Жил-был мент. Записки сыскаря

Где живёт Бог?

Смуров, сыщик по недоноскам, был грустен. Даже пиво не пил. Лобок заговорщицки шептал в дежурной части:

— Наверное, триппер подхватил.

— Не, наверное, жена достала, — авторитетно басил дежурный по конторе Боря Рогожин.

Всё оказалось сложнее. Смурова тёща достала. Тёща жила в деревне, где выращивала кроликов. Кролики, известно дело, не только мясо, которое она продавала на рынке, но и ценный мех, из которого тесть, он же тёщин муж, шил шапки, которые продавались со свистом перед студёной зимой, остальное время он кормил кроликов и поддакивал жене. Свою дочь тесть с тёщей жалели, потому как в их понимании Смуров был олухом царя небесного. Он пропадал на работе, выпивал и четвёртый год ходил в старших лейтенантах. То ли дело их местный участковый! Майор и целый день дома по хозяйству. Когда дочь забеременела, тёща подобрела. А когда родился ребёнок, то тёща велела его крестить. Её дочь согласно кивала. Смуров сдался без боя. Ему было велено бросить пить, курить, читать Библию и ждать звонка. Пить он бросил, курить — нет, а Библии дома не было. Когда тёща уехала, то Смуров на радостях выпил. Ребёнку стукнул месяц, и тёща позвонила. Радостно сообщив, что всё готово и чтоб выезжали. Смуров задумался. С одной стороны, он был член КПСС и атеист, с другой — конфликт в семье ему нафиг был не нужен, с третьей — начальство могло пронюхать, что офицер советской милиции и Член крестил ребёнка, это было чревато хождением по замполитам и погонным делом. В мозгу у Смурова всплыли слова классиков: «Семья — это ячейка общества». Смуров решил не лишать общество ячейки. Общество без ячейки — это как мужик без яиц. Сплошная видимость с тонким голосом. Для храбрости он взял три бутылки «Сибирской», батон колбасы «Любительской» и меня.

Тёщина деревня была обычной для среднерусской полосы. С покосившимися штакетниками, облупленной краской на ставнях, выцветшим красным флагом, не просыхающей лужей перед Правлением, бюстом Вождя, с прищуром смотрящего в сторону сельпо. Но была и необычность. Действующая Церковь. По странной прихоти не превращённая в склад, ремонтную мастерскую или сельский клуб. В церкви пахло сырой штукатуркой и полынью. Со стен и икон смотрели лики. Богородица была похожа на цыганку, кучерявые её волосы были игриво разбросаны по плечам, её младенец имел взрослое лицо и по-старчески печально посматривал на нас. Наш ребёнок орал. Голос священника с трудом пробивался через вопли ребёнка. При макании в зелёный эмалированный бак, наполненный водой, малыш затих, а потом заорал с новой силой. Бабки охали и мелко крестились, жена Смурова сжимала кулаки. Тёща выглядела счастливой, тесть морщился от крика. Священник выглядел устало, наверное, достала рутина.

Мы вышли из церкви. Было свежо. Каркали вороны. Ребенок обречённо, с всхлипами сосал соску.

Вечером после бани мы сидели за шатким столиком. На нем стояла водка и немудрящая деревенская закуска. Звёздное небо куполом накрывало нас. Местный анискин звал нас в деревенские участковые. Временами порыв лёгкого ветра доносил запах навоза, и это удерживало от скоропалительных решений. Водка была холодная, огурцы — хрумкие, картошка — рассыпчатая и горячая, селёдка — жирная. И сказали мы:

— И это хорошо.

А потом была Москва, наша контора, ребёнок Смурова заболел и лежал с матерью в Морозовской. Череда проблем терзала нас, мы обманывали, нас дурило начальство, нас ругали жёны, мы оправдывались, бегали по улицам, имели землистый цвет лица, наша печень увеличивалась, жизнь укорачивалась, но нам было пофигу. Места для какого-то там бога у нас не было. Бог остался там, в деревне среднерусской полосы, где разводили кроликов, шили шапки, майор милиции боролся с утра до вечера с колорадскими жуками, а местный священник уставал от рутины божественной суеты.