Холли

24 июля 2021 года

1

Холли прибывает в Мидбрук-Эстейт за сорок пять минут до назначенной встречи с юристом Эмерсоном. «Холли всегда приходит заранее, – любил повторять дядя Генри. – Она и на свои похороны заявится пораньше». На свои-то похороны она, вероятно, придёт как раз вовремя – выбора нет – но она подключилась к онлайн-похоронам матери через «Зум» за пятнадцать минут до начала, что более-менее подтверждает слова дяди Генри.

Холли не направляется сразу к дому, а останавливается на углу Хэнкок-Стрит, не сводя глаз с фургона, припаркованного на подъездной дорожке к дому её покойной матери. Фургон ярко-красный, за исключением названия компании на боку: «П. С. Клининг», написанного жёлтыми буквами. Как владелец и главный следователь (менее приятные названия: «шпик», «шерлок», «ищейка» и «пинкертон») частной детективной компании, Холли пару раз видела подобные фургоны. «П. С.» означает – «посмертный».

На этот раз они просто пропылесосят и протрут все поверхности дезинфицирующим средством (не забыв выключатели, ручки для смыва и даже дверные петли). После насильственных смертей, когда полицейские криминалисты выполнили свою работу, бригада «П. С.» прибывает, чтобы убрать кровь и рвоту, вывезти сломанную мебель и, разумеется, провести дезинфекцию. Последнее особенно важно, если речь о лабораториях по производству метамфетамина. Возможно, Холли даже знает одного-двух членов этой бригады, но она не хочет с ними сталкиваться или разговаривать. Она опускает стекло, закуривает и ждёт.

В десять сорок двое сотрудников «П. С.» выходят из дома со своими объёмистыми чемоданами, перекинутыми через плечо. На них перчатки, комбинезоны и маски. Обычные респираторы N95, а не противогазы, иногда необходимые после насильственных смертей. Хозяйка этого дома умерла от так называемых естественных причин, причём в больнице, так что тут просто профилактика ковида – проще пареной репы, одна нога здесь, другая там. Они обмениваются кивками. Один из них прикрепляет конверт – красный, как фургон – к входной двери. Они запрыгивают в свою машину и уезжают. Холли рефлекторно опускает голову, когда они проезжают мимо.

Она кладёт окурок в дорожную пепельницу (свежевымытую этим утром, но уже с тремя «павшими бойцами») и подъезжает на Лили-Корт, 42, к дому, купленному её матерью шесть лет назад. Холли снимает конверт с двери и открывает его. На листах бумаги внутри (их всего два; после самоубийства или убийства их было бы гораздо больше) подробно описаны оказанные услуги. В последней строке указано: ВЫВЕЗЕННЫХ ПРЕДМЕТОВ – 0. Холли доверяет этому, и Дэвид Эмерсон, должно быть, тоже. «П. С.» оказывает свои услуги уже много лет, они держат марку, их репутация в этой не слишком приятной, но крайне необходимой работе безупречна… и кроме того, что можно украсть у её матери? Десятки её фарфоровых статуэток, включая поварёнка Пилсбери и ухмыляющегося Пиноккио, которые в детстве наводили ужас на Холли?

«Для миллионерши она жила прижимисто», – думает Холли. У неё возникают чувства, обычно не свойственные ей. Обида? Да, но в основном гнев и разочарование.

Она думает: «Заходит как-то дочь лгуньи в бар и заказывает май-тай».

Конечно же, май-тай. В тех редких случаях, когда Холли заказывает выпивку, это именно май-тай, потому что он наводит её на мысли о пальмах, бирюзовой воде и пляжах с белым песком. Иногда лёжа ночью в постели (не часто, но иногда) она представляет себе загорелого спасателя в обтягивающих плавках, сидящего на своей вышке. Он смотрит на неё, улыбается, а потом кое-что происходит.

У Холли есть ключ, но у нет желания заходить и видеть этого фарфорового Пиноккио в альпийской шапочке с его ехидной улыбкой, как бы говорящей: «Я знаю всё о твоём желанном спасателе, Холли. Знаю, как ты вонзаешь ногти в его спину, когда…»

– Когда я кончаю, и что с того, кого это волнует? – бормочет она, садясь на ступеньку в ожидании юриста.

В её мыслях мать отвечает, опечаленная, как всегда, когда её бесталанная и невзрачная дочь не дотягивает до нужного уровня: «О, Холли».

Время открыть дверь – не в дом, а в её разум. Подумать о том, что произошло и почему это произошло. Холли полагает, что уже знает ответ. Всё-таки, она детектив.

2

Элизабет Уортон, мать Оливии Трелони и Джанель «Джейни» Паттерсон, умерла. На похоронах этой пожилой дамы Холли познакомилась с Биллом Ходжесом. Он пришёл с Джейни и был добросердечен. Он относился к Холли – ах! – как к обычному человеку. Она не была обычным человеком, не является им и сейчас, но ближе к обычному, чем раньше. Благодаря Биллу.

Джейни погибла вскоре после тех похорон. Её взорвал Брейди Хартсфилд. И Холли – одинокая женщина сорока с небольшим лет, без друзей, живущая со своей матерью – помогла поймать Брейди… хотя, как оказалось, Брейди ещё не закончил ни с одним из них. Ни с Биллом, ни с Холли, ни с Джеромом или Барбарой Робинсон.

Именно Билл убедил Холли, что она может быть сама собой. Он никогда не произносил этого вслух. Ему никогда не приходилось этого делать. Дело было в том, как он обращался с ней. Он возложил на неё обязанности и просто предположил, что она будет их выполнять. Шарлотте это не понравилось. Он не понравился ей. Холли едва обратила на это внимание. Предостережения и неодобрение её матери стали фоновым шумом. Работая с Биллом, она чувствовала себя живой, умной и полезной. В этот мир вернулись краски. После Брейди было другое расследование, поиск ещё одного плохого парня по имени Моррис Беллами. Моррис искал зарытое сокровище и был готов на всё, чтобы заполучить его.

Затем…

– Билл заболел, – бормочет Холли, закуривая новую сигарету. – Проблемы с поджелудочной.

Ей всё ещё больно вспоминать об этом, даже пять лет спустя.

Далее последовало ещё одно волеизъявление, и Холли узнала, что Билл оставил ей компанию. «Найдём и сохраним». Тогда она не имела большого веса. Только зарождалась. Изо всех сил пыталась подняться на ноги.

«А я изо всех сил пыталась удержаться на своих, – думает Холли. – Потому что Билл разочаровался бы, если бы я пала. Разочаровался бы во мне».

Примерно тогда – Холли точно не помнит, но, должно быть, вскоре после смерти Билла – Шарлотта позвонила ей в слезах и сказала, что подлый Дэниел Хейли сбежал на Карибы с миллионами, которые Джейни оставила ей и Генри. Также прихватив большую часть трастового фонда Холли, которую она вложила в дело по настоянию своей матери.

Потом состоялось семейное собрание, на котором Шарлотта всё повторяла: «Я не могу простить себя за это, и никогда не смогу». А Генри отвечал, что всё в порядке, что у них всё ещё достаточно средств для существования. Как и у Холли, сказал он, хотя, возможно, ей следует подумать об отказе от квартиры и некоторое время пожить на Лили-Корт со своей матерью. Другими словами, поселиться в гостевой комнате, где её мать более-менее обустроила комнату детства Холли. «Как музейный экспонат», – думает Холли.

Правда ли дядя Генри сказал на том собрании «легко пришло, легко ушло»? Сидя на ступеньках и куря сигарету, Холли не может точно вспомнить, но ей кажется, что так и было. Он мог так сказать, потому что деньги никуда на самом деле не пропали. Ни его, ни Шарлотты, ни Холли.

«И, естественно, тебе придётся закрыть бизнес», сказала Шарлотта. Это Холли точно помнит. О, да. Потому что это и было целью, разве нет? Разрушить безумный план её хрупкой дочери по управлению частным детективным агентством, идею, заложенную в её голову мужчиной, из-за которого она чуть не погибла.

– Чтобы снова держать меня в узде, – шепчет Холли, и тушит сигарету с такой силой, что разлетаются искры, жалящие тыльную сторону её ладони.

3

Холли подумывает закурить ещё одну сигарету, когда Элейн из соседнего дома и Даниэлла из дома напротив подходят сказать, как они сожалеют о смерти её матери. Они обе присутствовали на похоронах. Обе без масок, и удивлённо переглядываются (этот «О, Холли» взгляд), когда Холли быстро натягивает свою. Элейн спрашивает, собирается ли она выставлять дом на продажу. Холли говорит: скорее всего. Даниэлла спрашивает, не собирается ли она устроить дворовую распродажу. Холли отвечает: скорее всего, нет. Она чувствует, что у неё начинает болеть голова.

Как раз в этот момент подъезжает Эмерсон на своём солидном «Шевроле». Позади него паркуется «Хонда Сивик» с двумя женщинами. Эмерсон тоже появился раньше, всего на пять минут, но слава Богу. Даниэлла и Элейн уходят к дому Даниэллы, болтая без умолку, делясь сплетнями, а также любыми невидимыми ползучими тварями, возможно, населяющими их дыхательную систему.

Женщины, вышедшие из «Хонды», примерно одного возраста с Холли. Эмерсон немного старше, у него броские поседевшие виски, волосы зачёсаны назад. Он высок и бледен, как мертвец, с тёмными кругами под глазами, наводящими Холли на мысль о бессоннице или дефиците железа. У него в руках самый настоящий адвокатский портфель. Холли рада видеть, что все трое в респираторах N95, а вместо рукопожатия он предлагает касание локтем. Холли отвечает тем же. Женщины приветственно поднимают руки.

– Рад лично познакомиться с вами, Холли… могу я обращаться к вам «Холли»?

– Да, конечно.

– Я Дэвид. Это Рода Лэндри, а симпатичная дама рядом с ней – Андреа Старк. Они работают на меня. Рода – мой нотариус. Вы уже были внутри?

– Нет. Ждала вас. – «Не хотела в одиночку встречаться с Пиноккио и поварёнком Пиллсбери», – думает она. Шутка, но как и в любой шутке, в ней есть доля правды.

– Как любезно, – говорит Дэвид, хотя Холли не понимает к чему бы это. – Не хотите ли оказать нам честь?

Холли пользуется своим ключом, который ей торжественно вручила мать, наказав ради всего святого беречь и не терять, как ту библиотечную книгу, что ты однажды оставила в автобусе. Упомянутая книга под названием «День, когда не умрёт ни одна свинья», на следующий день отыскалась в бюро находок автобусной компании, но Шарлотта вспомнила о ней и три года спустя. И позже. Когда Холли было шестнадцать, восемнадцать, двадцать один, и даже в пятьдесят, Господи ты Боже мой – бесконечное повторение «помнишь, как ты оставила библиотечную книгу в автобусе»? Всегда с грустным смехом, как бы говоря: «О, Холли».

Как только дверь открывается, до Холли доносится смесь знакомых запахов. Мгновение она колеблется – ничто так сильно не навевает воспоминаний, как хороших, так и плохих, как определённые запахи, – но затем она расправляет плечи и заходит внутрь.

– Какое милое местечко, – говорит Рода Лэндри. – Обожаю Кейп-Код.[44]

– Уютно, – добавляет Андреа Старк. Холли не понимает, зачем эта женщина здесь.

– У меня есть кое-что, на что вам нужно взглянуть, и несколько бумаг на подпись, – говорит Эмерсон. – Самое важное – это подтверждение уведомления о наследстве. Одна копия отправится в налоговое управление, а другая – в округ для заверения. Пройдём на кухню? Там мы с Шарлоттой вели большую часть наших дел.

По пути на кухню, Эмерсон уже возится с застёжками своего портфеля, а обе женщины осматриваются и словно составляют опись имущества, как обычно поступают женщины в чужом доме. Холли тоже оглядывается по сторонам и мысленно слышит свою мать отовсюду, на чём останавливается взгляд. Реплики матери, всегда начинающиеся словами «сколько раз я тебе говорила».

Раковина: «Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты не ставила стакан в посудомойку, не сполоснув его?»

Холодильник: «Сколько раз я тебе говорила плотно закрывать дверь?»

Посудный шкаф: «Сколько раз я тебе говорила, никогда не убирать больше трёх тарелок за раз, если не хочешь, чтобы они побились?»

Плита: «Сколько раз я тебе говорила не уходить с кухни, не убедившись, что всё выключено?»

Они садятся за стол. Эмерсон подаёт ей бумаги, которые Холли должна подписать, одну за другой. Среди них подтверждение, что её уведомили о завещании. Подтверждение, что ей была предоставлена копия последней воли Шарлотты Энн Гибни (которую следом вручает Эмерсон). Подтверждение, что Холли проинформирована о различных инвестиционных активах своей матери, включающих очень ценный портфель акций, в котором главные места делят акции «Тесла» и «Эппл». Холли подписывает соглашение о найме, уполномочивающее Дэвида Эмерсона представлять её интересы в суде по делам о наследстве. Рода Лэндри заверяет каждый документ своей большой старой печатью, а Андреа Старк засвидетельствует их (так вот для чего она здесь).

Когда ритуал подписания завершается, женщины шёпотом выражают Холли соболезнования и уходят. Эмерсон говорит Холли, что с радостью пригласил бы её на ланч, но увы, ему предстоит встреча. Холли отвечает, что всё в порядке. Она не хочет обедать с Эмерсоном; она хочет, чтобы он поскорее ушёл. Её головная боль усиливается, и она хочет закурить. На самом деле, жаждет этого.

– Теперь, когда у вас было немного времени подумать, вы всё ещё склоняетесь к продаже дома?

– Да. – И не просто склоняется.

– С мебелью или без? Вы думали об этом?

– С мебелью.

– И всё же… – Из своего портфеля он достаёт небольшую стопку красных бирок с надписью «НЕ ДЛЯ ПРОДАЖИ». – Если после осмотра дома решите сохранить некоторые вещи, прикрепите к ним эти бирки. Просто отклейте подложку, ясно?

– Да.

– Например, фарфоровые статуэтки вашей матери в прихожей – возможно, вы захотите оставить их на память… – Он видит выражение лица Холли. – А может и нет, но могут найтись и другие вещи. Скорее всего, найдутся. По опыту знаю, что в подобных случаях наследники часто избавляются от каких-то вещей, а потом жалеют, что не оставили их.

«Вы верите в это, – думает Холли. – Верите всей душой, потому что вы «держатель», а держатель никогда не способен понять «отпускателя». Эти два племени никогда не поймут друг друга. Как прививочники и антипрививочники, трамписты и трампофобы».

– Я понимаю.

Он улыбается, возможно, считая, что убедил её.

– И последнее.

Эмерсон достаёт из своего портфеля тонкую папку. В ней лежат фотографии. Он раскладывает их перед Холли, как полицейский раскладывает фото преступников перед свидетелем. Холли смотрит на них с изумлением. Перед ней не лица преступников, а драгоценности, лежащие на кусках тёмной ткани. Серьги, кольца, ожерелья, браслеты, броши, нити жемчуга.

– Ваша мать настояла, чтобы я взял это на хранение, прежде чем её положили в больницу, – говорит Эмерсон. – Немного необычно, но таково было её желание. Теперь они ваши или будут вашими, как только завещание Шарлотты вступит в силу. – Он протягивает Холли лист бумаги. – Вот опись.

Холли быстро пробегает список глазами. Он подписан Шарлоттой, подписан Эмерсоном, и также Андреа Старк, служащей, видимо, профессиональным свидетелем. Холли снова смотрит на фотографии и отмечает две из них.

– Это свадебное кольцо моей матери, а это её обручальное кольцо, которое она почти не носила. Всё остальное мне не знакомо.

– Похоже, она была настоящим коллекционером, – говорит Эмерсон. Он как будто смущён, но не так чтобы очень. Смерть раскрывает тайны. Разумеется, он это знает. Он, как говорится, нюхнул пороху на своём веку.

– Но… – Холли пристально смотрит на Эмерсона. Она думала – надеялась, – что готова к этой встрече, даже к экскурсии по дому своей покойной матери и гостевой комнате, превращённой в музей, но к такому? Нет. – Это драгоценности или бижутерия?

– Чтобы определить стоимость, вам нужно будет провести оценку, – говорит Эмерсон. Он колеблется, затем добавляет менее юридическим языком: – Но по мнению Андреа, это не бижутерия.

Холли ничего не отвечает. Она думает о том, что это выходит за рамки обмана. Может быть, за грань прощения.

– Я сохраню эти вещи в сейфе фирмы до тех пор, пока завещание не будет заверено, но вы должны взять это. У меня есть копия. – Эмерсон имеет в виду список. В нём, должно быть, не менее трёх десятков позиций, и если это настоящие драгоценные камни, то общая стоимость должна составлять… Господи, очень много. Сто тысяч долларов? Двести тысяч? Пятьсот?

Под неутомимой опекой Билла Ходжеса Холли научила свой разум следовать определённым фактам и не вздрагивать, когда они приводят к определённым выводам. Вот один факт: у Шарлотты, по-видимому, имелись драгоценности, стоившие больших денег. Вот ещё факт: Холли никогда не видела, чтобы её мать носила какие-либо из упомянутых побрякушек; она даже не знала об их существовании. Вывод: в какой-то момент после получения наследства и, вероятно, после того, как деньги якобы были украдены, Шарлотта превратилась в тайного скопидома, словно заточённый в пещере гоблин из сказки.

Холли провожает Эмерсона до двери. Он смотрит на фарфоровые статуэтки и улыбается.

– Моя жена обожает подобные вещи, – говорит он. – Я думаю, у неё есть все в мире гномы и феи, сидящие на грибах.

– Возьмите несколько для неё, – предлагает Холли. «Возьмите их всех».

Эмерсон выглядит встревоженным.

– О, я не могу. Нет. Спасибо, но нет.

– Возьмите хотя бы эту. – Холли берёт ненавистного ей Пиноккио и с улыбкой суёт ему в ладонь. – Уверена, что округ платит вам…

– Конечно…

– Но возьмите это от меня. За вашу доброту.

– Если вы настаиваете…

– Да, – отвечает Холли. Избавление от этой сраной мелкой длинноносой твари, будет лучшим событием за всё время, проведённое на Лили-Корт, дом 42.

Закрывая дверь и наблюдая в окно, как Эмерсон идёт к своей машине, Холли думает: «Ложь. Так много лжи».

Холли возвращается на кухню и собирает свои копии документов. Чувствуя себя женщиной из какой-то мечты – заходит как-то новоиспечённая миллионерша в бар, и так далее, и тому подобное – она подходит ко второму ящику слева от раковины, где всё ещё лежат пакеты «Бэггис», алюминиевая фольга, пищевая плёнка «Саран», завязки от хлебных упаковок (её мать никогда не выкидывала их), и другие мелочи. Она роется в ящике, пока не находит большой пластиковый зажим для чипсов и скрепляет им бумаги. Затем Холли берёт чашку с принтом «ДОМ ТАМ, ГДЕ СЕРДЦЕ» и возвращается к столу. Её мать никогда не разрешала курить в доме; Холли обычно курила в ванной, открыв окно. Теперь она закуривает, чувствуя одновременно остаточную вину и некое шаловливое удовольствие.

Однажды Холли сидела за столом, очень похожим на этот, в доме своих родителей на Бонд-Стрит в Цинцинатти, заполняя документы для поступления в учебные заведения: в Калифорнийский университет Лос-Анджелеса, в Университет Нью-Йорка, в Дюк. Это был выбор её мечты, стоящий каждого цента вступительных взносов. Места, далёкие от школы Уолнат-Хиллз, в которых никто не знал её прозвища Буба-Буба. Вдали от матери, отца и дяди Генри тоже.

Конечно, её не приняли ни в одно из них. Её оценки были посредственными, а результаты отборочного теста – ужасными. Возможно, потому, что в день сдачи теста сверху Холли донимала мигрень, а снизу менструальные спазмы – и то, и другое, вероятно, вызванное стрессом. Благосклонным к ней оказался лишь Университет Юты, что не удивительно. Поступить туда – всё равно что выбить питчера в бейсбольном матче. Но даже от Университета Юты не поступило предложения о стипендии.

«Мы с твоим отцом, разумеется, не может позволить себе отправить тебя в колледж, а выплачивать ссуду тебе пришлось бы до сорока лет, – сказала Шарлотта. Вероятно, тогда она говорила правду. – И если тебя отчислят, то ты всё равно останешься по уши в долгах». Подразумевалось, что Холли непременно отчислят, потому что это слишком тяжёлое испытание для такой хрупкой девочки. Разве однажды Шарлотта не нашла Холли, свернувшейся калачиком в ванне, наотрез отказавшуюся идти в школу? А посмотрите-ка, что случилось после сдачи теста? Пришла домой, разревелась и полночи блевала!

В конце концов Холли устроилась на работу в «Митчелл Файн Хоумс энд Эстейтс» и посещала вечерние занятия в местном колледже. В основном по информатике, хотя пару раз Холли заглядывала на занятия по английскому. Всё шло довольно хорошо – она часто была несчастна, но смирилась с этим, как люди смиряются с родимым пятном или косолапием, – пока Фрэнк Митчелл, младший сын босса, не начал донимать Холли.

– Лапал меня за всякое! – жалуется Холли пустой кухне. – Преследовал меня! Хотел трахнуть!

Когда она рассказала матери кое-что из того, что происходило в офисе, Шарлотта посоветовала Холли отшутиться. Мужчины есть мужчины, сказала она, они идут по жизни, ведомые своими членами, и они никогда не меняются. Сталкиваться с ними неприятно, но это часть жизни, нужно принимать горькую пилюлю вместе со сладкой, это нельзя исправить, нужно перетерпеть, и так далее, и тому подобное.

«Папа не такой», – ответила Холли, на что её мать небрежно махнула рукой, мол, разумеется, он бы так не поступил, пусть бы только попробовал. Можно многое передать простым жестом руки, и Шарлотта умела это делать.

В чем Холли не призналась ей, так это в том, что она почти сдалась, почти дала пучеглазому, с рыбьим лицом сынку кое-кого то, чего он добивался. «Ты здесь никому не нравишься, – сказал младший Митчелл. – Ты нелюдимая и плохо выполняешь свои обязанности. Без меня тебя бы давно выпнули. Так как насчёт небольшой благодарности, а? Думаю, как только ты попробуешь, тебе очень понравится».

Они вошли в его кабинет, и Младший начал расстёгивать её блузку. Первая пуговица… вторая… третья… А потом она дала ему пощёчину, настоящую смачную оплеуху, вложив в удар все силы, сбив с него очки и разбив ему губу до крови. Он назвал её бесполезной сукой и сказал, что может добиться её ареста за нападение. Собравшись с духом, о котором Холли и не подозревала, говоря холодным уверенным голосом, совсем не похожим на обычный (настолько тихий, что людям часто приходилось просить её повторить), она заявила Младшему, что если он вызовет полицию, она скажет им, что он пытался изнасиловать её. И что-то в его лице – какая-то инстинктивная гримаса – заставило её подумать, что полиция, вероятно, поверит именно ей, потому что Фрэнк-младший уже влипал в неприятности. Неприятности именно такого рода. Как бы то ни было, на этом всё и закончилось. По крайней мере, для него. Не для Холли, которая неделю спустя пришла пораньше, разгромила его офис, а потом сжалась в комок в своей ненавистной маленькой кабинке, положив голову на стол. Она бы заползла пол стол, но там не хватало места.

Последовал месяц в «лечебном центре» (на это её родители нашли достаточно денег), затем три года консультаций. Консультации закончились, когда умер отец Холли, но она продолжала принимать различные лекарства, которые позволяли ей функционировать, хотя она видела мир как бы сквозь целлофановую обёртку.

То, что нельзя исправить, нужно перетерпеть – Евангелие от Шарлотты Гибни.

4

Потушив сигарету под краном, Холли споласкивает чашку, ставит её в сушилку и поднимается наверх. Первая дверь справа – это гостевая комната. Только не совсем та. Для начала другие обои, но она всё равно до жути похожа на комнату, в которой Холли жила в Цинциннати, будучи подростком. Возможно, Шарлотта верила, что её психически и эмоционально неуравновешенная дочь осознает, что ей не суждено жить среди людей, не понимающих её проблем. Зайдя внутрь, Холли снова думает: «Музейный экспонат. Тут должна быть табличка с надписью «ОБИТЕЛЬ ГРУСТНОЙ ДЕВОЧКИ, TRISTIS PUELLA[45]».

В том, что мать любила её, Холли по-прежнему не сомневается. Но любовь – это не всегда поддержка. Иногда любовь лишает поддержки.

Над кроватью висит плакат с изображением Мадонны. На одной стене – Принс, на другой – Ральф Маччио в роли парня-каратиста. Если бы Холли взглянула на полки под своей аккуратной маленькой аудиосистемой (маленькая табличка гласит: «Ludio Ludius»[46]), то нашла бы записи Брюса Спрингстина, Ван Халена, «Уэм!», Тины Тёрнер и, разумеется, «Пёрпл Уан». Всё на кассетах. Кровать застелена клетчатым покрывалом, которое Холли всегда терпеть не могла. Когда-то среди этих вещей жила девушка, она смотрела в окно на Бонд-Стрит, слушала музыку и писала стихи на голубой пишущей машинке «Оливетти». Которую сменил персональный компьютер «Коммодор» с маленьким экраном.

Холли опускает глаза на красные бирки с надписью «НЕ ДЛЯ ПРОДАЖИ», которые держит в руках. Она даже не помнит, как достала их.

– Я рада, что приехала сюда, – произносит она. – Как чудесно вернуться домой.

Холли подходит к мусорной корзине в стиле «Звёздных войн» (Bella Siderea[47] – как мог бы гласить маленькая табличка, не будь латынь мёртвым языком) и бросает в неё бирки. Затем она садится на кровать, зажав ладони между бёдер. Здесь так много воспоминаний. Вопрос прост: принять или забыть?

Конечно, принять, и не потому, что она теперь другой человек, лучше и смелее, переживший ужасы, невероятные для большинства людей. Принять, потому что другого выбора нет.

5

После нервного срыва и пребывания в так называемом «лечебном центре», Холли откликнулась на объявление небольшого издательства, которому требовался индексатор для серии из трёх талмудов по местной истории, написанных профессором Университета Ксавье. Она нервничала во время собеседования – скорее, её трясло до чёртиков, – но редактор Джим Хаггерти, похоже, не имел ни малейшего понятия об индексации, так что Холли смогла рассказать ему об этой работе, не заикаясь и не путаясь в собственных словах, как это часто бывало с ней на уроках в старших классах. Она сказала, что сначала составит алфавитный указатель-цитатник, затем подготовит компьютерный файл, а потом распределит всё по категориям и алфавиту. После этого текст отправится автору, который займётся проверкой, редактированием и вернёт для внесения окончательных изменений.

– Боюсь, у нас пока нет компьютера, – сказал Хаггерти, – только несколько «Эй-Би-Эм Селектрикс».[48] Хотя, я полагаю, нам придётся приобрести один – говорят, за ними будущее.

– У меня есть компьютер, – сказала Холли. Она подалась вперёд, настолько взволнованная открывшейся возможностью, что забыла о собеседовании, забыла о Фрэнке-младшем, забыла о четырёхлетнем обучении в средней школе с прозвищем «Буба-Буба».

– И вы могли бы использовать его для индексации? – Хаггерти выглядел озадаченным.

– Да. Возьмём к примеру слово «Эри». Это категория, но она может относиться к озеру, округу или индейскому племени эри. От которого, разумеется, тянутся ссылки к «кошачьему народу»[49] и ирокезам. Даже больше! Мне придётся ещё раз просмотреть материал, чтобы разобраться, но вы же понимаете теперь, как это работает, верно? Или возьмём «Плимут», это очень интересно…

На этом Хаггерти остановил Холли и сказал, что работа её. «Он с первого взгляда распознал во мне ботана», – думает Холли, сидя на кровати.

За первой работой, которую можно было назвать учись-в-процессе, последовали другие работы по индексации. Холли съехала из дома на Бонд-Стрит. Она купила свою первую машину. Она обновила свой компьютер и стала посещать курсы. Также она не забывала принимать свои таблетки. Погрузившись в работу, Холли чувствовала себя бодрой и знающей. Без работы – возвращалось ощущение жизни в целлофановом пакете. Она сходила на несколько свиданий, но это были неуклюжие некомфортные встречи. Обязательный поцелуй в конце свидания слишком часто напоминал ей о Фрэнке-младшем.

Когда работа по индексации подошла к концу (издатель исторических «кирпичей» разорился), Холли занималась медицинской транскрипцией в различных филиалах местных больниц. К этому добавилась работа по подготовке пары исков в Окружной суд Цинциннати. Она обязательно приезжала в гости домой, после смерти отца – ещё чаще. Холли выслушивала жалобы матери на всё подряд – от своих финансов и соседей до демократов, от которых один лишь вред. Иногда во время этих визитов Холли вспоминалась фраза из одной из частей «Крёстного отца»: «Только я подумал, что покончил с этим, как они втянули меня обратно». На Рождество они с матерью и дядей Генри сидели на диване и смотрели «Эта замечательная жизнь». Холли была в своей шапочке Санты.

6

Пора уходить.

Холли встаёт, собираясь выйти из комнаты, но слышит повелительный голос матери («Оставь всё так, как было – сколько раз тебе повторять?»), и возвращается, чтобы поправить клетчатое покрывало. Для кого? Для женщины, которая мертва? Это одна из тех ситуаций, когда или плачут, или смеются, поэтому Холли смеётся.

«Я по-прежнему слышу её. Будет ли так вечно?»

Ответ – да. По сей день Холли не слизывает глазурь с венчика (от этого можно подхватить столбняк), она моет руки после бумажных денег (нет ничего более грязного, чем долларовая купюра), она не ест апельсины на ночь и никогда не пользуется сиденьем общественного туалета без крайней необходимости, а если до этого доходит, то всегда с дрожью ужаса.

Никогда не разговаривай с незнакомыми мужчинами – ещё один совет. Совет, которому Холли следовала, пока не встретила Билла Ходжеса и Джерома Робинсона, после чего всё изменилось.

Холли направляется к лестнице, потом вспоминает совет, данный ей Джерому насчёт Веры Стейнман, и идёт по коридору в комнату своей матери. Здесь нет ничего, что она хотела бы забрать – ни фотографии в рамках на стене, ни флаконы с духами на комоде, ни одежда или обувь в шкафу, – но есть вещи, от которых следует избавиться. Они в верхнем ящике ночного столика рядом с кроватью Шарлотты.

По пути Холли поглядывает на стены, где фотографии в рамках образуют своего рода галерею. Среди них нет ни одного фото покойного (и не особо оплакиваемого) мужа Шарлотты, и лишь на одной – дядя Генри. На остальных фотографиях только мать и дочь. Две из них привлекают внимание Холли. На первой ей около четырёх лет, она в джемпере. На втором снимке ей девять или десять, на ней модная в то время юбка: с большим запа̀хом и застёжкой в виде яркой золотой буквы. В спальне она не могла вспомнить, почему ненавидела покрывало, но теперь, глядя на эти фотографии, Холли понимает. И джемпер, и юбка – из шотландки, в клетку; также у неё были блузки из шотландки и (возможно) свитер. Шарлотта просто обожала шотландку, наряжала Холли и восклицала: «Моя шотландская девчушка!»

На этих фотографиях – как и почти на всех остальных – Шарлотта обнимает Холли за плечи. Такой жест, своего рода объятие сбоку, можно расценить как проявление защиты или любви, но, глядя на то, как жест снова и снова повторяется на фотографиях, где дочери Шарлотты от двух до шестнадцати лет, Холли думает, что он может выражать кое-что ещё: чувство собственности.

Холли подходит к ночному столику и открывает верхний ящик. В основном она хочет избавиться от успокоительных, а также от обезболивающих, отпускаемых по рецепту, но она забирает всё, даже мультивитамины «Для каждой женщины». Смывать их в унитаз нельзя, но на обратном пути к автостраде есть аптека «Уолгринс», и Холли уверена, они будут рады утилизировать таблетки за неё.

На Холли брюки-карго с объёмными карманами, что очень кстати; ей не придётся спускаться вниз за большим пакетом, лежащим в ящике стола. Она начинает распихивать баночки по карманам, не глядя на этикетки, затем замирает. Под лекарствами матери лежит стопка блокнотов, которые Холли хорошо помнит. На обложке верхнего изображён единорог. Холли достаёт блокноты и пролистывает один наугад. Это её стихи. Ужасно неказистые, но каждый написан от чистого сердца.

«Проплывают облака над моей беседкой,

Провожаю взглядом их, словно птица в клетке.

Мой любимый далеко, по нему скучаю.

Расставанье нелегко, с грустью я вздыхаю».

Несмотря на то, что она одна в доме, Холли чувствует, как горят её щёки. Эти строчки – творение бесталанного подростка – были написаны много лет назад, но её мать не только сохранила их, но и держала под рукой, возможно, читая плохие стихи своей дочери перед сном. И зачем бы ей так делать?

– Потому что она любила меня, – говорит Холли, и как по команде на её глаза наворачиваются слёзы. – Потому что она скучала по мне.

Если бы дело было лишь в этом. Если бы не рыдания и причитания из-за подлого Дэниела Хейли. Холли сидела за кухонным столом в этом доме на Лили-Корт, пока Шарлотта и Генри объясняли, каким образом их одурачили. Они били себя в грудь. Они показывали бумаги и таблицы. Должно быть, Шарлотта сказала Генри, что всё это понадобится для убеждения Холли в их лжи, и Генри выполнил её просьбу. Он пошёл на поводу, как обычно в их отношениях с Шарлоттой.

Холли думает, что присутствие Билла на том семейном собрании, позволило бы почти сразу раскусить обман. («Не обман, а аферу, – думает она, – Будем называть вещи своими именами»). Но Билла там не было. Холли могла полагаться только на себя, но тогда она была новичком в игре и, несмотря на головокружительную сумму, которую они называли – семизначную сумму – на самом деле ей было всё равно. Её поглотила новая страсть к расследованиям. Можно сказать, она была одурманена. Не говоря уже о том, что ослеплена горем.

«Если бы я навела справки о своей собственной семье, вместо того, чтобы искать потерявшихся собак и гоняться за беглецами из-под залога, всё могло бы сложиться по-другому».

И так далее, и тому подобное.

И что же теперь ей делать с блокнотами, этими обескураживающими реликвиями её юности? Оставить их себе или, может, сжечь. Холли примет это решение после того, как дело Бонни Рэй Даль будет закрыто, либо разрешится своим чередом, как это бывает с некоторыми делами. Но не сейчас…

Холли кладёт блокноты туда, откуда взяла, и резко задвигает ящик. Выходя из комнаты, она снова смотрит на фотографии на стене. Они с матерью на каждом снимке, ни одного фото с часто отсутствующим отцом; чаще всего рука матери обнимает её за плечи. Это любовь, защита или хватка офицера, производящего арест? Может, всё вместе.

7

Пока Холли спускается по лестнице, с карманами её брюк-карго, оттопыренными баночками с таблетками, ей приходит в голову одна идея. Она спешит обратно в свою комнату и сдёргивает с кровати клетчатое покрывало. Сворачивает его в комок и несёт вниз.

В гостиной имеется декоративный камин с поленом, которое никогда не горит, потому что это не настоящее полено. По идее в камине должен гореть газ, но он уже давно отключен. Холли расправляет покрывало в камине, затем идёт на кухню за мусорным пакетом под раковиной. Она встряхивает его по дороге в прихожую. Затем складывает все фарфоровые статуэтки в пакет и возвращается в гостиную.

Все деньги по-прежнему на месте. Холли стоит отдать должное своей матери хотя бы за это. Даже её трастовый фонд – та часть, которую Холли вложила в так называемую инвестиционную возможность – в целости и сохранности. Холли уверена, что её мать покупала драгоценности на свою долю наследства, но это не меняет того факта, что она выдумала всю эту историю лишь для того, чтобы агентство «Найдём и сохраним» потерпело крах. Загнулось в зародыше. Тогда Шарлотта могла бы сказать: «О, Холли. Приезжай жить ко мне. Побудь какое-то время. Останься навсегда».

Оставила ли она письмо? Объяснение? Оправдание своих поступков? Нет. Если бы она оставила такое письмо Эмерсону, он бы уже отдал его Холли. Всё это причиняет боль, но больше всего ранит то, что её мать не чувствовала никакой необходимости что-либо объяснять или оправдываться. Потому что у неё не было сомнений в правоте своих действий. Как не было сомнений в правильности отказа от вакцинации.

Холли начинает бросать статуэтки в камин, с силой швыряя их. Некоторые остаются целы, но большинство разлетается вдребезги. Особенно те, что попадают в ненастоящее полено.

Холли получает от этого не так много удовольствия, как она ожидала. Гораздо приятнее было курить на кухне, где курение всегда запрещалось. В конце концов она вываливает остальные статуэтки из мусорного пакета на покрывало, подбирает несколько осколков, вылетевших из камина, и сворачивает покрывало. Холли слышит, как внутри звякают осколки, и это доставляет ей несомненное злобное удовольствие. Она относит покрывало к мусорной площадке сбоку дома и засовывает в один из контейнеров.

– Вот так, – говорит она, отряхивая руки. – Вот так.

Холли возвращается в дом, но не собирается обходить все комнаты. Она увидела всё, что хотела, и сделала всё, что нужно было сделать. Они с матерью не квиты, и никогда не будут квиты, но избавление от статуэток и покрывала стало первым шагом к избавлению от лежащего на плечах привычного груза. Всё, что ей нужно из дома № 42 по Лили-Корт – это бумаги, лежащие на кухонном столе. Холли берёт их, затем принюхивается. Запах сигаретного дыма, слабый, но ощутимый.

Хорошо.

Хватит воспоминаний; нужно расследовать дело, нужно найти пропавшую девушку.

– Новоиспечённая миллионерша садится в свою машину и едет в Апсала-Вилледж, – произносит Холли.

И смеётся.