— Ты думаешь, что еще не пора? — из ниоткуда исходил нежный голос, подобный ласковому шелесту листвы, мягкий и теплый, словно материнские объятия.
— Нет. Да и с чего бы? Я все ясно сказал, — другой, на сей раз крепкий голос отвечал строго, будто не желая поднимать эту тему. Пусть звук был мощным, в нем угадывались ноты сонливости, раскрывая не то усталость, не то безразличие.
— Да, но…
— Не стоит, лучик. Он прав, все уже решено, — было трудно понять, говорит мужчина или женщина, тот голос мог подойти любому.
— Это несправедливо! Почему они все должны?.. — ласковая речь оказалась прервана твердыми, грубыми, почти громоподобными словами другого собеседника.
— Быть может несправедливо, но необходимо. Вина за происходящее лежит не на нас и не на нем.
— Ты так в этом уверен? Не думаю, что ты готов поклясться, будто не лукавишь, — новый голос говорил почти заигрывающе, хотя при этом в нем ощущались безразличие, безграничная власть и смирение одновременно, — Помнится мне, ты сам был против.
— То давнее дело. Я…
— Изменился? — заливисто рассмеявшись, голос, не принадлежавший ни мужчине, ни женщине, вдруг резко смолк.
— Не смеши меня. Хватит препираться. Сказанного не вернуть, написанного не убрать. Тем более, что все мы устаем от разговоров, кроме него.
Четыре голоса вздохнули в унисон, а затем снова замолчали, как долгое время до этого.
Тяжелым усталым тоном была сказана последняя фраза, уже не для других, но для себя:
— И почему они тогда не могли просто набраться терпения и сострадания?..
Вопрос повис в воздухе, а затем пропали звуки все до единого.