Холли

8 февраля 2021 года

1

Эмили рассматривает красное пальто, шапку и шарф Барбары и произносит:

– Какая же вы прелесть! Прямо как рождественский подарочек!

«Как забавно, – думает Барбара, – Женщинам можно говорить такие вещи, но не мужчинам». Взять, к примеру, мужа профессора Харрис. Он, правда, оглядел её с головы до ног, но к «МиТу» это не относится. Иначе пришлось бы клеймить так каждого мужчину. Кроме того, он старый. И безобидный.

– Спасибо, что согласились встретиться со мной, профессор. Я отниму у вас всего несколько минут. Надеюсь, вы мне поможете.

– Что ж, посмотрим, что я могу сделать. Если речь не о писательской программе. Проходите на кухню, мисс Робинсон. Я как раз заварила чай. Не угодно ли чашечку? Это моя особая смесь.

Барбара предпочитает кофе, поглощает его галлонами во время работы над тем, что её брат Джером называет «сверхсекретным проектом», но она хочет произвести хорошее впечатление на эту пожилую (но довольно проницательную) женщину, поэтому соглашается.

Они проходят через хорошо обставленную гостиную в столь же хорошо обставленную кухню. Плита «Вольф»; Барбара хотела бы иметь такую дома, где она пробудет недолго, прежде чем отправится в колледж. Её приняли в Принстон. На одной из конфорок кипит чайник.

Пока Барбара разматывает шарф и расстёгивает пальто (сегодня и правда слишком тепло для таких вещей, но они добавляют ей привлекательности – девушка прекрасно выглядит), Эмили насыпает немного чая из керамической банки в пару заварочных шариков. Барбара, которая никогда не пила чай иначе, как в обычных пакетиках, зачарованно наблюдает.

Эмили заливает заварку кипятком и говорит:

– Теперь мы дадим ему настояться. Всего минуту или две. Чай крепкий. – Она прислоняется тощим задом к столу и скрещивает руки на почти плоской груди. – Итак, чем же я могу вам помочь?

– Ну… это касается Оливии Кингсбери. Как я знаю, она иногда наставляет начинающих поэтов… во всяком случае раньше…

– Она всё ещё может этим заниматься, – говорит Эмили. – Хотя я сомневаюсь. Она очень стара. Вы можете подумать, что и я стара – не смущайтесь, в моём возрасте нет нужды приукрашивать правду, – но по сравнению с Ливви я юная дева. Кажется, сейчас ей далеко за девяносто. Она так слаба, что её сдует и от лёгкого дуновения ветерка.

Эм извлекает заварочный шарик и ставит чашку перед Барбарой.

– Попробуйте. Но сперва, ради бога, снимите пальто. И присядьте.

Барбара кладёт папку на стол, снимает пальто и вешает на спинку стула. Затем она отхлёбывает чай. Вкус отвратительный, а красноватый оттенок наводит на мысли о крови.

– Как вам нравится? – спрашивает Эм, садясь на стул напротив Барбары и внимательно глядя на неё.

– Очень вкусно.

– Да. Так и есть. – Эмили не отхлёбывает, а пьёт большими глотками, хотя от чашки поднимается пар. У Барбары появляется мысль, что её горло, должно быть, задубело. «Может быть, так происходит, когда приходит старость, – думает она, – Горло теряет чувствительность. Возможно и чувство вкуса пропадает».

– Как я понимаю, вы служительница Каллиопы и Эрато.[51]

– Ну, не особо Эрато, – отвечает Барбара. – Обычно я не пишу любовные стихи.

Эмили издаёт радостный смешок.

– Девушка с классическим образованием! Как необычно и восхитительно!

– Не совсем так, – говорит Барбара, надеясь, что ей не придётся допивать всю чашку, которая кажется бездонной. – Я просто люблю читать. Дело в том, что мне нравятся работы Оливии Кингсбери. Они побудили меня заняться поэзией. «Никаких сомнений»… «Из конца в конец»… «Улица сердца»… Я зачитала их до дыр. – Это не просто метафора, её экземпляр «Улицы сердца» буквально развалился на части; страницы, расставшись с дешёвым переплетом издательства «Белл Колледж Пресс», разлетелись по всему полу. Ей пришлось купить новый.

– Она весьма хороша. В молодости получила множество наград и не так давно попала в шорт-лист Национальной Книжной премии. Кажется, в 2017. – Эм уверена, что это был 2017, и она была очень довольна, когда вместо Оливии победил Фрэнк Бидарт. Ей никогда не нравились стихи Оливии. – Знаешь, она ведь живёт прямо через дорогу от нас… Ага! Вот так поворот.

Входит муж Эм, другой профессор Харрис.

– Я собираюсь заправить нашу свежевымытую колесницу. Тебе что-нибудь захватить, любовь моя?

– Только звёзд с неба, – шутит она. – И луну в придачу.

Он смеётся, посылает в ответ воздушный поцелуй и уходит. Барбаре может и не нравится чай, которым её угостили (если честно, чай отвратительный), но ей приятно видеть пожилых людей, всё ещё достаточно влюблённых, чтобы обмениваться глупыми шутками. Она снова обращается к Эмили:

– Мне не хватает смелости просто подойти и постучать в её дверь. Я едва собралась с духом, чтобы прийти сюда – чуть не передумала по дороге.

– Я рада, что вы этого не сделали. Вы украшаете это место. Пейте чай, мисс Робинсон. Или можно называть вас Барбарой?

– Да, конечно. – Барбара делает ещё один глоток, отметив, что Эмили уже выпила половину своей чашки. – Дело в том, профессор…

– Эмили. Ты Барбара, я Эмили.

Барбара сомневается, что сможет называть эту остроглазую пожилую леди по имени. На губах профессора Харрис улыбка, в её глазах, как говорят, пляшут огоньки, но Барбара не уверена, что это огоньки веселья. Скорее оценивающий взгляд.

– Я сходила на кафедру английского языка в колледж Белла и поговорила с профессором Беркхарт – знаете, заведующая кафедрой…

– Да, я хорошо знаю Роуз, – сухо говорит Эмили. – Последние лет двадцать или около того.

– Да, конечно, – Барбара краснеет. – Я попросила её познакомить меня с Оливией Кингсбери, но она сказала поговорить с вами, потому что вы с мисс Кингсбери подруги.

«Ливви может считать, что мы подруги, – думает Эмили, – но так сказать можно лишь с большой натяжкой. С такой натяжкой, что того и гляди лопнет». Но она кивает.

– У нас были кабинеты по соседству на протяжении многих лет, и мы довольно часто общались. У меня есть подписанные экземпляры всех её книг, у неё – моих. – Эмили отпивает чай и смеётся. – Обеих моих, точнее говоря. Она была гораздо более плодовитой, хотя не думаю, что что-то публиковала в последние годы. Хочешь, чтобы я вас познакомила, да? Думаю, не только это. Возможно, ты хочешь, чтобы Оливия стала твоим наставником, ведь ты её поклонница и всё такое, но боюсь тебя разочаровать. Ум Оливии по-прежнему остёр, во всяком случае на мой взгляд, но она сильно хромает. Едва может ходить.

Это, впрочем, не объясняет отсутствие Оливии на последней рождественской вечеринке, ведь она могла принять участие с помощью имеющегося у неё компьютера. Но Ливви (или её домработница) не отказалась от пива и канапе, доставленных эльфами, значит они были достаточно веселы, чтобы выпить и закусить. Эмили это возмутило. Как сказал бы Родди: «Я помечу её в своей книжечке. Чёрными чернилами, не синими».

– Меня не интересует наставничество, – говорит Барбара. Ей удаётся сделать ещё один глоток чая не поморщившись, затем она касается своей папки, словно проверяя, на месте ли она. – Что я хочу… всё, чего я хочу, это чтобы она прочла несколько моих стихотворений. Может быть, всего парочку, или даже одно. Я хочу знать… – Барбара с ужасом осознаёт, что её глаза наполняются слезами. – Мне нужно знать, гожусь ли я хоть на что-то, или зря трачу время.

Эмили сидит неподвижно, глядя на Барбару. Которая теперь, высказав то, ради чего пришла, избегает встречаться взглядом со старой женщиной. Вместо этого она смотрит на противную бурду в своей чашке. Осталось ещё так много!

Наконец, Эмили произносит:

– Покажи-ка мне одно.

– Одно…? – Барбара искренне не понимает.

– Одно из твоих стихотворений, – теперь в голосе Эмили звучит нетерпение, как в годы её преподавательской практики, когда она сталкивалась с тупицей. Таких было немало, и терпения на всех не хватало. Она протягивает руку с синими венами. – То, которое тебе нравится, но покороче. На страницу или меньше.

Барбара растерянно открывает свою папку. Она принесла дюжину стихотворений и все они короткие. Надеясь, что если мисс Кингсбери захочет что-то посмотреть (Барбара понимает, как это маловероятно), она не выберет что-нибудь вроде «Регтайм, клочок ритма», которое занимает почти восемнадцать страниц.

Барбара начинает говорить что-то банальное, вроде «вы уверены…», но один взгляд на лицо профессора Харрис, особенно на её блестящие глаза, убеждает её не тупить. Она услышала не просьбу, а требование. Барбара роется в папке, дрожащими руками перебирает несколько листков со стихотворениями и выбирает «Лица меняются». Стихотворение связано с одним ужасным событием, произошедшим годом ранее и до сих пор напоминающим о себе в ночных кошмарах.

– Тебе придётся извинить меня, – говорит профессор. – Я не читаю в компании. Это безыскусно и мешает сосредоточиться. Дай мне пять минут. – Направляясь к выходу из комнаты со стихотворением Барбары в руке, она показывает на банку рядом с чайными принадлежностями. – Там печенье. Возьми, если хочешь.

Как только до Барбары доносится звук, с которым закрывается дверь в дальнем конце гостиной, она несёт свою чашку к раковине и выливает всё, кроме одного глотка. Затем она заглядывает в банку с миндальным печеньем и берет одно. Она слишком нервничает, чтобы испытывать голод, но это просто вежливый жест. По крайней мере, она на это надеется. Вся эта встреча вызывает у неё странное чувство неловкости. Это началось ещё до входа в дом, с того момента, как профессор Харрис мужского пола поспешил закрыть дверь гаража, словно не хотел, чтобы она увидела фургон.

Что касается профессора Харрис женского пола… Барбара не ожидала, что её пригласят войти. Она думала, что объяснит своё дело, попросит профессора Харрис поговорить с Оливией Кингсбери и пойдёт своей дорогой. В результате она сидит на кухне Харрисов, ест миндальное печенье, хотя ей не хочется, и приберегает последний глоток ужасного чая, за который нужно будет поблагодарить, как учила мама.

Эмили возвращается через десять с лишним минут. Она заставляет Барбару поволноваться, пока, наконец, не присаживается и не произносит:

– Очень даже неплохо. Можно сказать, экстраординарно.

Барбара не знает, что ответить.

– Тебе удалось вместить изрядный груз отвращения и страха в девятнадцать строк. Это как-то связано с тем, что ты чернокожая?

– Я… ну… – Вообще-то стихотворение не имеет никакого отношения к цвету кожи Барбары. Оно связано с существом, называвшем себя Чет Ондовски. Существо выглядело человеком, но таковым не являлось. Оно убило бы её, если бы не Холли и Джером.

– Я снимаю вопрос, – говорит Эмили. – Должно говорить стихотворение, а не поэт, и твоё говорит вполне ясно. Просто я удивлена. Ожидала чего-то более легкомысленного, учитывая твой возраст.

– О, боже, – произносит Барбара, затем вспоминает, чему учила мама. – Спасибо.

Эмили подходит к столу со стороны Барбары и кладёт листок со стихотворением поверх папки. Вблизи от неё пахнет корицей, и Барбаре это совсем не нравится. Если это духи, то Эмили стоит их поменять. Только Барбара не думает, что это запах духов, это похоже на запах тела.

– Не спеши благодарить. Вот эта строчка не работает. – Эм постукивает пальцем по четвертой строке стихотворения. – Не просто топорно, но и банально. Лениво. Ты не можешь сократить её, стихотворение и так короткое, поэтому нужно заменить чем-то получше. Другие строки говорят мне, что ты на это способна.

– Хорошо, – отвечает Барбара. – Я что-нибудь придумаю.

– Постарайся. Ты сможешь. Что касается последней строки, то как насчёт заменить в «Именно так пронзают птицы небо на закате» «Именно так…» на просто «Как…»? Экономь слова. – Эмили берёт ложечку с чайного блюдечка и начинает помахивать ею вверх-вниз. – Длинные поэмы могут вызывать глубокие чувства, но короткие стихи должны сечь, сечь и дело с концом! Паунд, Уильямс, Уолкотт! Ты согласна?

– Да, – говорит Барбара. Сейчас она, наверное, согласилась бы с чем угодно – это так странно, – но в данном случае она действительно согласна. Она не помнит, кто такой Уолкотт, но разузнает о нём или ней позже.

– Хорошо. – Эмили кладёт ложку и садится на своё место. – Я поговорю с Ливви и скажу ей, что талант у тебя имеется. Она может ответить «да», потому что талант, особенно молодой, всегда привлекал её. Если она скажет «нет» – это из-за того, что теперь она слишком слаба, чтобы взять подопечного. Не могла бы ты оставить мне номер телефона и электронную почту? Я передам их Оливии вместе с копией этого стихотворения, если ты не возражаешь. Внеси небольшое изменение – просто зачеркни – и не волнуйся из-за неудачной строчки. Я сфотографирую текст на свой телефон. Как тебе план?

– Конечно, я согласна. – Барбара вычёркивает «Именно так», вставив «Как».

– Если не получишь от неё ответа через неделю или две, я, возможно, сама свяжусь с тобой. Если ты не против считать меня… заинтересованной стороной.

Эм не использует слово «наставник», но по паузе Барбара понимает, что именно это имелось в виду. И это после одного-единственного стихотворения!

– Просто замечательно! Большое вам спасибо!

– Хочешь еще печенья? Пока будешь ехать домой.

– О, я пешком. – говорит Барбара. – Я много хожу. Это хорошее упражнение, особенно в такие погожие дни, как сегодня, и оно даёт мне время поразмышлять. Иногда я езжу в школу на машине, в прошлом году я получила права. Но не часто. Если тороплюсь, то беру велосипед.

– Раз ты идешь пешком, я настаиваю – возьми два.

Эмили достаёт печенье для Барбары. Когда она поворачивается обратно, Барбара поднимает свою чашку и делает последний глоток.

– Спасибо вам, профессор… Эмили. Чай был очень вкусным.

– Рада, что тебе понравился, – говорит Эмили всё с той же тонкой улыбкой. Барбаре кажется, будто она что-то задумала. – Спасибо, что поделилась своим творчеством.

Барбара уходит, не застегивая своё красное пальто. Красный шарф свободно свисает, а не обмотан вокруг шеи, вязаный красный берет лихо сидит на голове, маска забыта в кармане.

«Хорошенькая, – думает Эмили, – Хорошенькая маленькая негритяночка».

Хотя это слово (и другие) само собой приходит на ум, будучи произнесённое вслух в эти пуританские времена, оно бы запятнало репутацию на всю оставшуюся жизнь. И всё же Эмили понимает и прощает себя, как простила за недобрые мысли о покойной Эллен Краслоу. В те годы, когда складывалась личность Эмили Дингман Харрис, единственными чернокожими, которых можно было увидеть в кино и по телевизору, были слуги. В ту эпоху на фантиках конфет и в стишках, под которые дети прыгали через скакалку, встречалось слово на букву «н». А её собственная мать была гордой обладательницей первого издания романа Агаты Кристи с таким расистским названием, что позже книга была переименована в «Десять маленьких индейцев», а еще позже в «И никого не стало».

«Так уж я воспитана, вот и всё. Я ни в чём не виновата».

А эта девушка талантлива. Неприлично талантлива для такого юного возраста. Не говоря уж о том, что она чёрная.

2

Когда Родди возвращается из своей поездки на заправку, Эмили говорит ему:

– Хочешь увидеть кое-что забавное?

– Я живу ради забавы, дорогая, – отвечает он.

– Ты живешь ради науки и питания, но, я думаю, это тебя позабавит. Пойдём со мной.

Они приходят в кабинет Эмили. Именно здесь она читала стихотворение Барбары, но не только это. Эм заходит на ноутбуке в «Камеры», вводит пароль и выбирает ту, что скрыта за панелью над холодильником. Отсюда можно видеть всю кухню сверху-вниз под небольшим углом. Эмили перематывает запись до того момента, когда она выходит из комнаты со стихотворением Барбары в руке. Затем нажимает «пуск».

– Она ждёт, пока я не закрою дверь кабинета. Смотри.

На экране Барбара встаёт. Быстро оглядывается по сторонам, потом, убедившись, что она одна, выливает свой чай в раковину. Прежде чем вернуться к столу и сесть, она берёт из банки миндальное печенье.

– И правда забавно, – смеётся Родди.

– Но неудивительно. Себе я заварила чай сверху банки, где он свежий. А «Инглиш брекфаст» на дне стоит там уже бог знает сколько. Семь лет? Десять? Я заварила ей его, и чай получился, должно быть, крепче врат ада. Ты бы видел её лицо, когда она сделала первый глоток. Ха-ха-ха, это просто замечательно! Подожди. Вот это тебе тоже понравится.

Она снова перематывает запись вперед. Вот они с девушкой обсуждают её стихотворение, затем Эм отходит к банке с печеньем. Девушка поднимает чашку… подносит ко рту…

– Вот! – восклицает Эм. – Видел, что она сделала?

– Ждала, пока ты повернешься и увидишь, как она допивает чашку, которая, якобы, была полной. Умная девочка.

– Хитрая девочка, – с восхищением уточняет Эм.

– Но зачем угощать её старым чаем?

Она одаривает Родди взглядом, словно говорящим «не терплю тупиц», но этот взгляд смягчен любовью.

– Любопытство, дорогой мой, простое любопытство. Тебе интересны различные эксперименты из области биологии, касающиеся питания и старения, а мне интересна человеческая природа. Эта девушка находчивая, яркая и хорошенькая. И… – Эм постукивает мужа пальцем по морщинистому лбу. – У неё есть мозг. Талантливый мозг.

– Ты же не предлагаешь внести её в список, да?

– Мне нужно хорошенько покопаться в исходных данных, прежде чем рассматривать такую возможность. У меня есть то, что нужно для этого. – Она похлопывает по корпусу компьютера. – Но, скорее всего, нет. Но всё же… в крайнем случае…

Она оставляет конец фразы висеть в воздухе.