Истории Обеллоса. Эпоха Конца

Панихида

После боя всегда остаются трупы. Это нормально, и никто не станет говорить, что в смертельной схватке позволил бы себе оказаться на месте погибшего в угоду морали. Даже если бы кому-то все же такое взбрело в голову, скрыть лицемерие и ложь тут не выйдет. Ведь жить хочется каждому.

— Пустись, душа, в далекий путь…

Ауфиль была верующей. Иногда казалось, что в этом ее слабость, что в момент жестокого несчастья, не получив помощи от Всеотца, она сломается навечно. Однако же, тогда, глядя сверху стены на то, как внизу снуют гвардейцы, эльфийка не была готова сдаваться. Не в момент, когда надежда нужна больше всего на свете.

— Ей, Творец, не дай свернуть…

Нежный голос девушки, матери троих детей, был тихим и мягким. В своем пении она выражала то, чего не могла выразить ничем иным. Простые слова не передали бы ее состояние.

Каждая нота была пропитана нескончаемой грустью. Медленно, протяжно стражница начинала свое прощание с павшими в бою соратниками. Друзьями, недругами, знакомыми.

— Чтобы вновь и свет, и тень…

Она прекрасно знала, что пришел ее черед идти за стену. Поднимать на руки тела убитых. Снимать с них доспехи, забирать упавшие мечи, луки, стрелы, брошенные корзины.

Это занятие было, пожалуй, еще хуже самого боя. В сражении нет времени колебаться: убей или умри. Пока не угаснет шум битвы: и горестные мысли, и паника, и скорбь — все это уходит глубоко внутрь. И хорошо, если выйдет наружу после.

— Почившему полнили день.

Спускаясь вниз со стены, эльфийка не боялась выразить свои переживания, даже когда ее слышат. Многие смотрели на нее со смесью жалости и страдания. Быть может оттого, что сочувствовали эльфийке, а может потому, что в них самих от ее голоса болели старые раны.

Никому не сбежать от ужасов, однажды увиденных на стене. Если их не чувствуешь сейчас — ощутишь позже. И вот тогда не выйдет просто единожды пустить слезу. В момент, когда вскрываются старые травмы, многие не выдерживают: сходят с ума, в ярости вредят ближним, пытаются найти покой в собственной гибели.

Потому Ауфиль непреклонно, намеренно причиняет боль многим бола. Да, она заставляет страдать. От голоса этой, казалось бы, наивной мечтательницы каждый, кто нес в душе травму, вспоминал о ней. В ее пении было нечто берущее за живое, нечто поднимающее проблемы из глубины.

За это Ауфиль ненавидели, презирали, оскорбляли… Но все до тех пор, пока не наступит новый день. Ведь стоит пройти ночи в рыданиях и нестерпимых духовных муках — становится легче.

— Отправьтесь, души, напрямик…

Вновь набрав воздуха, девушка продолжала вскрывать застарелые и новые раны.

Слова, что разливались тоскливой, печальной мелодией, сплели вместе еще в старинные времена. Задолго до Эпохи Конца, может и раньше Эпохи Порядка.

То была песнь прощания. Отпущения. Та музыка, которой провожали умерших.

Древние маги так и не узнали, куда же направляются души бола после гибели. Кто-то считал, что они возвращаются в Абсолют, как изначальные частицы самой искры бытия. Кто-то думал, что Всеотец приглядывает за своими чадами даже в их посмертии, давая уставшему от жизни духу благой сон. Иные полагали, будто души растворяются в мировой мане. И хотя никакая теория не нашла себе подтверждений, эта песня была написана теми, кто верил в милость Обеллоса.

— В те места, где Отчий лик…

В какой-то мере эти строки — молитва. Творец никогда не поощрял подобное. Те, кто поклонялся Всеотцу, как высшему существу, не получали никаких привилегий, хотя и наказаний тоже. Но некоторые бола все равно до самой Эпохи Конца благодарили дитя Абсолюта за каждую пережитую ночь, находили умиротворение в исповеди и счастье в разделении радостей.

Обеллос не запрещал поклонение себе как богу — но так уж сложилось, что именно верующих в него всегда было мало. А спустя несколько столетий после завершения Эпохи Порядка они и вовсе почти исчезли.

Как можно верить в того, кто оставил своих детей? В того, кто глух к мольбам и жертвам? До Эпохи Конца бола считали, что незачем поклоняться истинно существующему создателю. А стоило грянуть Первой Ночи — просто разочаровались в своем Творце и покровителе.

— Всем подарит вам покой…

Но не Ауфиль. Она искренне верила. Надеялась. Пусть в ней всегда были сомнения и страх, редко эльфийка доходила до состояния, в котором готова отречься от своего идеала.

Незадолго до очередной волны монстров она ощущала, будто мир замолк. Казалось, словно и она сама замерла на месте, сколь бы ни хотела поменять себя или что-то вокруг. Юная, но уже достигшая половины своего жизненного срока красавица как могла боролась с чувством отверженности собственным создателем. И ей думалось, что не впустую.

Однако у нее тоже были раны. Мало-помалу, пропуская мелкие проблемы, Ауфиль копила в себе обиды и неверие. Они взащивали страх того, что вся ее жизнь — ошибка, сомнение в том, что ее идеалы праведны.

Кто поможет сходящей с пути веры, когда вокруг лишь заблудшие? Никто, кроме нее самой.

— Во грезах о жизни иной…

Эльфийка спустилась вниз, не прерывая своего мелодичного и ранящего пения. Даже опытные гвардейцы немного вздрагивали, внимая всякому ее слову. Будто сами их души отзывалась на чарующий зов голоса Ауфиль. На зов исцелиться, вспомнить прошлое, осознать его и отпустить. Не выбросить, забыв безвозвратно, но понять и более не терзать себя тем, что уже ушло безвозвратно.

— Изгонит Хаос Пустоту…

Выходя за открытые малые ворота, бола морально готовилась видеть то, что впоследствии может присниться ей в кошмарах. Обезображенные, обкусанные и обглоданные лица соратников. Разодранные в клочья тела, торчащие сломанные кости, оторванные от туловища конечности со следами зубов. Зрелище было поистине ужасным, но жизненно необходимо сделать то, что должно.

— С ветром скорби все уйдут…

Наклонившись к первому, кого девушка обязана была перенести внутрь, она так и не замолкла. Глядя в перекошенное от ужаса лицо, стражница закрыла веки умершему, не прекращая пения. Затем обошла ближайшие места, собрала все орудия: от клинков до мотыг. Сложила их на грудь погибшего, присела, чтобы подхватить тело под руки, и поволокла его к стене.

— Даст Начало свет огнем…

Несмотря на то, что груз, который тащила эльфийка, был почти в полтора раза тяжелее нее самой, дыхание ее не сбилось во время пения. Вдохнув больше воздуха перед следующей строкой, Ауфиль собрала все свои силы, дабы не прервать поминальный текст. Словно от этого зависела ее жизнь… А может и нечто большее.

— Согреются павшие в нем…

Только в момент, когда понадобилось набрать воздух снова, эльфийка остановилась. Ей было тяжело тащить такого крупного человека, особенно сложив на него несколько щитов, мечей и даже серпов, которыми орудовали сборщики. Не все из добравшихся к стене выжили — в том не было вины ни их самих, ни стражи на стенах… Однако это не делало положение проще.

— Тепло заменит хладный нрав…

Собравшись с силами девушка вновь потащила тело. Она была такая не одна, рядом десятки других гвардейцев точно так же тянули по земле почивших товарищей, знакомых или просто коллег. У каждого погибшего были те, кто скорбел о нем, но самыми первыми новости о смерти узнавали, конечно, стражи. Каждый, кто забирал трупы из-за стен.

— Глас Порядка снова прав…

Вот Ауфиль наконец дотащила тело до места, где будет его раздевать. То был крупный мужчина с разодранным шлемом, под которым видны короткие темные волосы. И медленно, часть за частью, девушка принялась снимать его доспех, а после и остальную одежду.

Да, ей приходилось, как и прочим стражникам и стражницам, видеть много погибших без всяких прикрас. И потому в свои двадцать четыре с небольшим года эльфийка ни капли не стеснялась наготы убитых.

— В землю вам пора уйти…

Всю одежду и снаряжение она сложила рядом в большую кучу. Когда каждый погибший будет возвращен в город, ее придется сортировать и разбирать. Но более важно спасти все тела, пока не нагрянули полуденные кавалеристы.

Эти призраки, сотканные из огненной магии, являлись лишь при свете солнца, ближе к полудню — за что и получили свое название. Убив всех противящихся и забрав трупы погибших, как только что умерших, так и тех, что не были убраны с поля боя, они отправлялись на таких же как и они сами солнечно-пламенных скакунах в лес… Никто не знает, что там делают с мертвыми, однако явно ничего хорошего.

— В пути свой Конец обрести.

Наконец пришла очередь самого страшного действа. В этот момент эльфийка даже прервала свое пение, не продолжая строк.

С силой подняв тело, она оттащила его в груду к другим умершим. Там были и люди, и прочие бола. Из уважения к погибшим процедура проводилась отдельно от тел монстров. Ведь всего через несколько мгновений все они станут удобрениями на полях.

— Пустись, душа, в далекий путь…

Глядя на то, как закрываются створки древней магической машины, Ауфиль всегда ощущала нестерпимую тоску и страх того, что следующей может стать ее тело. Иногда она позволяла себе выпустить эти чувства через слезы, но сейчас то происходило через песню.

И все же несмотря на сквозящую в каждой ноте скорбь, в мелодии было умиротворение. Казалось, что отпустив из себя всякую грусть, эльфийка освободилась от оков страдания и наконец обрела покой. Вместе с тем она позволяла почувствовать его и другим, принося мир в их души и разумы. Хотя бы на время.

— Мертвых, память, не забудь.

Девушка вызвала в воспоминаниях образ убитого, которого только что сама отправила в формацию переработки удобрений. Пусть он и был изуродован когтями и зубами, от него все же осталось достаточно, чтобы угадывались ужас и агония. Тяжело нести на себе эту ношу, но так нужно. Тем более, что приняв такую ответственность, Ауфиль становилось лучше.

— Чтобы сами мы потом…

Дверцы машины вновь открылись. Там оказалось пусто. Ни капли крови, ни даже волоска — все переработано и отправлено на волшебные поля вокруг столицы.

То была страшная необходимость — запретить захоронение павших и сделать каждого из них будущей едой. Сама мысль об этом часто пугала, но выбора нет.

— Покоились благостным сном.

Многие стражники вокруг тоже замерли, когда эльфийка смолкла. Пение ее словно раскрывало душу у ближних. И у самой певицы тоже… пусть и не до конца.

— Ах, сынок… Что же ты наделал, глупый.

Уже завершив своеобразную панихиду, Ауфиль, не сдержавшись, все же расплакалась. Страх собственной смерти в ней сменился боязнью за родную кровь. Она еще вчерашним вечером узнала, что Грим в тюрьме. И то, что досудебный процесс ведет ангел.

Мало какой многорукий выносил оправдательный приговор. Строгие, педантичные и безжалостные, они заставляли даже невинных дрожать от страха… Хотя, если вины и впрямь не было, то ангелы — лучший вариант.

Однако молодой эльф нарушил закон. И этот факт не изменить.

Твердо пройдя мимо коллег, девушка направилась к старшему по званию и своему непосредственному начальнику. Исполнив приветствие, она заговорила.

— Сэр, могу я…

— Иди отсюда. Я уж думал, что ты не решишься. Удивлен, сколько времени тебе потребовалось, чтобы отпроситься навестить сына. Иди, Лавьен. И… Мне жаль.

Старший по званию лейтенант был суров, но справедлив. Хотя отпускать эльфийку посреди дня неправильно, он это сделал. Ведь, как и многие, он ей должен. Но даже такое послабление не умалило чувство долга перед своей спасительницей.

— Благодарю вас, сэр.

С тоскливой улыбкой она вышла наружу и направилась в другую часть города. Туда, где уже две ночи провел ее сын.