Единственная призрака. По праву рождения

42

Больше Аран меня не трогает, он ждёт, пока я доем свой завтрак. Несмотря на то, что я не ела почти два дня, аппетита у меня нет. Но я упорно продолжаю ковырять вилкой в тарелке с тушёным мясом и тыквой и механически пережёвывать безвкусную еду. Я понимаю, что Аран прав, но его правоте противится всё моё мировоззрение и воспитание. Власть должна основываться на страхе, уважении, но никак не на любви, — именно эту мысль мне всегда внушал папенька. Но правда ли это? Теперь я знаю, что если у тебя нет преданных людей, то твоя власть не стоит ничего. У папеньки такие люди есть. Они полностью ему преданы, но никогда его не любили. Чем папенька удерживает своих приближённых, я никогда не задумывалась, но точно знаю: если он хотя бы на немного ослабит поводок, они все вместе и каждый по отдельности перегрызут горло моему родителю. И вот сейчас со мной произошло именно это — я ослабила поводок, и мне вцепились в горло. Но случилось бы это, если бы меня любили? Аэрту не нужны поводки, чтобы держать людей вокруг себя. Ему достаточно улыбнуться.

Мальчишка опасливо подходит ко мне, чтобы забрать пустую тарелку и поставить передо мной десерт — блюдце с куском пирога и бокал с соком.

— Как тебя зовут? — спрашиваю я неожиданно для нас обоих.

Он из поварят, лет одиннадцати, в огромном фартуке, который юбкой закручен вокруг худенького тельца; руки в шрамах, похоже, от ожогов. Голубые глаза недоумённо глядят на меня. Ребёнок не понял, что я обращаюсь именно к нему, а когда до него доходит смысл сказанного, он дёргается, видимо, хочет убежать. Но, надо отдать ему должное, быстро берёт себя в руки.

— Хидо, мите, — мальчонка опускает голову, бросая на меня робкие взгляды исподлобья.

— Спасибо, Хидо, было вкусно, — я растягиваю губы в улыбке, которая должна означать благожелательность, но мальчик испуганно отступает.

Мда.

— Это не я готовил, мите, — дрожащим голоском напоминает мне поварёнок.

— Я знаю, и ты передашь мою благодарность повару, — киваю я.

Хидо поспешно трясёт головой и вновь дёргается в попытке ретироваться, но я снова его останавливаю.

— Но и тебя я хочу поблагодарить за то, что успел принести еду горячей.

Глаза ребёнка расширяются ещё больше. Он, очевидно, ждёт от меня подвоха, но я продолжаю смотреть на него прямо и абсолютно серьёзно, без тени насмешки. В конце концов, на мальчишеское лицо всё же наползает сначала робкая, а после и горделивая улыбка. Я улыбаюсь в ответ, теперь уже совершенно искренне — уж больно забавно морщится конопатый нос, когда Хидо улыбается.

— ХИДО!

Мы с мальчишкой вздрагиваем, как по команде.

— Мне надо бежать, мите, — спохватывается мальчишка и мчится на зов, не забыв одарить меня радостной улыбкой.

Я тоже улыбаюсь, откусываю большой кусок пирога, впервые за долгое время не думая, как это скажется на моих боках.

— Это ведь несложно, правда? — Аран доволен и не скрывает этого.

Я не отвечаю, разглядываю свой бокал, а потом слегка, едва заметно салютую самой себе.

— Поглядите-ка, а король-то смотрит.

Вскинув голову, встречаюсь взглядом с Аэртом. Он глядит прямо на меня. Его золотые глаза ничего не выражают. А может, я просто не очень хороший чтец взглядов. Не уверена, что он так же плох в этом, как и я, поэтому отвожу взгляд. Алиша сидит к нему так близко. Неприятное чувство колет где-то в районе желудка. Разве я имею право ревновать? И должна ли я? Нет. Конечно, ревность — последнее, что мне сейчас нужно. Просто нужно взять себя в руки. Хорошее настроение сдувает ветром унизительных воспоминаний и презрительных взглядов. Зачем только я туда смотрела?

Мне хочется вернуть ту приятную лёгкость, которая поселилась в моей душе после общения с Хидо. Поддаюсь необъяснимому порыву. Достаю из сумки первую попавшуюся тетрадь, вырываю оттуда двойной лист, смотрю на него пару секунд, пытаясь вспомнить правильную последовательность действий. Так как же это делается? Хоть убей, не помню.

— Закрой глаза и доверься рукам, — слышу рядом спокойный голос Арана.

Откуда он знает, что именно я хочу сделать? Хотя какая разница. Очевидно, мой призрак полон тайн, и, даже если он читает мысли, не уверена, что мне есть до этого дело.

Я закрываю глаза, делая именно так, как сказал призрак, и начинаю складывать бумагу. Пополам, потом ещё раз пополам. Развернуть и вывернуть по сгибу в обратную сторону. Теперь здесь и ещё здесь. Открываю глаза и с удивлением и долей абсолютно детского восторга смотрю на аккуратно сложенную из бумаги змею. С ума сойти! Руки, оказывается, действительно все помнят. Я складывала подобные штуки так давно, когда ещё мать была в семье. Это она научила меня создавать из бумаги миры. Жаль, что потом мои миры годились только для уничтожения старшими братьями.

Оставляю подарок для Хидо на столе (он всё равно ещё придёт за пустыми тарелками), бросаю тетрадь в сумку и, более или менее восстановив своё душевное равновесие, встаю из-за стола.

Поднявшись, иду к выходу из зала. Не оборачиваюсь и держу спину прямо, хотя мерзкие шепотки за спиной тенями следуют за мной по пятам. Этому меня научил Мерир: чем сильнее сгибают, тем прямее держи спину. Дома моя спина всегда идеально прямая, даже когда меня бьют или унижают, пытаются растереть, смешать с пылью под ногами. Это жутко бесит брата, несмотря на то, что моё умение — целиком и полностью его заслуга, и приносит мне хоть какое-то удовлетворение.

— На колени! НА КОЛЕНИ ПЕРЕД БУДУЩИМ ИМПЕРАТОРОМ!

Повинуясь взгляду старшего брата, Морей толкает меня вперёд, и я чуть не падаю на колени. Не дождётся. С трудом удерживаю равновесие и смотрю ему прямо в глаза. Морей замахивается вновь, но Мерир останавливает его жестом.

— Ты склонишься сама, — красивое лицо делается хищным. — Придёт время, и ты будешь вымаливать у меня разрешение поцеловать мой перстень.

— Никогда, — главное, чтобы он не услышал дрожь в моём голосе.

Это как с дикими животными. Они не должны почувствовать твой страх. Я вижу, как разгорается в глазах Мерира огонёк ни с чем не сравнимого азарта. Я для него игра. Достаточно интересная, чтобы не забросить, но не настолько ценная, чтобы не сломать.

Мерир сжимает пальцами моё запястье, тянет меня к себе. Он пахнет древесным одеколонам. Запах понравился бы мне, если бы был на другом мужчине. Губы старшего брата касаются моей кожи на скуле, и я, не сдерживаясь, брезгливо кривлюсь. Он замечает, смотрит на меня так, что я почти уверена, сейчас он меня ударит. Но он вдруг отступает.

— Ты склонишься, — в его голосе столько уверенности, что меня передёргивает.

Воспоминание бьёт сильнее плетей, сильнее шёпота за спиной и насмешливых и презрительных взглядов. Но я продолжаю идти.