Холли

15 февраля 2021 года – 27 марта 2021 года

1

Барбара и Оливия Кингсбери начинают свои встречи. Чай им всегда приносит Мари Дюшан, которая, похоже, обладает неисчерпаемым запасом белых блузок и светло-коричневых слаксов. И всегда есть печенье. Иногда имбирное, иногда песочные «пальчики», иногда «Чипс Ахой!», чаще всего – «Орео». Оливия Кингсбери неравнодушна к «Орео». Каждое утро в девять часов в дверях гостиной возникает Мари и напоминает, что пора закругляться. Барбара закидывает на спину рюкзак и отправляется в школу. Она могла бы посещать занятия по «Зуму» из дома, но у неё есть разрешение на посещение библиотеки, где она меньше отвлекается.

В середине марта Барбара перед уходом целует Оливию в щёку.

Родители Барбары знают, что она занимается неким специальным проектом, но думают, что это происходит в стенах школы. Джером догадывается, что это не так, но не выведывает подробности. Несколько раз Барбара была близка к тому, чтобы рассказать о своих встречах с Оливией. В основном её сдерживает специальный проект Джерома – книга, которую он пишет об их прадедушке и которую, вероятно, собирается опубликовать. Барбара не хочет, чтобы старший брат считал, будто она подражает ему или пытается примазаться к его успеху. Кроме того, речь о поэзии. Барбаре это представляется слишком вычурным по сравнению с досконально изученной её братом историей чернокожих гангстеров в Чикаго времён Депрессии. И потом, это её личное дело. Секрет, как дневник, который она вела в десятилетнем возрасте, перечитала в семнадцать (не весь, а сколько смогла вынести), а затем сожгла, когда дома никого не было.

На каждую встречу – каждый семинар – Барбара приносит новое стихотворение. На этом настаивает Оливия. Если Барбара говорит, что некоторые стихи не очень хороши или не закончены, пожилая поэтесса отметает её возражения. Мол, это не имеет значения. Она считает, что важно поддерживать канал открытым, а поток слов текущим. «Если этого не делать, – говорит Оливия, – твой канал может засориться. А затем и пересохнуть».

Они читают вслух. Вернее, читает Барбара; Оливия выбирает стихи, но бережёт остатки своего голоса. Они читают Дикки, Ретке, Плат, Мура, Бишоп, Карра, Элиота, даже Огдена Нэша.[58] Однажды Оливия просит Барбару почитать «Конго» Вейчела Линдсея. Когда Барбара заканчивает чтение, Оливия спрашивает, не показалось ли ей стихотворение расистским.

– О, конечно, – отвечает Барбара со смехом. – Чертовски расистское. «Негры в винном погребе подняли шум».[59] Вы что, шутите?

– Значит, стихотворение тебе не нравится?

– Нет, я его обожаю. – Барбара снова взрывается смехом, отчасти от удивления.

– Почему же?

– Какой ритм! Всё равно, что топот ног! «Бумлэй, бумлэй, бумлэй, БОМ!»[60] Как песня, которую не можешь выбросить из головы, – прилипает, как пиявка.

– Выходит ли поэзия за рамки расы?

– Да!

– А за рамки расизма?

Барбара задумывается. В этой комнате, за чаем с печеньем, ей часто нужно подумать. Но это возбуждает её, можно сказать – возвышает. Она никогда не чувствовала себя настолько живой, как в обществе этой морщинистой старушки с волевыми глазами.

– Нет.

– Ага.

– Но, если бы я могла написать похожее стихотворение о Малике Даттоне, я бы обязательно это сделала. Только вместо «бумлэй-бом!» был бы выстрел. Это тот парень, который…

– Я знаю кем он был, – говорит Оливия, указывая на телевизор. – Почему бы тебе не попробовать написать о нём?

– Потому что я не готова, – отвечает Барбара.

2

Оливия читает стихотворения Барбары и просит Мари сделать копию каждого, а во время следующей встречи – не всегда, лишь иногда, – она предлагает что-либо изменить или подобрать другое слово. Оливия всегда произносит одну из двух фраз: либо «Ты отсутствовала, когда писала это», либо «Ты была слушателем, а не писателем». Однажды она говорит Барбаре, что восхищаться написанным можно лишь в одном случае: во время акта творения. «После этого, Барбара, ты должна быть безжалостной».

Когда они не беседуют о стихах и поэтах, Оливия с удовольствием слушает рассказы Барбары о её жизни. Барбара говорит, что выросла в ВСК – так её отец называет верхушку среднего класса, – и её иногда смущает, если к ней вежливо обращаются. А иногда она чувствует стыд и гнев, когда люди словно смотрят сквозь неё. И Барбара не гадает, повинен ли в этом цвет её кожи – она знает точно. Точно так же, как она знает, что сотрудники магазинов следят за ней – не украдёт ли она что-нибудь. Ей нравится рэп и хип-хоп, но выражение «мой нигга» вызывает у неё дискомфорт. Барбара понимает, что не должна из-за этого переживать, ей даже нравится YG,[61] но она ничего не может с собой поделать. Она считает, что эти слова должны вызывать дискомфорт у белых, не у неё. Но что есть, то есть.

– Скажи об этом. Покажи это.

– Я не знаю как.

– Найди способ. Найди нужные образы. Нет идей, кроме как в вещах, но это должны быть истинные вещи. Когда твои глаза, сердце и разум сливаются в гармонии.

Барбара Робинсон молода, лишь недавно получила право голосовать, но ей довелось пережить ужасные вещи. Она перенесла короткий суицидальный период. То, что случилось на прошлое Рождество в лифте с Четом Ондовски, было ещё хуже – это подорвало её представление о реальности. Барбара пыталась рассказать Оливии об этом, несмотря на то, что произошедшее казалось слишком невероятным, но каждый раз, когда она приближается к теме – например к тому, как чуть не бросилась под грузовик в Лоутауне, – пожилая поэтесса поднимает руку, словно полицейский, останавливающий поток автомобилей, и качает головой. Можно говорить о Холли, но, когда Барбара пытается рассказать, как Холли спасла её от взрыва на рок-концерте в аудитории Минго, рука вновь поднимается. Стоп.

– Это не психиатрия, – говорит Оливия. – И не терапия. Это поэзия, дорогая. У тебя был талант ещё до того, как с тобой случилось нечто ужасное, он с тобой от рождения, как и у твоего брата. Но талант – это как выключенный мотор. Он включается при каждой нерешённой проблеме – при каждой невылеченной травме, если угодно – в твоей жизни. С каждым конфликтом. С каждой тайной. С каждой сокрытой частью твоей личности, которая может быть не просто неприятной, а отвратительной.

Оливия поднимает руку и сжимает кулак. Барбаре кажется, что Оливии больно, но та всё равно крепко сжимает пальцы, впиваясь ногтями в тонкую кожу ладони.

– Храни это, – говорит она. – Храни долго, как сможешь. Это твое сокровище. Ты можешь пустить его по ветру и тогда тебе останется лишь память о восторге, который ты однажды испытала. Но пока оно с тобой – храни. Запомни это.

Оливия ничего не говорит про новые стихи, принесённые Барбарой – хороши они или нет. Не сегодня.

3

Обычно рассказывает Барбара, но несколько раз Оливия меняет этот порядок и принимается вспоминать, с грустью и радостью, о литературном обществе 50-х и 60-х годов, которые она называет «ушедшим миром». Поэты, с которыми она встречалась, поэты, которых она знала, поэты, которых она любила, поэты (и по меньшей мере один писатель – лауреат Пулитцеровской премии), с которыми она спала. Она рассказывает про боль от потери внука и о том, что это единственная тема, которой она не может коснуться в творчестве. «Это словно камень, застрявший в горле», – говорит Оливия. Она рассказывает о своей длительной карьере преподавателя, в основном «на вершине холма», то есть в колледже Белла.

Однажды в марте, когда Оливия вспоминала о шестинедельном курсе Шэрон Олдс,[62] и о том, как это было замечательно, Барбара задаёт вопрос про поэтический семинар.

– Разве раньше не было и того и другого, литературного и поэтического? Как в Айове.

– В точности как в Айове, – соглашается Оливия. Вокруг её рта образуются складки, словно она съела что-то горькое.

– Неужели не нашлось достаточно желающих?

– Желающих поучаствовать было много. Конечно, не так много, как в семинаре по художественной литературе, и поэтический семинар был убыточен. Но, поскольку литературный семинар приносил прибыль, баланс сохранялся. – Складки вокруг рта Оливии становятся глубже. – Это Эмили Харрис настояла на его закрытии. Она подчёркивала, что в этом случае мы сможем не только пригласить больше выдающихся писателей, но и значительно увеличить общий бюджет кафедры английского языка. Кое-кто протестовал, но точка зрения Эмили одержала победу, несмотря на то, что уже тогда она была эмеритом.

– Какая досада.

– Так и есть. Я утверждала, что поэтический семинар колледжа Белла имеет важное значение, и Хорхе – мне нравился этот молодой человек – говорил, что это часть нашей ответственности. «Мы должны нести факел», заявлял он. У Эмили это вызвало улыбку. Она по-особому улыбается в подобных случаях. Чуть-чуть, не показывая зубов, но режет, словно бритвой. Она сказала: «Наша ответственность больше, чем у нескольких людей, мнящих себя поэтами, дорогой Хорхе». Это не значит, что Хорхе был ей дорог. Он ей жутко не нравился и, думаю, Эмили была в восторге, когда он сбежал. Наверное, её возмутило, что он вообще пришёл на ту встречу. – Оливия делает паузу. – Вообще-то это я его пригласила.

– Кто такой этот Хорхе? Он работал на кафедре?

– Хорхе Кастро был нашим приглашённым автором в 2010-2011 годах и в начале 2012. Пока, как я уже говорила, он не сбежал.

– Это он написал «Забытый город»? Эта книга есть в нашем списке на лето. – Не то чтобы Барбара собиралась её читать; в июне она закончит школу.

– Да. Прекрасный роман. Все три его романа хороши, но этот, пожалуй, лучший. Хорхе привлекала сила поэзии, но он не мог проголосовать, когда для этого пришло время. Видите ли, не входил в постоянный преподавательский состав.

– Что вы имеете в виду, говоря, что он сбежал?

– Это странная история, грустная и довольно загадочная. Это не та тема, ради обсуждения которых мы встречаемся, – если Хорхе и писал стихи, я их в глаза не видела, – но я расскажу, если тебе это интересно.

– Будьте так добры.

Но в этот момент входит Мари и сообщает Оливии и Барбаре, что пора заканчивать. Пожилая поэтесса поднимает руку в останавливающем жесте.

– Ещё пять минут, пожалуйста, – говорит она.

И рассказывает Барбаре историю странного исчезновения Хорхе Кастро в октябре 2012 года.

4

В последнюю субботу марта, когда Барбара, свернувшись калачиком в гостиной, читает «Забытый город» Хорхе Кастро, раздаётся телефонный звонок. Это Оливия Кингсбери.

– Думаю, я должна извиниться перед тобой, Барбара, – говорит она. – Возможно, я совершила серьезную ошибку. Решать тебе. Ты не могла бы прийти ко мне?