Борис Пастернак. Времена жизни

Пастернак приближен к власти – у него свои, достаточно короткие, отношения с Бухариным; он хотя и чужой, но находится в своей литературной среде. Булгаков с этой средой не имеет ничего общего: как сказано в «Театральном романе», «и этот мир мне не понравился». Он выбрал для себя другую среду – театральную, она более естественна, непосредственна, менее идеологизированна. «Ничего не поделаешь со сценической кровью!» (из письма М. Булгакова П. С. Попову 14 марта 1934 г.). Главное – это МХАТ и вокруг (уход в Большой и расставание с МХАТом были для него вынужденно-болезненными).

Контакты Пастернака с Московским Художественным театром (в связи с постановкой пьес Шекспира в его переводе) и дружба с артистами начинаются только в 1938 году, когда Булгакова там уже нет. А «светская» жизнь Булгаковых – приемы, ужины после спектакля, чтения – никак не пересекается с жизнью Пастернака, который, несмотря на отмеченные выше знакомства с партийной верхушкой, а может быть, и благодаря этому (и аресту, и уничтожению этой верхушки), уходит все больше и больше в подмосковное одиночество. Стили жизни разнятся – разнятся и друзья, и приятели. Напряженность, интенсивность творческой работы у Булгакова все нарастает, несмотря на близкую смерть, – у Пастернака после 1936 года наступает спад.

Кстати, два письма-обращения к Сталину, не о себе, а о других, исторически тоже рифмуются. Это письмо Пастернака по поводу ареста Н. Н. Пунина и Л. Н. Гумилева, просьба помочь Ахматовой (письмо-приложение к письму Ахматовой, составленному М. Булгаковым, – он посоветовал ей переписать письмо своим почерком) и благодарность за участие (декабрь 1935 г.) и письмо Булгакова о смягчении участи ссыльного Н. Р. Эрдмана (4 февраля 1938 г.): «Находясь в надежде, что участь литератора Н. Эрдмана будет смягчена, если Вы найдете нужным рассмотреть эту просьбу…» Ни Пастернак, ни Булгаков не теряли уверенности в том, что апелляция к Сталину есть самый верный путь к решению вопроса.

Нет свидетельств о том, что Пастернак был знаком с рукописью романа «Мастер и Маргарита». Но о существовании (и содержании) романа Пастернак должен был знать – хотя бы через Ахматову. По крайней мере, предположение такое возможно. Мог знать – и через свою первую жену, Елену Владимировну, которая жила в эвакуации в Ташкенте, где находилась и Е. С. Булгакова. Е. В. Пастернак поминает ее в письме Борису Леонидовичу.

И возникает предположение, что сам замысел романа «Доктор Живаго» и его реализация были своего рода ответом на роман «Мастер и Маргарита» – разумеется, в совершенно ином, пастернаковском ключе. (Что совсем не исключает других источников возникновения романа.)

Всего лишь гипотеза.

Время действия «Мастера и Маргариты» в его современной части – 2–5 мая 1929 года. 5 мая Мастер умирает. 2 мая, по всем расчетам, Аннушка разлила масло и трамвай отрезал Берлиозу голову.

Время действия «Доктора Живаго», в части истории самого доктора (до эпилога), завершается летом 1929 года.

Почему двумя писателями назначено именно это время гибели их героям?

Весной и летом 1929 года идет активнейшая идеологическая акция против Замятина и Пильняка, напечатавших прозу за границей (за то и травили). Два мастера были приговорены к гражданской казни через развернутую газетную кампанию. Это была первая кампания такого рода – потом она зарифмуется и в судьбе автора романа «Доктор Живаго», уже в 1958-м.

Но тогда, в 1929-м, она произвела на обоих романистов сильнейшее впечатление: именно это время стало исторически знаковым для обоих романистов, определило хронотоп смерти их героев: в Москве, летом 1929-го.

Оба героя – писатели.

Мастер пишет прозу (хотя в черновиках неоднократно именуется поэтом ).

Юрий Андреевич Живаго – поэт.

И это понятно: прозаик Булгаков «отдает» своему Мастеру роман о Иешуа; поэт Пастернак «отдает» доктору Живаго «Стихи из романа».

Оба текста являются книгой в книге.

Это – романы о писателях, сочиняющих свои книги, присутствующие в романах, не отделимые от них в художественном целом.

Булгаковский роман в романе – это роман о Христе.

Колеблется земли уклад:

Они хоронят Бога… —

до «Рождественской звезды» –

– А кто вы такие? – спросила Мария.

– Мы племя пастушье и неба послы… —

через «Рассвет» –

Всю ночь читал я Твой завет

И как от обморока ожил… —

сквозь «Чудо» –

Он шел из Вифании в Ерусалим,

Заранее грустью предчувствий томим…

и «Дурные дни» –

Когда на последней неделе

Входил Он в Иерусалим… —

«Магдалину» (I и II) до «Гефсиманского сада»:

«Я в гроб сойду и в третий день восстану…»

Внутрь высокой «христианской» истории Пастернак вплетает несколько стихотворений «грешных» («Ветер», «Хмель», «Зимняя ночь», «Разлука», «Свидание»), в которых заключена (еще раз) любовная линия романа; удваивая ее, Пастернак «срастил» два текста: христианский и современно-мирской. Христианский текст принадлежит Юрию Живаго, как и у Булгакова текст о Иешуа – Мастеру.

В обоих романах присутствует таинственный избавитель, он же – Воланд у Булгакова и Евграф у Пастернака: появляются и помогают тогда, когда уже никто не может помочь. В безнадежной ситуации.

Наконец, пара Мастер и Маргарита отражается в паре Живаго и Лара. Деятельное участие любящей женщины – и ее исчезновение, любовь спасительная и бессмертная.

Конечно, «Доктор Живаго» не фантастический роман. Тем не менее нельзя не заметить, что в Юрии Андреевиче Живаго сливаются – в сравнении с «Мастером и Маргаритой» – два персонажа: Христос и Мастер. Юрий Живаго к концу жизни обретает явные черты юродивого – или даже святого (именно так оплакивается его уход). Да и сама его жизнь становится протяженным распятием.

Булгаков продуманно берет эпиграфом к роману строки из гётевского «Фауста». Слово «Доктор», памятуя о Фаусте, Пастернак тоже не случайно ставит в заглавие своего романа.

Медицинское образование? Доктор? Тут, как я полагаю, не обошлось и без биографических данных самого Михаила Булгакова, врача по образованию и первой профессии, практикующего земского доктора, по случайности, как и герой Пастернака, оказавшегося внутри гражданской войны.

Еще раз повторяю: эта перекличка Пастернака с романом Булгакова может быть и случайной. Но гипотеза об определенной внутренней связи двух романов-мучеников ХХ века мне представляется более чем вероятной.