий Андреевич поедет к ним, либо они сами к нему приедут». А неужели – мимо Пастернака прошли все слухи и сведения о возможном переезде Булгаковых? Не говоря уж о своей семье – Пастернак в конце 20-х просит Горького посодействовать собственному отъезду на Запад; во второй половине 30-х думал всерьез о возвращении родных (и они сами к нему приедут): без «визы» Сталина такие вопросы не решались. «Как всегда бывало и раньше, загадка его могущества оставалась неразъясненною».

При чтении нельзя не держать в сознании того, что роман был – на три четверти – написан при жизни Сталина. И Пастернак считал свой диалог со Сталиным незавершенным. Продолжал его – в том числе и в романном тексте. А закончил – загробным разговором.

Телефонный разговор со Сталиным по поводу Мандельштама, разговор, оцененный Ахматовой на твердую четверку (см. «Записки об Анне Ахматовой» Л. К. Чуковской, «Воспоминания» Н. Я. Мандельштам, запись в «Воспоминаниях» Н. Н. Вильям-Вильмонта, «Воспоминания» З. Н. Нейгауз, запись О. Ивинской в книге «Годы с Борисом Пастернаком. В плену времени» и интерпретацию разговора в предыдущих главах), был, как известно, прерван Сталиным (повесил трубку на предложение Пастернака поговорить о жизни и смерти ). Продолжения личной беседы не последовало, но в своем творчестве (и в процитированном выше письме конца 1935 года) Пастернак длил и длил в одностороннем порядке эту беседу, которая не прекращалась в его сознании. И в романе – тоже.

Юрий Живаго умирает. И вдруг опять появляется Евграф, с подчеркнутыми автором «особыми правами на скончавшегося». Его «непонятных и негласных полномочий» (опять педалируемая таинственность!) «никто не оспаривал». Пастернак здесь пишет о Евграфе и Ларе, с их особой «близостью к умершему»: