«Текст записан поверх карандашного автографа набросков ранней редакции, в которой строка 2: „Покинул нас (…) вождь“ … Стихотворение было написано Ахматовой в первые дни июня; 6 июня она прочитала его Л. К. Чуковской по рабочей тетради…, с оговоркой, что „вторая строка еще в работе“ („И нас покинул… вождь“). „Не говорите мне, пожалуйста, – с раздражением сказала Анна Андреевна, хотя я еще рта не раскрыла, – что слово \'вождь\' истаскано и неуместно. Знаю сама. Спасу эпитетом“».
В дальнейшем «вождь» все-таки уступил место «собеседнику рощ».
И впрямь – точнее.
Но сюжет с вождем , так или иначе, подсознательно, бессознательно ли отраженный Ахматовой, во внезапном этом слове проявлен.
Пастернак абсолютно противоположен – поистине полярен («крайних двух начал») Сталину.
Но «знанье друг о друге», преображение этого знания в незнание , в таинственность и загадочность продолжались сквозь долгие годы его жизни и работы.
И то ложное освобождение «оттепели», которое его не только радовало, а во многом остерегало и тревожило, как оказалось, недаром, – нанесло ему смертельный удар. Теперь уже исчезла та последняя инстанция, к которой он мог апеллировать. Поэтому он и написал на «сороковом году» советской власти, после ХХ съезда, после самоубийства Фадеева, резкие и неприязненные по отношению к власти, «разоблачившей Сталина», стихи:
Культ личности забрызган грязью,
Но на сороковом году
Культ зла и культ однообразья
Еще по-прежнему в ходу.
И каждый день приносит тупо,
Так что и вправду невтерпеж,
Фотографические группы
Одних свиноподобных рож.
И культ злоречья и мещанства
Еще по-прежнему в чести,
Так что стреляются от пьянства,
Не в силах этого снести.
Их ритм и метр, система рифмовки полностью соответствуют стихам 1936 года: «Мне по душе строптивый норов…»
Это и было ответом Пастернака на вызов истории. Его рифмой, его резонансом, его эхом.